Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы
Но сейчас Петр был в начале своего пути и еще многое пробовал на ощупь.
Набрел он однажды на ботик в амбаре у дядюшки: крутобокий, не похожий на привычные лодки, тот пробудил в Петре любопытство и одновременно соблазн. Ботик рассохся, казалось, еще немного, и он развалится. Неугомонный Лефорт заглянул в амбар и со знанием дела объявил:
— Это судно для хождения по морю. В этих делах знает толк Карстен Брант, голландец, в прошлом корабельный мастер. Он мается без настоящего дела и будет рад тебе помочь. Я приведу его, Питер.
Вскоре он явился с Брантом. Медлительный голландец, попыхивая глиняной трубкой, оглядел находку, обошел бот кругом, ткнул сапогом в обшивку и буркнул:
— Вытащи-ка его на берег да приготовь растопленную смолу. Доски целы, надо его просмолить. Сухое дерево впитает смолу, и воды не проникнут внутрь.
Любопытство и нетерпение погоняли Петра. Нашлась и смола, и железный чан, в котором ее растопили. Плотники соорудили козлы, на них подняли бот. Он глядел важно своими крутыми боками. Дни стояли солнечные, ветры обдули его. Брант заботливо обтер обшивку ветошью, залатал сгнившие места — раны, обретенные в амбаре. И стал основательно покрывать бот смолою. Петру казалось, что он слишком медлит.
— Мин херц Брант, нельзя ли поживей!
— Нельзя, — отвечал степенный голландец. — Нужно дать смоле пропитать дерево.
Бот становился блестящим, словно его отлакировали. Петр не мог насмотреться на него. Наконец смоление было закончено.
— Все. Давай спустим на воду! — воскликнул Петр.
— Рано, — невозмутимо отвечал Брант. — Он должен посохнуть на солнце не один день. Сейчас он весь липкий, Питер. Вот когда смола затвердеет, тогда и спустим.
С первыми лучами солнца Петр просыпался и бежал на берег Яузы, где на козлах покоился важный бот. Ему не раз казалось, что он готов к спуску, но приходил Брант и остужал его:
— Нет, еще не просмолился. Надо подождать еще денек.
И вот наконец настал этот день — бот поспел. Брант припас холстину, заготовил мачту и водрузил ее, выкроил из холстины парус.
На все это ушло полдня. Наконец бот закачался на воде. Дул легкий ветерок. Брант оттолкнулся веслом, и бот поплыл словно лебедь.
С берегов на необычное суденышко пялились люди. Но бот не был создан для плаванья по узкой речке. Он сердито ткнулся в берег через несколько минут. Брант, все так же попыхивая трубочкой, сказал об этом Петру.
— Да, я вижу, — огорченно произнес Петр. — Перевезем его завтра в Измайлово. Там велик пруд.
— Был бы добрый ветер, — подзадорил его Брант, — показал бы тебе, как можно плыть против течения.
Петр загорелся. Он не знал покоя ни днем, ни ночью. Ему снились огромные корабли, ощерившиеся десятками пушечных жерл. Корабли, несшие в своем чреве тысячи пудов груда и сотни людей, бороздившие моря и океаны.
О них, оставив свою флегматичность, с увлечением рассказывал Брант. Петр снова и снова вглядывался в рисунки, изображавшие суда. Вот бы заиметь такие для плавания хотя бы по рекам. Нет ничего глаже водной дороги. По ней можно перемещать все. Она сама понесет огромные тяжести без всяких усилий. Корабль не конь, он не просит еды и питья. Воображение рисовало ему будущий российский флот, не уступающий голландскому и английскому.
О, дайте только срок, и по российским рекам побегут корабли не чета нынешним неуклюжим, плоскодонным, невместительным. Они выкатятся в море — в Белое, в Каспийское, а уж своевременен и в Азовское, и в Черное, и в Балтийское — отчего бы и нет!
Он торопил Бранта, торопил и потешных. Оказалось, и Измайловские пруды тесноваты для небольшого бота этого корабельного дитяти.
Плещеево озеро — вот где надо обосноваться. Однажды он был на его берегу, и оно показалось ему безбрежным. Туда, туда! Петра охватила настоящая лихорадка. Туда, под Переяславль, надобно переправить не только ботик — он уже стал именоваться ботиком, — но и несколько десятков плотников, заготовить леса для корабельного строения. Словом, устроить верфь, которой станет заведовать Брант и другие сведущие в корабельном деле люди, которых он подберет из числа своих соплеменников.
Петр стал трудиться наравне со всеми. Он быстро выучился орудовать топором, долотом и стамеской. У дерева была притягательная сила и запах, запах… Оно было податливо и сравнительно легко принимало ту форму, которую придавал ему человек.
На берегу поднялись стапеля и большие козлы. На них распиливались стволы. Кучи щепок и опилок устилали землю. Петр влюбился в плотницкое дело и мог часами орудовать топором.
