Н. Северин - Перед разгромом
В таких размышлениях Андрей добрался до мельницы. Было совсем темно, и мельник с внучками спали, когда он спустился в овраг и постучался в слюдяное окошечко, сквозь которое тускло пробивался огонек лампадки.
— А мы тебя уж и ждать перестали, — сказал старик, опуская оконце и высовывая из него седую голову. — Куда ты ночью потащишься? Переночуй у нас, а завтра поедешь.
Но Андрей и от этого предложения отказался. Заплатив за услугу несколько грошей, он прошел за хату, отвязал лошадь, запряг ее в тележку, вывел из оврага и, не мешкая, пустился в путь.
Ночь стояла теплая, тихая и душистая, но чем ближе подъезжал он к дому, тем мрачнее становились его предчувствия. Непременно маля-винская старая барыня все рассказала барину, и тот, несомненно, ждет его для расправы, с грозным требованием отчета. Очень может быть, что он уже давно послал за злейшими врагами Андрея — Мишкой Сопуновым и Акимкой Ледащим, чтобы допросить их о проделках управителя. А эти двое многое знают и только ждут случая напакостить ему. От этих мыслей холодный пот выступал на лбу Андрея, и нападала подлая трусость.
Вдруг при выезде из леса, за которым начинались Воробьевские земли, начал долетать издалека топот лошадиных копыт. Остановив лошадь, Андрей стал прислушиваться. Топот приближался, и вскоре начам вырисовываться темная движущаяся масса; наконец, можно было без особого труда различить в мягком лунном блеске всадников в темных плащах и слышать звон оружия, по временам примешивавшийся к конскому топоту.
«Что за люди? Куда и зачем едут с такими предосторожностями? — подумал Андрей. — Во всяком случае попадаться им на глаза опасно: их много, они вооружены, а я один».
Андрей поспешно слез с тележки и отвел ее с лошадью в чащу леса, а сам, вскарабкавшись на дерево у самой опушки, стал вглядываться в приближавшийся конный отряд и в окружавшую его местность, соображая, откуда могли ехать эти люди.
«Как будто из Малявина», — подумал он.
Тотчас вспомнился ему разговор с монахом, и все сделалось ясно: это Аратов со своими хлопами едет на помощь к пану Мальчевскому. Стаське, значит, удалось довезти вовремя письмо, наезд на мызу Сокальского состоится.
«Экие разбойники и безбожники! Сколько горя, слез и несчастий готовят мерзавцы! И не стыдно Аратову, настоящему природному русскому дворянину, в такие гнусные дела ввязываться! И впрямь, верно, порешил от родной веры отказаться и на службу к ляхам поступить, недаром, значит, такая гнилая молва про него идет в народе!»
Всадники между тем приближались, уже можно было различить их лица и слышать их голоса. В одном из них, по красивой, статной осанке да по коню с богатым седлом и уздечке, усыпанной драгоценными каменьями, Андрей узнал самого Аратова. Рядом с ним ехал Езебуш. Они о чем-то разговаривали, поглядывая по сторонам, прочие же люди, человек пятнадцать, следовали за ними поодаль, молча, и печально понурив головы.
«Раздумывают, верно, о кровавой бойне да о смертушке лютой, что ждет их из-за барской затеи, — мелькало в голове Андрея. — Эх ты, неволя злая, на что ты только разумную тварь, человека, погнать можешь!»
Переждавши, пока всадники скрылись, Андрей слез с дерева, отвязал лошадь и поехал дальше.
Неожиданная встреча усилила его тоску. Мысль о готовившемся беззаконии и сознание невозможности помешать ему возбуждали в его уме сопоставления самого безотрадного свойства. Вот так и он, пользуясь свободой действовать воровски, накоплял в своей душе грех за грехом, с тех пор как молодой барин поручил ему управление имением! Как эти злодеи накинутся завтра ночью на беззащитных и неподготовленных к обороне обитателей усадьбы Сокальского, так и он, пользуясь молодостью барина, его доверчивостью и сиротством, разорял его.
В мрачном унынии подъехал Андрей к дому, где на крыльце ожидала его возвращения жена, и прошел с ней в баню.
— Барин еще не вернулся, — начала было объяснять Маланья, но, заметив угрюмый вид мужа, смолкла на полуслове.
— Никто не был? — спросил он, сбрасывая с себя одежду и сапоги, чтобы лечь в приготовленную постель.
— Никто. Мы, как ты приказал, все уложили: серебро и образа — в сундук, ковры увязали, — ответила жена и опять оборвала речь на полуслове, испуганная страданием, выразившимся на его лице при первых ее словах.
