Игорь Ефимов - Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне

Из частного письма

«Приготовления к возвращению пяти обвиненных обратно в парламент делались в городе с таким великим шумом, что его величество счел за лучшее удалиться из Уайтхолла и отбыл с королевой и детьми в Хемптон-корт.

На следующий день, около двух часов пополудни, пять членов парламента покинули дома в Сити, служившие им убежищем, и под охраной шерифов и отрядов милиции отправились водой в Вестминстер; тысячи сопровождали их по берегу, выкрикивая угрозы в адрес епископов и папистских лордов, и многие, проходя мимо Уайтхолла, спрашивали с великим презрением: „Что сталось с королем и его кавалерами? Куда они подевались?“

От Лондонского моста до Вестминстера Темза охранялась сотнями барок и шлюпок, на которых развевались вымпелы и арбалетчики стояли за щитами, словно готовые к бою. И по прибытии обвиненные члены, прежде чем занять свои места, воздали хвалу „благорасположению и усердию, выказанному городом делу парламента“. Затем шерифы и капитаны судов были приглашены в палату общин, и спикер выразил им благодарность за их великое радение и объявил их действия, направленные на охрану лордов и общин, законными и правомочными».

Хайд-Кларендон. «История мятежа»

«Из Хемптон-корта король и королева отправились в Кентербери и оттуда в Дувр вместе с принцессой Мэри, выданной недавно за принца Оранского. Вскоре королева, под предлогом необходимости сопровождать свою десятилетнюю дочь ко двору ее супруга, отплыла в Голландию. Но при этом она увезла с собой большую часть коронных бриллиантов Англии, которые немедленно заложила там ростовщикам, и на вырученные деньги начала скупать оружие и снаряжение для короля».

Мэй. «История Долгого парламента»

27 февраля, 1642

Гринвич

Придворных в зале было еще немного, но все они сгрудились у огня и не давали полюбоваться гирляндами мраморных цветов, безупречными пропорциями каминной отделки.

Хайд перевел глаза на потолок.

Лепка и роспись завораживали взгляд. Дворец в Гринвиче был самым «молодым», Иниго Джонс[21] закончил его лишь пять лет назад. То, что стали теперь называть итальянским стилем, было доведено здесь до предельного совершенства, подняться выше, казалось, уже невозможно.

Король появился одетый для верховой прогулки, оглядел собравшихся:

— Здесь ли депутация от парламента?

— Только мистер Хайд.

— Где он?

Хайд с поклоном выступил вперед.

— Это вы. А где остальные? Впрочем, неважно. Передайте им, что я дам ответ на послание парламента во время дневного приема. — Тон его был надменным, внимание, казалось, целиком поглощено натягиванием перчатки. — Как погода? Похоже, поднимается ветер. Егеря говорят, что сильный ветер может взломать лед на Темзе. Что вы на это скажете?

Он постепенно отходил к окну, и Хайд поневоле двигался за ним. Редкие деревца тянулись от дворцовой аллеи до белевшей вдали реки. Жар камина не доставал сюда, стена дышала холодом.

— Позавтракайте внизу у дворецкого, — прошептал король, — потом поднимитесь сюда. Я буду один. — И снова громко: — Парламент засыпает меня неслыханными просьбами и требует немедленных ответов. Даже школьникам дают время подумать над задачей. Надеюсь, право обдумывания у меня еще осталось. Или оно тоже будет объявлено нарушением парламентских привилегий?

Он вышел, сопровождаемый сочувственными вздохами и поклонами придворных. Хайд слышал перешептывания за своей спиной, ловил враждебные взгляды. Для них он был посланцем обнаглевшего, взбунтовавшегося парламента — и только.

Следовало отдать должное королю — он вел игру безупречно.

Со времени их первой тайной встречи прошло уже больше полугода, но до сих пор ни один добровольный или наемный шпион, которыми кишели все дворцы, не смог ничего пронюхать. Если бы в парламенте стало известно об этих секретных совещаниях, о том, что даже ответ короля на Ремонстрацию сочинен им, Хайдом, он уже сейчас сидел бы в Тауэре или на скамье подсудимых. Государственная измена! Подумать только — служить своему королю верой и правдой стало самым опасным делом. Они приписали бы ему даже попытку ареста пяти членов, и он никогда не смог бы доказать, что такой безумный совет просто не мог исходить от него — от знатока и защитника закона. И все же в словах Гемпдена, брошенных ему недавно («я знаю, вы желали бы видеть всех нас в тюрьме»), была доля правды, и немалая. Он ненавидел их.

