Вольдемар Балязин - Правительницы России
Приближался московский рубеж.
Когда засинела впереди речка Судость, а на другом её берегу стали видны маленькие ещё чёрные избёнки нелепого и грязного городишки Почепа, карету Глинского обогнала колымага Еропкина.
На мост через Судость царский пристав въехал первым: здесь начинались владения Василия Ивановича, Божьей милостью Великого князя всея Руси.
Михаил Львович хотел было крикнуть вознице, чтоб обошёл наглеца, но подумал — стоит ли? — и ничего не сказал, почувствовав, что болит голова и почему-то сильно клонит ко сну.
На следующее утро Еропкин явился к Глинскому чуть свет. При входе в дверь чуть склонил голову, сказал решительно:
— Пора собираться, князь.
— Куда это? — опешил Глинский.
— В Москву, к государю.
— Чего такой спех? — недоумённо спросил Глинский, и вопрос этот показался ему почему-то унизительным и постыдным, будто он у пристава чего попросил.
— Чай не в гости едешь, князь. Службу государеву едешь сполнять, — проговорил Еропкин таким тоном, каким выговаривает нерадивому недорослю строгий дядька.
— За князем Глинским служба не пропадёт! — задиристо, по-мальчишески выкрикнул Михаил Львович.
— Где ни жить — не миновать служить, — нехорошо улыбнувшись, негромко проговорил Еропкин и ушёл.
«Что это он сказал? — подумал Михаил Львович. Что значит? «Где ни жить — не миновать служить?»
«Ах сучий сын, ах шельмец! Это он мне презрение своё высказал: раньше-де полякам служил, а теперь и нам послужишь, тебе-де перевёртышу — всё едино. Доеду до государя, — молча бушевал Михаил Львович, — я тебя, Федец, гнида ты этакая, враз сотру! Поглядим тогда, где ты и кому после этого служить будешь!»
Выехали вскорости. Карета Глинского катилась впереди всех. Государев пристав ехал следом, вперёд не высовывался — понял, смерд, своё место.
А может, добившись своего, успокоился?
Девять дней обе армии стояли друг против друга, переругиваясь, перестреливаясь, чиня одна другой мелкие шкоды и пакости. 22 июля в московском стане заворошились: стали гасить костры, снимать с кольев шатры, мазать тележные оси дёгтем. Под улюлюканье и свист поляков и литовцев, огрызаясь и перебраниваясь, уходило на восток московское войско. Позади всех, понурив голову, ехал князь Андрей Дрозд.
Как только выехали из Почепа и покатили по нескончаемым просторам Русской земли, Глинский всё чаще выглядывал то в одно оконце, то в другое: смотрел с любопытством, что за страна такая — Московия? Но, не проехав и одного дня, понял, что земля эта точно такая же, как и его родная Белая Русь, как Русь Малая, как Русь Чёрная. Речь была немного иной, избы да одёжа на мужиках и бабах чуть разнилась от мест днепровских или неманских, а так — всё едино.
На второй день снова забился Михаил Львович в угол, ехал, неотрывно думая о том, что ждёт его в Москве, как встретит его князь Василий, в какую службу определит, какие волости в кормление даст и даст ли?
Ехал, вспоминая всё, что довелось слышать о самом князе Василии, об отце его, о матери, о братьях, сёстрах, о жене и о ближних его слугах...
Сестру Василия Ивановича — литовскую великую княгиню Елену Ивановну — Глинский знал хорошо, она долгие годы была дружна с ним, потому что её муж, Александр Казимирович, любил Михаила Львовича и сам был близок с ним и откровенен, и даже, кажется, искренне любил его, что редко случается с венценосцами, ибо народная мудрость гласит: «Царь да нищий — без товарищей», а тут как будто выходило не по пословице.
От самого Александра Казимировича, от королевы Елены, от многочисленных русских, приезжающих в Литву из Москвы, знал Михаил Львович многое такое, чего другие не знали.
И так как с малых лет пришлось ему долго скитаться от одного королевского двора к другому, жизнь выработала в нём множество качеств, превратив его ещё в юности в ловкого и многоопытного царедворца: у него была прекрасная память на лица, на разговоры, ничего не значащие для другого, но для придворного составляющие смысл и суть его жизни. Он был обходителен, умён, всё схватывал на лету, из тени намёка мог сразу же соткать многокрасочную и верную картину до этого неясных и запутанных отношений.
