Луиджи Малерба - Греческий огонь
— Вы хотите сказать, что общее несчастье, столкнувшее нас, как врагов, превратило нас в союзников?
— Судите сами.
— Конечно, я мог бы предложить иной выход вместо начертанной вами перспективы нашего союза. Если бы я мог, например, сообщить, что нашел вас повесившимся на оконной решетке, и вернуть куропалату нераспечатанный конверт, дело, разумеется, было бы закрыто. Но я думаю, что вы не согласитесь принести себя в жертву ради спасения моей жизни.
— Теперь моя жизнь и гроша ломаного не стоит. Но моя честь не позволяет мне покончить с собой, так как мое самоубийство наверняка расценили бы как признание вины.
— Или как жест отчаяния и протеста в ответ на несправедливое обвинение.
— Так вы всерьез предлагаете мне покончить с собой?
— Я просто болтаю что попало, как вы, наверное, уже заметили, говорю первое, что в голову придет. Ищу в потемках выход, которого, может быть, и нет.
Нимий Никет чувствовал полный разброд в мыслях, какой-то странный зуд прямо посредине лба, там, где образовались две глубокие складки, и жужжание, которое он никак не мог облечь в слова. Он был человеком действия, всю свою жизнь провел среди грубых солдат, и теперь его ясный и трезвый ум противился изощренной идее самоубийства, только что предложенной эпархом, и, по правде сказать, не лишенной смысла. Он заставил себя собраться с мыслями.
— А если бы писарь, — сказал заключенный, с трудом подбирая слова, — отказался вскрыть запечатанный пергамент? Выглядит вполне убедительно и правдоподобно, что писарь предпочел смертному приговору за чтение секретной формулы обвинение в отказе выполнить приказ.
— Итак, вы предлагаете мне солгать. Согласитесь, довольно-таки необычная ситуация: обвиняемый предлагает судье солгать, на пользу ему, обвиняемому.
— И на пользу судье токе.
— Конечно. Но я не могу позволить себе нарушить закон. И мой разум должен противиться подобным искушениям.
Нимий Никет пристально смотрел на него.
— И он противится?
— Нет.
Устало, медленно, как будто все его сомнения передались рукам, эпарх положил так и не распечатанный конверт обратно в сумку. Потом сунул сумку под мышку, кивнул заключенному на прощание, но задержался на пороге камеры.
— Вы, конечно, понимаете, что это не решение нашей общей проблемы, а всего лишь отсрочка?
Заключенный опустил глаза, понимая, что эпарх прав и что очень скоро все начнется сначала.
16
Эпарх передал в руки куропалата Льва нераспечатанный пергамент.
— Писарь отказался взломать печать, — сказал эпарх, — но его отказ вполне понятен и объясним. Очевидно, этот робкий и осторожный человек знает о существовании закона, в соответствии с которым смертной казнью карается всякий, кто увидит секретную формулу греческого огня. И теперь я хочу объяснить ситуацию, возникшую в результате этого отказа. Объяснение и вместе с тем признание, которое мне тяжело делать, а потому я буду краток. Когда меня отправили к заключенному Нимию Никету, я прекрасно понимал, что меня ждет после вскрытия пергамента. И тем не менее моя честь, мое профессиональное достоинство, моя преданность императору и вам не позволяли мне отказаться от порученной миссии. Но случилось так, что отказ простого писаря создал непреодолимое препятствие для исполнения доверенного мне дела. Вы лучше меня знаете, что процедура допроса без писаря и без записи слов обвиняемого считается недействительной. Таким образом, у меня не было возможности допросить и получить признание этериарха Нимия Никета. А посему я не стал показывать ему документ такой степени секретности, понимая, что все равно не смогу ни снять с него подозрения, ни подтвердить их и только бесполезно принесу в жертву и его, и свою жизнь.
Куропалат взял пергамент и тут же отбросил, будто он жег ему руки.
— Вы ссылаетесь на отказ какого-то писаря, чтобы оправдать свой собственный промах, а может быть, и предательство. Слабость подобной отговорки заставляет меня усомниться как в вашем уме, так и в вашей верности. Вы не можете не знать, что писарей, постоянно работающих во Дворце, более дюжины, а вернее, четырнадцать человек и еще четверо запасных. Таким образом, завтра вы можете вернуться к заключенному и выполнить свой долг в присутствии другого писаря. Что же касается писаря, отказавшегося исполнить приказ, то он будет немедленно отстранен от работы и предан суду.