Завтрак прошел в тягостно вежливом молчании, прерываемом одними «прошу вас», «вы очень любезны», «не желаете ли отведать?». Когда час спустя Хайд снова поднялся в залу с камином, она была пуста, догорающие поленья потрескивали на решетке. Король вошел через несколько минут и сделал ему знак следовать за собой. Боковая галерея, в которой они оказались, была увешана охотничьими гобеленами, в простенке висело полотно Ван Дейка — дети королевской четы.

— Здесь нам не помешают. — Король запер дверь собственным ключом. — Я рад видеть вас снова, мистер Хайд, и рад случаю выразить вам лично благодарность за ответ на Ремонстрацию парламента. Он был составлен блистательно.

Хайд молча поклонился. Он уже знал, что даже самые искренние изъявления монаршей признательности будут произноситься таким вот ровным, почти надменным тоном, и не удивлялся. Другой тон, другое выражение лица существовали у короля только для одного человека — для королевы.

— Я знаю, вы считали, что мне не следовало давать согласия на билль об удалении епископов из палаты лордов.

— Эта уступка только разожгла аппетиты противников вашего величества и обескуражила сторонников.

— Но у меня не было выхода. Без этого они ни за что не позволили бы королеве отплыть на материк. Зато теперь, когда она в безопасности, руки у меня развязаны. Я не вернусь в этот мятежный город и завтра же отправляюсь на север. В Йорк. Могу ли я по-прежнему полагаться на вашу помощь, мистер Хайд?

— Я готов сделать все, что будет в моих силах.

— Поверьте, я отлично понимаю, какой смертельной опасности вы себя подвергаете. Королевским словом заверяю вас, что все ответы на послания парламента и все прокламации, которые вы составите и пришлете мне, я буду переписывать своей рукой и только тогда передавать для печати. Оригиналы же — сразу в камин. Никто не должен быть посвящен в нашу тайну.

— Ваше величество, мой почерк… Вы уже довольно намучились с ним. Нельзя ли поручить эту работу секретарю Николасу? Я вполне ему доверяю.

— Если бы речь шла о моей собственной безопасности, я был бы готов довериться мистеру Николасу всецело. Но когда дело идет о жизни другого… Ваши «т» и «ю» распознать было труднее всего, но теперь я приспособился и к ним.

Неожиданная нежность прорвалась в его голосе, и Хайд с удивлением поднял голову. Но нет — взгляд короля был устремлен не на него, а на лица детей на портрете.

— Угодно ли будет вашему величеству использовать подготовленный мною ответ на нынешнюю петицию парламента? На ту самую, которую доставила моя депутация?

— Конечно, конечно, давайте его сюда. Хотя вы не можете себе представить, каких сил мне будет стоить сдерживать себя и переписывать ваши отточенные фразы, вместо того чтобы высказать прямо этим господам… чтобы бросить им в лицо… Теперь, когда королева в безопасности, а Чарльз со мной… — Глаза его не отрываясь скользили по холсту. — Ван Дейк писал эту картину лет пять назад. Чарльзу было тогда восемь, сейчас уже тринадцать. Он умеет держаться в седле не хуже любого драгуна. Мы должны сделать все возможное, чтобы ему досталось королевство, очищенное от изменников. Воображаю, какой крик поднимут в Вестминстере, когда узнают, что я взял его с собой на север.

В это время из залы донеслись громкие голоса и смех. Король вздрогнул, встревоженно оглянулся.

— Это граф Эссекс. У него есть свой ключ от галереи. Прощайте, мистер Хайд. Нас не должны видеть вместе. — Горькая усмешка тронула его губы. — Ваш король вынужден прятаться от собственных придворных — прекрасная сцена.

Он повернулся и исчез в противоположном конце галереи.

Когда Эссекс заглянул в дверь, Хайд стоял у гобелена и, казалось, всецело был поглощен игрой зеленых и коричневых пятен — свора, несущаяся по лесу за оленем.

— С каких пор вы стали интересоваться охотой, мистер Хайд?

— Если она изображена на французском гобелене — с ранней юности.

— Вы не видели короля? Его нигде не могут найти.

— Я видел, как он уезжал на прогулку. Но это было часа два назад.

Ему удавалось говорить почти небрежно. То, что сердце от перенесенного испуга колотилось больно и часто, внешне ничем не проявлялось. И тем не менее Эссекс, уходя, смерил его взглядом, в котором не понять, чего было больше — подозрения или насмешки.