Арсений Рутько - Последний день жизни
Да, здесь улицу лучше перейти. Но я все же обману, обхитрю тебя, старина Делакур, я не желаю, чтобы ты погибал из-за меня. Твои синички будут с нетерпением ждать отца в Нейи, у бабушки и дедушки, а он обязательно кинется защищать меня в случае опасности и погибнет.
Теперь, Эжен, следует выбрать переулочек поуютней и потемнее и нырнуть туда, переждать в какой-нибудь подворотне. Дорогой Альфонс, я верю в твое чувство товарищества, в нашу многолетнюю дружбу. Но тебе, милый друг, не в чем упрекать себя: ты сделал для меня все, что мог…
Выискивая глазами укромное местечко, где бы удалось спрятаться от Делакура, Эжен бормотал: «Все, что мог, что мог…» Подожди, о чем же это я думал только что? Ах, о буднях Коммуны… Да, нам удалось помочь многим. Из тех же двух миллионов франков, полученных тогда в банке, мы внесли в ломбарды залог за принятые туда вещи бедняков, особым декретом мы отсрочили квартирную плату и задолженность по ней для неимущих, во всех округах мы организовали ежедневную выдачу хлеба и бесплатного супа. Коммуна усыновила детей погибших федератов… Но какие же это были капли в захлестнувшем Париж океане нужды и нищеты…
Погоди, Эжен, вон, кажется, совсем неподалеку, достаточно тесная подворотня, где можно спрятаться от опеки упрямца Делакура…
ЧУЖИЕ ТАЙНЫ
Заслышав вверху голосок Софи, напевавшей когда-то модную песенку, Клэр запихнула сумку Луи под кровать. Совершенно ни к чему, чтобы болтливая служанка видела, как ее хозяйка роется в чужих вещах. Тем более, что по-женски проницательная Софи догадывается об истинных чувствах владелицы фирмы к работавшему у нее старшему мастеру.
Плотно прикрыв дверь в каморку, Клэр поднялась по лестнице. Софи, распевая, что-то жарила на кухне. Клэр мимоходом заглянула к ней:
— Позавтракаем, Софи, и будь добра, принеси свежие газеты и афиши. Купи и версальские, и газеты Коммуны. Необходимо знать все подробности.
— О, разумеется, мадам!
Девушке и самой не терпелось поскорее отправиться на улицу. Как всякое юное существо, она была непоколебимо убеждена в собственном бессмертии и не боялась ни снарядов, рушивших здания, ни шальных пуль, убивавших других. Тронуть, задержать Софи не посмели бы ни коммунары, ни версальцы: ее внешний облик не давал оснований для подозрений. А если и прицеится какой-нибудь слишком уж суровый вояка, у нее есть великолепное оружие: пленительная, неотразимая улыбка и набор милых, игривых шуточек, способных растопить любое мужское сердце.
Клэр мимоходом распорядилась:
— Но прежде чем уйти, Софи, застели кровать под лестницей для Луи. Вытри там пыль, подмети, смахни по углам отвратительную паутину! Висит, словно рыбачьи сети.
— Он останется жить у нас? — чуть иронически полюбопытствовала Софи. — Он, кажется…
— Да! — строго оборвала Клэр. — Он — первоклассный переплетчик, а их дом разрушила бомба. Если и правда, что проклятая война кончается, нужно снова налаживать работу мастерской.
— О да, мадам! При нынешней дороговизне… Кстати, мадам, франк до того безбожно упал в цене, что и мой труд…
— Ты намекаешь на прибавку жалованья?
— Давно следовало бы… мадам!
— Тебе, значит, мало, что ты ешь и пьешь за мой счет? — не удержалась от упрека Клэр. — Нy хорошо… Я подумаю.
Позавтракав, дождавшись ухода служанки, Клэр снова спустилась в каморку и принялась тщательно перебирать то, что брат Эжена счел необходимым уберечь от обыска или уничтожения огнем пожара.
Сначала спасенные Луи бумаги Клэр просматривала в каморке, но здесь отвратительно пахло мышами и пылью, а две свечи, зажженные в подсвечнике, принесенном сверху, давали недостаточно света. Убежденная, что Луи не вернется из своих скитаний до ночи, а любопытная егоза Софи, воспользовавшись разрешением, обежит чуть ли не половину Парижа, Клэр, захватив сумку Луи, поднялась к себе.
Одну за другой перебирала она исписанные летящим почерком Варлена страницы, протоколы заседаний, черновики резолюций и газетных статей, списки и письма.
И бесполезно было бы скрывать правду, прежде всего она отбирала в бумажном нагромождении листочки, исписанные почерком женщин. Наметанный глаз легко отличает женский почерк от мужского, и вскоре перед Клэр лежали три отложенные ею записки, подписанные неизвестным ей именем: «Натали Лемель». Кто она, откуда взялась, что значит для Эжена?
