Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

И так, за молитвами, уроками, трапезами, рукоделием, расписанными по часам, проходят мои дни. По счастью, мне нравится установленный для меня режим, и я рада быть постоянно занятой. Получать новые знания и умения — это увлекательное приключение, и впервые я чувствую себя счастливой.

Время от времени матушка приезжает из дворца домой. Она нужна была королеве летом, когда его величество сражался во Франции, но теперь она снова явилась в Брэдгейт, и в доме воцаряется суматоха.

Сегодня она отменила занятия во второй половине дня.

— Одной из главных обязанностей знатной дамы является благотворительность, — объясняет она мне и Кэтрин. — Сегодня я собираюсь раздать милостыню бедным жителям наших земель, а вам, девочки, будет полезно сопровождать меня. Вы поймете, как вам повезло в жизни, и научитесь исполнять свой христианский долг.

Миссис Эллен, прежде чем одеться самой, закутывает нас в плащи, натягивает нам перчатки, и мы следуем за миледи в кухню, где на выскобленном столе нас ожидают несколько корзин, покрытых чистой тканью. Мы относим их в нашу карету, готовую к небольшому путешествию.

— Здесь живет вдова Картер, — говорит миледи, когда карета останавливается возле убогой лачуги у подножия скалы. — Ее муж служил у нас пастухом, он умер десять лет тому назад. Я давала ей кое-какую работу в прачечной, но сейчас она прикована к постели.

Она ведет нас в домишко, где вонь немытого тела, мочи и затхлой старости просто валит с ног. Кэтрин держится позади, но миледи крепко хватает ее за руку и вытаскивает вперед. Я стараюсь не вдыхать.

— Мы принесли вам еды, — говорит матушка.

Древняя старуха в грязной постели пытается приподняться и сесть, бормоча слова благодарности, но миледи поднимает руку и говорит:

— Я пришла исполнить свой христианский долг, миссис, и привела с собой дочерей, дабы мой поступок послужил им примером. Благослови вас Господь.

— Спасибо, миледи, — шелестит старуха.

— Я пришлю вам горничную, чтобы она прибрала здесь, — обещает матушка и ставит корзину на стол. Затем она выплывает вон, и мы с облегчением выходим вслед за ней.

Следующий визит не столь неприятен, ибо мы дарим старую детскую одежду жене кучера, которая недавно родила близнецов. Полюбовавшись младенцами, мирно спящими в одной колыбели, мы едем дальше, в дом, стоящий на отшибе в лесу. Здесь обитает темноволосая женщина, которая с виду вполне способна сама о себе позаботиться. В очаге у нее кипит горшок с похлебкой, на потолке развешаны сухие травы, в углу — поленница дров. В доме тепло и даже чисто.

— Я кое-что для тебя привезла, Анна, — говорит миледи, вручая ей корзину.

— И у меня есть кое-что для вас в обмен, — отвечает женщина необычным голосом, как у иностранки, в котором слышится что-то загадочное. Она отдает матушке бумажный свиток, не похожий на предмет, подходящий для обмена на полученную ею провизию.

— Красивые у вас детки, миледи, — произносит она своим чудным голосом.

— Да, — соглашается матушка. Я замечаю, что Анна, в отличие от многих людей, держится с ней на равных, и миледи, кажется, воспринимает это как должное. — Благодарю тебя, — говорит она женщине и быстрее выводит нас, без обычного своего благословения.

— Сударыня, разве эта женщина больна? — спрашиваю я, пока наша карета катится к дому.

— Нет, Джейн. Но она оказала мне услугу, и я обязана ей отплатить.

— А что она сделала? — спрашиваю я. Кэтрин поднимает кожаную штору, чтобы поглазеть на придорожные виды. Ее не интересует загадочная женщина.

— Это тебя не касается, — отвечает матушка, что оставляет меня в легком недоумении. Но вскоре мы приезжаем домой, а после ужина мы с Кэтрин играем в кегли в галерее. Я забываю об Анне и таинственной услуге, оказанной ею матушке.

Есть одно ненавистное мне занятие, и это — еженедельная семейная охота, из-за которой отменяются все уроки. Я боюсь ездить верхом, но раз в неделю меня заставляют участвовать в погоне за оленем. Я тащусь позади, а взрослые тем временем несутся все дальше и дальше вперед с гиканьем и улюлюканьем, пока замеченная ими дичь пускается наутек. А потом всегда наступает тошнотворный момент, когда несчастное животное валят на землю и зверски умерщвляют, вспарывая ему брюхо ножом. Миледи никогда не упустит случая отчитать меня за отсутствие должного энтузиазма и брезгливость и вслух подивиться, почему я не унаследовала любовь своих родителей к кровавым забавам.

— Должно быть, — заявляет она, — ты нарочно пренебрегаешь своим долгом.

— Простите меня, миледи, — говорю я, но это все без толку. Я не могу заставить себя полюбить охоту.