На стапелях обрастали плотью суда и суденышки. Бот годился им во внуки — они были гораздо больше. Но все же не так велики, как морские суда.
Брант учил его управлять парусом. Они ходили на боте по широкой озерной глади. Противолежащий берег казался тенью на воде, тоненькой узенькой полоской — плыть до нее не доплыть. Мало-помалу он вырастал, до ушей доносился колокольный звон, потом угадывался петуший крик, лай собак. Берег вырастал на глазах — с избами, церквами, стадом, людьми…
Казалось, озеро велико. Но уж Петру было на нем тесно. Брант охолаживал его: на озере проще и легче выучиться мореходству. Если оно и бушует, то в меру. Не раз они выходили в большую волну. Бот скакал на ней, ровно норовистый необъезженный конек. Парус рвался опрокинуть их, и Брант спускал его.
На берегу Брант поучительно говаривал:
— Велика была волна.
— Велика, — подхватывал Петр.
— А на море во много раз больше.
— Мы бы утопли, — предположил Петр.
— Непременно, — подтвердил Брант. — Море носило бы нас как щепку, а потом опрокинуло бы и увлекло в пучину. Не торопись на свиданье с ним — ходи пока по озеру, учись.
— А я уж выучился, — легкомысленно бросал Петр.
— Морская наука не чета озерной — во много раз трудней.
Работа на стапелях продвигалась споро, но Петру казалось, что люди медлят. Он поднимался с первыми петухами и поторапливал работников. Доски обшивки были сырые, им полагалось сохнуть, равно как и ребрам —.шпангоутам, прежде чем их зашпаклюют и просмолят. Но Петру не терпелось походить на шлюпе, а с него перейти на гукер о двух мачтах.
— Холстина на боте не годна для парусов более крупных судов, — предупредил Брант. — Надобно плотное парусное полотно — равендук.
Петр был озадачен.
— А где его берут?
— У нас, в Голландии, — невозмутимо ответил Брант, попыхивая своей неизменной трубочкой.
— Неужто в России его не вырабатывают?
— Нужды нет, вот и не вырабатывают. Для него особые станки нужны, да и ткачи тоже особые.
Петр огорчился не на шутку. Как же так: выходит, корабли накануне спуска, а парусов для них нет.
— Что же ты раньше молчал! — напустился он на Бранта. — Я бы послал людей в Архангельск, дабы тамошний воевода заказал сей равендук голландским купцам. Они обретаются там — скупают пеньку, смальчуг, мед и другие наши произведения. Корабли ходят в Амстердам, а оттоль к нам, в Архангельск.
— Ты, Питер, запамятовал: я тебе про парусное полотно говорил не раз, но ты, верно, решил, что у вас его вырабатывают. А та холстина, что на боте, сильного ветра не удержит, большое судно не потянет. Посылай гонцов в Архангельск, — закончил он.
Началась гоньба. В Архангельск поскакали сразу восемь расторопных денщиков с наказом воеводе: заказать равендуку, сколь надобно на предбудущее время. Петр лишился свиты, но зато был уверен, что его ближние люди исполнят все с нужной быстротой и в нужном виде. Брант, как мог, утешал его:
— Все, Питер, к лучшему. Дерево на ветру быстрей просохнет и лучше примет смолу.
Минул месяц, другой, а равендука все не везли. Уж лето катилось к концу, дни укоротились, все чаще и чаще над озером нависали тяжелые серые тучи и задувал холодный пронзительный ветер. Некое угрюмство воцарилось в воздухе — его посылала близкая осень, словно бы оповещая о своем приходе. Бот приплясывал на привязи, словно конь, как бы приманивая своего всадника. Но Петр и его спутники не соблазнялись. Брант, между прочим будучи главным корабелом, никакого огорчения не выказывал. Он по-прежнему твердил, что все к лучшему, что суда основательно просохнут и просмолятся. Смольчуга — густой смолы, которую выкуривали из сосновых и еловых пней и корней, спрос на которую был повсеместно велик, недостало, и Петр настоял, чтобы смолу выкуривали на месте, в нарочито вырытых курильнях.
Наконец равендук привезли. И по разметке Бранта стали кроить паруса. Это тоже оказалось непростым делом. Полотнища следовало сшивать, мужиков всему приходилось выучивать. Для них все эти ремесла были незнакомы, а потому и непривычны. Наука давалась нелегко, как, впрочем, всякая наука.
Меж тем осень не медлила. И была она холодной и резкой. Листы на деревах как-то сразу поникли, пожелтели и стали опадать, точно подстреленные. С печальными кликами потянулись к югу журавлиные треугольники, стаи гусей, скворцов. С неба сыпалось невесть что: капли не капли, а какая-то влажная пыль. И только полевые травы все еще держались, хоть и поблекнув.
