Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2
Член редколлегии «Правды» Михаил Ефимович Кольцов (Борис Ефимов — его родной брат) просится в Испанию. Нет оснований для отказа.
Пометив неожиданно выскочившую линию Эйдеман — Алкснис (Москва — Берлин — Рим), Ежов разрешил выдать Роберту Петровичу дипломатический паспорт. Турецкий посол Апайдын уже дважды напоминал о том, что визы давно пришли.
Планер самозабвенно, как белый журавль, кружил в восходящих потоках. Переходы от фигуры к фигуре следовали с плавной естественностью текущего ручейка.
— Вах! Вах! — с восхищенным придыханием восклицали вокруг.
Каждый новый пируэт сопровождался возгласами восторга.
Комкор Эйдеман следил из-под шелкового навеса президентской ложи за эволюциями планеристки. Она и в самом деле артистично владела аппаратом. В одобрительных выкриках и слишком дружных аплодисментах, пожалуй, проскальзывала нотка показной экзальтации, но успех был заслуженный.
На Востоке нет секретов. Роберт Петрович уже знал, что парившая в зените Баян Сабиха — воспитанница самого Ататюрка[27]. Говорили даже — жена.
Летную подготовку она прошла в аэроклубе Осовиахима. Как председатель Центрального совета, Эйдеман мог испытывать законную гордость. Что там ни говори, а общество ковало надежные кадры. Осоавиахимовский аэропорт в Тушино, высшая планерная школа в Коктебеле, сотни новых авиаторов, десятки тысяч парашютистов. У Якира в прошлом году выбросили тысячу двести десантников, а под Муромом, на последних московских маневрах, почти в два раза больше. И всюду тон задают осоавиахимовцы. Куда бы ни приезжал Роберт Петрович, обязательно встретится кто-то из быв ших курсантов. Подумать только — турчанка! Мать небось в парандже ходит, а она — пилот.
Первая летчица Турецкой республики.
Мустафа Кемаль, встречаясь с гостем глазами, растроганно улыбался и широким жестом указывал на столик, уставленный прохладительными напитками, подсоленными фисташками и сладостями столь изощренного совершенства, что не вообразить и не пересказать. Одной халвы и лукуму чуть ли не сто разновидностей. И все маслянисто лоснится, дразня миндалем, фисташковой зеленью, ядрами фундука. От каждого усыпанного кунжутным семенем и маком ломтя так и хочется отломить хоть кусочек. Мутно- зеленые, как бериллы, цукаты, жирные дольки невиданного ореха кешью, черный финик, нежнейшая мушмала — глаза разбегаются.
Никогда прежде Роберт Петрович не испытывал столько соблазнов. Льющееся с неба тепло, непривычная яркость красок и вкрадчивый, как касание бархата, запах экзотических благовоний — все было внове, и дальность расстояний, обернувшись обманчивой удаленностью времени, нашептывала сказки Шехерезады.
В Москве выпал и скоро истаял на мокром булыжнике первый снег, а здесь назойливо припекало неторопливое турецкое солнце и высокие тополя по-летнему сонно отсвечивали пропыленной листвой. Но темнело стремительно, и ночи, подсвеченные непривычно накрененной турецкой луной, пронизывали лютой стужей.
Эйдеман уезжал с тяжелым сердцем. Аресты товарищей, гнетущая обстановка в Военном совете и полная неизвестность впереди. Виталия Примакова он знал особенно близко: вместе брали Льговский железнодорожный узел. И Юру Саблина — Якир сказал, что его тоже взяли,— помнил отлично по Сорок первой дивизии. Сомневаться в них — все равно что сомневаться в себе. В Иеронимусе Уборевиче. В Грише Орджоникидзе!
«К Грише нельзя обратиться?» — спросил Уборевича, когда они поздно вечером шли по улице Горького, бывшей Тверской. «Ему сейчас и самому очень не просто. Все, что мог, он делал, теперь не может».— «А кто может?» — «Никто».
Исчезали друзья, знакомые, люди избегали встреч, стыдились взглянуть друг другу в глаза. Не потому, что были в чем-нибудь виноваты. Угнетало унизительное чувство полнейшего бессилия. Нечто грозное и неведомое, о чем лучше было не думать, заслоняло горизонты, подступало все ближе, подленькой струйкой просачивалось откуда-то изнутри.