Андрею вспомнились слова монаха: «Ворованному — я не укрыватель», — сказанные именно в ту минуту, когда он думал об этом серебре и образах, которые жена, по его приказанию, хоронила от всех глаз. На хорошее дело наставлял он ее, нечего сказать!
— Ладно, завтра обо всем переговорим, а теперь спать надо: измучился я, как собака, — отрывисто проговорил он, повертываясь к стене и закрывая глаза, но сон не шел, а слова монаха продолжали жестоким укором звенеть в его ушах.
Кажется, ничего нового не произошло в этот день, а между тем Андрей чувствовал себя совсем иным человеком, и вся кровь кидалась ему в голову от новых мыслей и никогда не испытанных чувств. Все то, чего там, в лесу, он совсем еще не понимал, что слушал одними ушами, а не сердцем, теперь все глубже проникало в его духовное существо, заставляя совершенно иначе смотреть на все и краснеть от стыда при напоминании о вещах, на которые он еще несколько часов тому назад возлагал много упований и обладать которыми считал за счастье. На вырученные от их продажи деньги он рассчитывал устроить судьбу детей и жены. Даже и тогда, когда, тронутый до слез словами монаха, он решил предаться на волю Божию и, устроив семью в надежном месте, терпеливо ожидать заслуженной кары, его не покидала мысль воспользоваться плодами содеянного преступления. Почему же теперь это кажется ему так чудовищно? И на чем же остановится такое превращение его душевного состояния? Что же это будет, если в таком духе пойдет дальше, когда уже и теперь то, что он раньше считал величайшим на земле благом, кажется ему мерзостью и злом? Видно, и в самом деле надо совсем переменить жизнь и сделаться совсем другим человеком. Но каким? Монах сказал: «Чтобы никого на свете не страшиться, кроме Господа Бога». Но как этого достигнуть? Этот вопрос так занял Андрея, что он всю ночь не смыкал глаз, ища на него ответ, и только на рассвете решил, что так как все от Бога, то от Бога надо ждать разрешения мучившего его недоумения. Захочет Господь — и просветит, все в Его святой воле.
Когда утром жена взглянула на Андрея при дневном свете, то ужаснулась перемене, происшедшей в нем: глаза ввалились, губы от внутреннего жара потрескались, и он весь осунулся, точно после долгой и мучительной болезни, а в глазах таилось новое выражение сосредоточенной задумчивости. Ей было теперь боязно не только заговаривать с ним, но даже и смотреть на него. Налив ему чашку горячего сбитня и положив перед ним нарезанный хлеб, она вышла к детям, а когда вернулась, его уже на кухне не было — он ушел по хозяйству, не дотронувшись до завтрака.
В то утро Андрей хлопотал ретивее обыкновенного. Его одновременно видели в стольких местах, что только диву давались, как это ему удавалось везде поспевать. Он успел до полудня побывать и в поле, и в лесу на рубке леса, подогнать плотников, строивших новый сарай, и на реку сбегать версты за три. Возвращаясь назад, он увидал мчавшуюся по дороге дорожную карету, и у него дух захватило от волнения и; страха.
«Вот оно! Дошло наконец!» — подумал он, направляясь к перекрестку, мимо которого должен был проехать экипаж.
С козел его увидал Федька и толкнул в бок Степана, указывая на управителя, остановившегося при дороге с обнаженной головой, выжидая удобного случая поклониться барину. Но Владимир Михайлович, хотя и глядел в окно, не заметил Андрея; его блуждающий взгляд рассеянно скользил по мелькавшим перед ним предметам, ни на чем не останавливаясь.
Когда карета, проехав мимо него, покатилась дальше, Андрей вздохнул свободнее и, не торопясь, последовал за нею к дому.
«Кучер с камердинером видели меня, и если, приехав домой, барин спросит обо мне, они скажут, что я выходил на дорогу приветствовать его. Не бежал, значит, от суда-расправы. Ну а там, что Господу угодно, то и будет!» — думал он.
Лошадей уже отпрягли, и кучер проваживал их за околицей, когда управитель степенной походкой вошел на задний двор и направился к стоявшей особняком кухне. Заглянув туда, он увидал жену, хлопотавшую у жарко топившейся печки, и умилился, глядя на нее: такая она показалась ему красивая в затрапезном сарафане, с засученными рукавами: грудь и руки белые и полные, губы алые, щеки от жара раскраснелись, а глаза, что звезды, ласково светились под озабоченно сдвинутыми темными бровями. Неожиданная струя нежности затопила Андрею сердце и вызвала на глаза слезы умиления.
«Добрая ты моя, умница, как собака, мне преданная! В какой омут бедствий тащу я тебя за собою с малыми детушками! — подумал он. — Эх, как счастливо можно было бы нам с тобою век прожить, кабы лукавый не попутал!»