Глинский с юных лет придавал небольшое значение вопросам веры и религии, а с возрастом и вовсе перестал интересоваться поповской белибердой — будь то более учёные католические патеры или же редко когда грамотные православные служители Божии. В юности он действительно принял католичество, отказавшись от веры своих предков, но и тогда уже сделал это не в поисках истины, а просто потому что страны, в которых он в то время жил, и правители этих стран считали бы его совсем за своего.
Глинский верил, что всё происходящее на земле творится волею, руками и умом живущих на ней. Он верил в то, что судьбами людей повелевают сильные мира сего: цари и ханы, короли и герцоги. И чем выше над другими стоит человек, тем большее влияние оказывает он на жизни и судьбы других людей, на счастье и несчастье подданных.
Себя он причислял именно к таким людям, но понимал, что есть и ещё более могущественные, чем он.
А собственные успехи и неудачи сильных мира сего зависят от того, кто из правителей окажется более могущественным. И на чьей стороне окажется больше войск и денег, тот и будет в конечном счёте победителем.
Он сознавал, что отдельные сражения иногда может выиграть и тот, кто слабее, но удачливее, опытнее, смелее своего противника. Однако же большую войну всё-таки выигрывает сильнейший. И своё поражение он объяснял тем, что его не поддержали ни крымский хан, ни гроссмейстер Тевтонского ордена, а царь Московский хотя и вывел свои войска в подмогу ему, но воеводы Василия Ивановича — то ли по его царскому указу, то ли по собственному нерадению — действовали вяло, нерешительно и уж никак не во всю силу.
Глинский понимал, что эту маленькую войну он проиграл. Однако престолы не добываются в маленьких войнах. Его ждала великая брань, и уж её-то Михаил Львович решил выиграть у Сигизмунда во что бы то ни стало.
Да и что ему оставалось?
Всё, чем он владел — его города и замки, деревни и холопы, — оказалось под властью Сигизмунда. Сегодня он был ещё богат, но насколько хватит ему захваченного с собою золота?
Ведь не один он ехал в Москву — едва не три сотни ртов вёз с собою, да сколько ещё прибежит следом, как двинутся с литовского рубежа на восток московские воеводы?
И потому два дела представлялись ему наиважнейшими: сначала получить в кормление какой-никакой городишко с тянущимися к нему деревеньками, а вслед за тем начинать великую работу по собиранию сил против Сигизмунда, натравливая на него хоть татар, хоть турок, хоть немцев и не гнушаясь никакими союзами — хотя бы и с самим Сатаной.
И снова всё выходило так, что главной фигурой в этой игре становился великий князь Василий: от него зависело — получит ли Михаил Львович землицу и людишек, благосклонно ли отнесётся к его затее окружить Литву и Польшу кольцом врагов.
Значит, следовало прежде всего подобрать ключ к уму и сердцу Василия Ивановича и с самого же начала правильно определить, как вести себя с ним, что говорить, чем прельщать. А для того чтоб верно ответить на все эти вопросы, нужно было точно знать: кто же таков Василий Иванович?
Его отцом был Великий князь Московский Иван Васильевич, севший на трон Рюриковичей по праву крови и первородства. Предки Ивана Васильевича шесть веков правили Русью, не передавая своей власти никаким иным родам, и потому считали всю Русь своей отчиной и дединой, собинным своим государством. Они числили в своём роду первых русских святых Бориса и Глеба, крестителя Руси равноапостольного Киевского Великого князя Владимира. Рюриковичами были прославленные законодатели Ярослав Мудрый и Владимир Мономах, знаменитейшие воители Святослав Игоревич и Даниил Галицкий, Александр Невский и Дмитрий Донской.
Род Рюриковичей корнями своими уходил в такую толщу — вообразить страшно. Московские летописцы — книжные люди — выводили его от самого римского императора Августа, в царствование которого явлен был миру Христос. От брата Августа — Пруса, и пошли, по их писаниям, Рюриковичи.
Лестно было иным королям и герцогам породниться со столь знатной фамилией, и потому в стародавние времена, когда главным русским городом не Москва ещё была, а Киев, прапрабабки Ивана Васильевича — отца нынешнего Московского Великого князя — Василия Ивановича — сидели королевами во Франкском королевстве и в Норвегии, у мадьяр и у чехов, и в иных землях и государствах.
И было так до покорения Руси татарами. Согнули багатуры проклятого царя Батыги гордые выи Рюриковичей и больше двухсот лет заставляли русских платить им дань — и золотом, и серебром, и мехами, и железом, и скотом, и людьми.