С жадностью и нетерпением Клэр принялась читать бисерно нанизанные строчки. Все они начинались обращением: «Дорогой Эжен!», но дальше не следовало ни признаний в любви, ни клятв верности, ни упреков ревности. Разговор шел преимущественно о рабочих столовых, именовавшихся «Мармит» — «Котел», прилагались счета на оптовые закупки продуктов, отчеты о кассовой выручке, об отпуске обедов в кредит больным и безработным переплетчикам. Одним словом — скука неимоверная!
Протоколы заседаний и газетные статьи Эжена также не давали повода ни к малейшим подозрениям, хотя в них кое-где и мелькали женские имена: Андре Лео, Луиза Мишель, Бланш Лефевр, Мальвина Пулен, — в тексте не содержалось и намека на какие-либо любовные отношения. Привлекло внимание Клэр и письмо, адресованное Эжену и некоему Лео Франкелю, содержащее советы о ведении борьбы с Версалем, о необходимости самых решительных действий и осторожности. Она прочитала несколько строк: «Не следовало ли спрятать в безопасном месте документы, компрометирующие версальских каналий? Подобная мера предосторожности никогда не помешала бы».
Подписано письмо было незнакомым Клэр именем Карл Маркс и не представляло для нее никакого интереса. Затем она просмотрела немало страниц, заполненных именами и фамилиями, с указанием профессий и места работы, — видно, списки организации, к которой имел отношение Эжен. Они тоже, само собой, Клэр мало интересовали, хотя там и значились фамилии нескольких мастеров, работавших в ее фирме. Бог с ними!
Остались непросмотренными лишь с десяток толстых, мелко исписанных тетрадей, почерк явно не Эжена, в них вклеены вырезки из газетных статей, афиш, листовок, воззваний. Заглянув в две тетради, Клэр поняла что это — дневник Луи, и подумала, что вряд ли хромоногий юнец, крестьянский парнишка из Вуазена, способен написать что-либо интересное. Она собиралась засунуть все просмотренное ею обратно в холщовую сумку, но тут в одной из тетрадей она прочла строки, подчеркнутые красным карандашом:
«Видишь за рекой эту гору, уходящую вершиной в облака? — говорили индийские мудрецы. — Представь, что она состоит из чистого алмаза. Раз в тысячу лет — эти слова подчеркнуты дважды — на ее вершину прилетает ворон и точит о нее свои когти и клюв. Так вот, когда клювом и когтями ворона вся гора будет источена до основания, это и будет секунда вечности».
«Ого! — подумала Клэр, — а мальчик-то, оказывается, не так прост!»
Она придвинула поближе к себе развернутую тетрадь.
«Страсти — это ветры, надувающие паруса корабля, иногда они его топят, но без них он не мог бы никуда плыть».
«Видеть несправедливость и молчать — значит самому участвовать в ней».
«Любовь одна, но подделок под нее тысячи».
И словно каким-то печальным, грустным ветром пахнуло на Клэр Деньер от этих поразивших и чем-то как бы поразивших ее строк. Вероятно, они принадлежат кому-то из великих писателей. В книгах, прочитанных раньше, они не попадались ей, хотя по настоянию отца, преуспевающего коммерсанта, она посещала Коллеж де Франс. Правда, следует признаться, что науки не очень-то влекли к себе молодую и красивую Клэр, — поклонниками хоть Сену пруди! Она жаждала для себя совсем другой жизни. Но противиться отцу не осмеливалась.
На посещении дочерью лекций он настаивал, откровенно говоря, лишь из тщеславия: его, выбившегося из мелких торговцев, томило страстное стремление подняться в так называемый высший свет, когда-нибудь нацепить на лацкан сюртука красную ленточку ордена Почетного легиона. И красавица дочь была тем волшебным ключиком, который мог бы распахнуть перед ним заветную дверь: «Сезам, сезам, отворись!» Но преждевременная смерть не дала сбыться честолюбивым мечтам и надеждам преуспевающего коммерсанта, а Клэр, оставив посещение лекций, вышла замуж не особенно расчетливо, но следуя искреннему чувству. А потом…
Клэр задумчиво перелистывала тетрадь Луи. В ней — аккуратно наклеенные вырезки и афиши Коммуны:
«Французская республика. Свобода — Равенство — Братство — Справедливость…
Смерть ворам!
Всякое лицо, застигнутое на месте кражи, будет немедленно расстреляно!»
А ниже другая:
«Статья единственная. Комиссары полиции и национальные гвардейцы должны арестовывать и подвергать заключению всех женщин подозрительного поведения, занимающихся своим позорным ремеслом на улицах города, равно как и пьяных, которые в своей пагубной страсти забывают и уважение к самим себе и свой гражданский долг».