Затем приходит день, которого мне никогда не забыть. После обычной еженедельной пытки охотой батюшка в раздражении напускается на меня.

— Ты слишком робкая, дочь моя! — резко выговаривает он. — Так из тебя никогда не выйдет охотницы. Ты трусишь, верно?

Я стою опустив голову, а он продолжает кричать:

— Господи, ну почему ты не родилась мальчиком? — Я молчу, но его слова огорчают меня. Я знаю, что мои родители глубоко разочарованы тем, что у них нет сына.

Потом милорд объявляет:

— Клянусь, Джейн, ты научишься охотиться. Думаю, тебе пора пройти крещение кровью. И это случится в следующий раз.

— Пожалуйста, не надо, — шепчу я, ибо знаю не понаслышке этот ужасный ритуал, и хотя все аристократы должны через него пройти, это чудовищно, равно для бедного зверя и молодого охотника, которого к нему принуждают.

Я уверена, что упаду замертво, когда наступит мой час, ибо мне всегда было невыносимо видеть страдания несчастной твари, и я не хочу причинять ей боль.

— Прошу вас, сэр, можно мне уйти? У меня разболелся живот. — Матушка слышит, но она не настроена проявлять мягкость.

— Молчи, — приказывает она.

— Милорд, ребенку дурно, — вмешивается миссис Эллен. — Ей становится дурно от одной мысли о крови, — сбивчиво добавляет она. Но батюшка глядит на нее как на сумасшедшую.

— Что за чушь, — говорит он, — Джейн обязательно надо окрестить кровью. И ей это понравится, клянусь! Напрасно вы обе поднимаете шум из-за такого пустяка.

Значит, решено. В назначенный день, после обеда, миссис Эллен помогает мне переодеться в бурую амазонку с лихой шляпкой с пером. Дрожа в преддверии ожидающего меня жуткого испытания, я иду в конюшни вместе с другими наездниками и сажусь на свою белую в яблоках кобылу Леди. Покорно отпив из общего кубка, протянутого мне, я послушно следую рысью за родителями. Вскоре мы уже скачем галопом по красивейшей местности, среди крутых холмов, скалистых утесов и бурных ручьев. Наша добыча сегодня — прекрасная лань, молодая и сильная. Она в веселом танце ведет нас за собой через парк и дальше — на открытый луг. Собираются черные тучи. Голубое зимнее небо темнеет, начинается сильный ливень, в считанные секунды вымачивающий нас всех до нитки. Родителям и остальным, кажется, нет до этого дела, но я с каждой секундой все сильнее коченею в своей промокшей одежде. Большего несчастья и представить себе нельзя, особенно если вспомнить, что будет потом.

В два часа дождь все еще продолжается, а лань уже повалили на землю, и мы все спешиваемся в грязь, чтобы убить ее. Несчастное раненное в бок животное лежит в луже, с тяжело вздымающимся брюхом и вытаращенными стеклянными от страха глазами. Охотники стоят вокруг, сдерживая рвущуюся и лающую свору гончих.

Батюшка вкладывает мне в руки большой нож. У него гравированное лезвие, длинное и страшное.

— Джейн, сегодня эта честь оказана тебе, — провозглашает милорд. — Смотри, чтобы рука не дрогнула!

Я сжимаю рукоять. Мне говорили, что нужно вонзить нож глубоко в грудь животного, но сейчас, когда время настало, у меня нет ни сил, ни воли для этого. Меня так трясет, что нож в моей руке ходит ходуном.

— Живей, девочка! — слышу я матушкин голос. Глаза у нее кровожадно и возбужденно блестят. Для нее это наивысшее наслаждение охоты, а я его порчу. — Давай же! — восклицает она.

Делать нечего. Крепко зажмурившись, я поднимаю нож обеими руками, моля Бога не оставить меня, и всаживаю его в упругую живую плоть. Когда я открываю глаза, я вижу, что несчастная лань бьется в смертных судорогах, а мои юбки залиты кровью. Окаменев от ужаса, я смотрю, как главный егерь, выхватив нож у меня из рук, совершает coup de grace[10] и кладет конец мукам животного.

Но самое худшее еще впереди. Еще несколько ударов ножа, и кровавые внутренности лани, парящие во влажном воздухе, вываливаются на мокрую землю.

— А теперь ты пройдешь охотничье крещение! — кричит батюшка напряженным от возбуждения голосом, как будто убийство и жестокость доставляют ему необычайно острое удовольствие.

Я стою не двигаясь, окаменев. Я, только что лишившая жизни одно из безвинных созданий Божьих, не могу поверить, что сделала это, что стала соучастницей этой резни. Я совершенно раздавлена своим поступком. Одно дело — есть мясо оленя за обедом, другое — быть виновной в его гибели. Да, лань все равно погибла бы, кто бы ее ни прикончил, но я, конечно, никогда не забуду чувства, которое возникает, когда вгоняешь нож в живое тело и знаешь, что этот твой удар несет смерть.