«Кроме планериста Минова и парашютистки Николаевой, с вами поедет мастер парашютного спорта Шмидт»,— перед самым отъездом перетрясли состав делегации. И первой мыслью было: «Уж не родственник ли того Шмидта, Дмитрия?» Сразу нашелся успокоительный ответ: «Быть такого не может. Знают, кого послать». И только потом обожгло стыдом.
Планер сделал последний круг и пошел на снижение. Баян Сабиха приземлилась в предместьях Анкары, где ее уже ждала машина.
Парад продолжался. Перед трибунами промаршировали военные моряки.
Мустафа Кемаль поманил драгомана и что-то шепнул ему на ухо.
— Господин президент спрашивает, как вам понравился полет.
— Переведите, пожалуйста, господину президенту, что я получил чисто эстетическое наслаждение. Такая чистота рисунка и неожиданность переходов свидетельствуют о высочайшем мастерстве. Хотелось бы знать, кто пилот.
— Вы его скоро увидите,— пообещал Мустафа Кемаль.— Ваша оценка доставила мне удовольствие. Это был ответ тонкого специалиста и одновременно художника. Я рад, что вижу в вашем лице не только прославленного генерала, но и знаменитого революционного писателя, поэта...
— Мой вклад в литературу весьма скромен,— смутился Эйдеман. Про Баян ему рассказал полпред Карахан, о его поэтических опусах, надо думать, сообщили из турецкого посольства в Москве. Есть и на Востоке секреты, только их тут же выбалтывают.
— Поэт — учитель народа. Память о нем остается в веках. В нашей истории было немало славных поэтов- воинов... Ваша организация учит молодых людей военному делу. Для Турецкой республики будет очень полезен опыт военной подготовки в СССР. Наша революция — сестра Великого Октября. Но с тех пор военная наука ушла далеко вперед.
— Оборона страны обеспечивается не только вооруженными силами, их выучкой и боевой техникой, но и способностью населения дать достойный отпор врагу,— Роберт Петрович с готовностью переключился на военную тему. Литературой он занимался всерьез, но свою известность, тем более за пределами родины, ничуть не преувеличивал. Рассказывать о деятельности Осоавиахима было намного легче. Названная им цифра — тринадцать миллионов членов — поразила президента.
— Наверное, очень богатая организация?
— Очень богатая. Нас поддерживает вся страна. Сотни тысяч людей сдали нормы «Готов к ПВХО».
— А вот и наш герой! — Мустафа Кемаль показал на открытый автомобиль, из которого вышла юная красавица в легком комбинезоне. Шлем Баян держала в руках, и ее роскошные волосы трепал ветерок. Преклонив колено перед красным флагом с полумесяцем и звездой, она, сияя от счастья и гордости, повернулась лицом к президентской ложе. Мустафа Кемаль сделал приглашающий жест. Планеристка по-военному доложила о выполнении задания.
— Молодец! — поблагодарил президент и указал место рядом с собой.
— От всей души поздравляю,— изобразив удивление, Эйдеман выпрямился во весь богатырский рост.— Трудно пришлось в полете?
— Совсем нет,— она немного понимала по-русски.— «Трудно в учении, легко в бою»,— произнесла почти по складам и радостно рассмеялась.
«Прелестная девушка»,— смущенно тронув раздвоенную мушку усов, подумал Роберт Петрович.
— В вашем лице, генерал, я хочу поблагодарить весь Советский Союз,— президент тоже поднялся.— С вашей помощью десятки турецких юношей и девушек узнали счастье полета,— он щелкнул пальцами, и в мгновение ока откуда-то из-за муслиновых занавесей возник пожилой господин во фраке. Ататюрк, не глядя, принял из его рук лакированный ларчик.— В знак дружбы наших народов и за содействие в обучении молодежи летному мастерству примите этот скромный подарок.
— Большое спасибо, господин президент,— Эйдеман осторожно раскрыл ларец. Утопая в сборках зеленого репса, в нем покоился массивный золотой портсигар. На крышке красовался аэроплан, выложенный из ограненных изумрудов. Отчетливо читалась прихотливая вязь гравировки: «Эйдеману. Ататюрк. 25. X. 1936, Анкара».
— Кури на здоровье,— посмеялся вечером Кара- хан.— Насколько я знаю, президент авиационного общества «Турецкая птица» тоже приготовил для тебя оригинальный подарок.