— Иными словами, вы не отказываетесь от мысли принести меня в жертву. Я не знаю причин вашей ненависти ко мне и даже не могу их себе вообразить. Быть может, они и вам до конца не ясны, так как я хорошо знаю, что при дворе не разум управляет поступками и чувствами людей. Привычка ко лжи и двуличию глубоко въелась в сознание всех тех, кто ходит по этим бесконечным коридорам и правит из кресел в своих кабинетах. Однако я, вместо того чтобы ответить на ваш вопрос, принялся комментировать ваш приказ. Так вот, теперь я отвечу вам, что считаю бессмысленной жертву, которой вы от меня требуете, и что я, верховный судья империи, буду вынужден последовать примеру простого писаря. Один раз я, исполняя свой долг судьи, уже прошел по краю пропасти, но не собираюсь рисковать жизнью во второй раз. Судьба спасла меня от падения в бездну, и у меня нет никакого желания искушать ее снова. Я понимаю, что это решение вам не понравится, что оно будет воспринято как неподчинение приказу и наказано, но я, со своей стороны, прошу вас рассматривать его как проявление малодушия в чрезвычайных обстоятельствах. А если попытаться определить одним словом все те чувства, которые я испытываю в настоящий момент, то к стыду своему вынужден признаться, что это слово, написанное большими буквами на моем бледном лбу, — «Страх». Вы не знаете, чего мне стоит признание, но я не жду от вас ни понимания, ни сочувствия, я ничего у вас не прошу. Располагайте по своему усмотрению моей должностью, только оставьте меня в покое. Я слагаю с себя все свои полномочия и регалии, снимаю пышное облачение эпарха и остаюсь перед вами совершенно беззащитным, целиком в вашей власти.
Куропалат злорадно усмехнулся и заговорил с наигранным смущением.
— Лицезрение мужчины вашего возраста и вашей комплекции, лишенного облачения, иными словами, обнаженного, не из тех, что могут доставить мне удовольствие.
— Я говорил в иносказательном смысле, но не исключено, что ваши солдаты воплотят эту риторическую фигуру в действительность и на самом деле сорвут с меня одежды, дабы подвергнуть избиению или пытке раскаленным железом. В лучшем же случае я лишусь своих пышных одежд судьи, буду облачен в простую рясу какого-нибудь монашеского ордена и сослан в монастырь в сирийской пустыне или на острове в Эгейском море, подальше от Константинополя.
— Это предложение, предположение или пожелание? Эпарх приложил руки к своим холодным, потным щекам,
как будто стыдился их бледности, выдававшей чувство страха, в котором он имел неосторожность откровенно признаться. Он подумал, что недостойно верховного судьи признаваться в таком унизительном чувстве, как страх, но знал, а вернее, догадывался, что это чувство было знакомо всем, живущим при дворе, включая и куропалата, хотя в данный момент он и предстал перед ним в обличье каменной статуи. Суровость, под маской которой в действительности скрывалась слабость, как раз и пугала эпарха больше всего, он по опыту знал, что слабые и трусливые люди способны на самые жестокие поступки.
— Вы задали мне вопрос, который поставил меня в тупик, -сказал эпарх, чтобы выиграть время. — Вы хотите знать, выражали ли мои слова предложение, предположение или пожелание. Неужели вы действительно думаете, что человек, достигший вершин судебной карьеры, занимающий высший судейский пост в империи, может высказывать предложение или, того хуже, пожелание быть отправленным в монастырь, жить вдали от столицы, от друзей, от своей работы, от власти и привилегий, которые давало ему его служебное положение, чтобы искупить вину, хотя ее и виной-то нельзя назвать? Но если вы полагаете, что мои слова содержат предположение относительно наказания, которое я, возможно, должен буду понести за то, что по счастливой случайности избежал верной смерти, то тогда вы верно поняли мое состояние души.
— Итак, допустим, что речь идет о вашем предположении, но кто вам сказал, будто предполагаемая перспектива зависит от меня? Вы знаете, что в качестве куропалата я не могу, да и не хочу, вмешиваться в отправление правосудия, которое является вашей прерогативой. Другое дело, что я могу поставить вопрос об исполнении вами ваших обязанностей, коль скоро курирую ваше ведомство среди прочих дворцовых учреждений, но, повторяю вам, я не могу, да и не хочу, никого наказывать.
— Снятие с должности — уже наказание, но я сказал вам, что готов по своей воле сложить с себя свои обязанности и тем самым освободить вас от необходимости меня наказывать, которая, как я понял, вас тяготит.
