Юрий Федоров - Поручает Россия
— Всякого посла художества и хитрость суть строить между государи и государствы тишину и покой обеим странам в пользу.
Так говорил Толстой и с другими придворными и добивался многого, но прежде удерживал османов от безрассудного вступления в войну и вместе с тем завоевывал доверие. А это в посольском деле было важно и очень. На волне этих добрых отношений и решил Петр Андреевич пробить хотя бы малую щелку в глухой, годами возводимой турками стене для ограждения российской торговли Черным морем.
Черное море турки берегли, словно непорочную деву, предназначенную для султанского гарема. А как мечталось российскими кораблями — слава богу, флот в Воронеже научились строить — пройти Черным морем в Стамбул, а там и в Венецию, и дальше. Но нет — турки море держали в своих руках крепко. А славно бы пшеничку российскую и на венецийский рынок или даже и далее — во Францию! В Архангельске ганзейские негоцианты за горло русского купца держали: назначат цену по три копейки за пуд пшеницы и ты хотя бы и криком кричи, но все одно отдашь, так как деваться некуда. А тут, на Черном-то море, раздолье, и корабли по Дону спустить можно. В Амстердаме за пуд той же пшеницы по гульдену давали, во Франции и того больше. Вот деньги, да и какие! Нужду бы забыли в дырявом кармане полушки искать. Царь Петр колокола с церквей стягивал, мужика вовсе задавили налогами. Уже и на лапти, на проруби в Москве-реке, на дымы из труб налоги положили. Куда уж дальше, а? Нет, России без моря было нельзя. Никак нельзя.
В Москве покойный ныне граф Федор Алексеевич Головин, сидя под низкими сводами Посольского приказа, говорил Петру Андреевичу:
«Великое дело сотворишь, коли ворота Черного моря для нашего купечества откроешь. Великое!»
И глаза у него — вот и стар был, и рыхл чрезмерно — блестели.
Петр многажды наказывал:
«Первостатейное дело — Черное море нам отворить».
Отворить…
Толстой загорелся и еще в Адрианополе, в первые месяцы пребывания в Османской империи, со всей страстью, на которую способен малоискушенный, но жаждущий действий человек, принялся за выполнение царева наказа и — получил примерный урок.
Чиновник султанский, от которого во многом зависело решение столь важного дела, едва выслушав посла, взглянул на него, не скрывая негодования, сказал твердо:
— Не только судам торговым или иным российским в Черном море не быть, но и двухвесельной лодке московитов никогда волн его не коснуться. Никогда!
Однако и столь категоричное заявление Петра Андреевича не остановило. Савва Лукич был послу в решении сего великого начинания первейшим помощником. Хорошо зная турецкое купечество, он присоветовал Петру Андреевичу действовать именно через купцов.
— Чиновник султанский, — говорил Савва Лукич, — подобен упрямой ослице. Ее можно привести к источнику, но никто не заставит ослицу напиться, ежели она того не захочет. А купец — это деньги. Посулить купцу торговую выгоду, и он ради барыша все сделает.
Савва Лукич пообещал свести Петра Андреевича с Мустафой Языджи — старшиной адрианопольского купечества. И в один из дней на посольской коляске подъехали они к дому купца. Петр Андреевич ступил на землю, глянул: переулок был тих, безлюден, лишь ветер завивал пыль на желтых плитках. Подворье Мустафы Языджи смотрело на гостей глухой каменной стеной, покрытой поверху черепицей. Под черепичным скатом окованные медными гвоздями ворота, такие, что при нужде за ними можно было отсидеться и против иной пушки.
Савва Лукич стукнул в медную дощечку медным же, висевшим на крепкой цепи молотком. Тотчас в воротах отворилась калиточка, и на гостей глянул здоровенный чернобородый мужик в бараньем полукафтане, но таком, что руки мужика оставались голыми по плечи. На поясе у него висел нож. «Эге, — подумал Петр Андреевич, — здесь не шутят».
Подворье было вымощено булыжником, и булыжник выметен так, что будто бы даже и лоснился под солнцем. Три цвета бросились в глаза: темный булыжник, беленые стены, зелень ухоженных кустов, рассаженных по двору. «А у нас войдешь в иной двор, — подумал с горечью Петр Андреевич, — и навоза куча… Да…» Пожевал губами, увидел, как через двор поспешал навстречу хозяин. Высокий, в богатом халате, шагал широко. Взглянув на него, Петр Андреевич понял: человек с размахом и говорить с ним надо открыто, без уловок, так как все одно хитрость купец почувствует и замкнется. Есть такие люди, повадка которых объявляет их сразу. Да они ничего и не скрывают, уверены в своей силе, но скорее это не уверенность в них выказывается, а сама сила так себя выдает. Играет слабый, а такому играть душа не позволяет.
Через малое время гости и хозяин сидели за столом на широкой галерее, опоясывавшей дом. Перед галереей цвели сладко пахнущие розы. Вот такой был дом у старшины адрианопольского купечества Мустафы Языджи: снаружи — крепость, во дворе — рай.
И, как в раю, пели, щебетали птицы в клетках, развешанных по галерее. И птицы необычные, каких Петр Андреевич еще и не видел.
К разговору Петра Андреевича о торговле между русскими и османами купец отнесся с живым вниманием.
— О-о-о, — округлил губы, — чем больше товара, тем выше барыш.
Наклонился к Савве Лукичу и быстро-быстро заговорил по-своему. Савва Лукич рассмеялся и, оборотив лицо к Петру Андреевичу, сказал:
— Это у них немного по-иному звучит, но смысл такой: торговать — не воевать.
Петр Андреевич обрадовался, подумал: «Ну, сговоримся. Не обманулся я: купец, видать, мужик толковый». И с обидой рассказал, как его встретил султанский чиновник.
Мустафа Языджи выслушал его и, подвигая к послу блюдо с засахаренными фруктами, сказал:
— Торг любит волю, а ум простор, но простора-то в головах у султанских чиновников и не хватает.
Мустафа Языджи закусил травинку, взятую с блюда, и задумался. Прищурил глаз, словно целился в кого-то.
— Свободно, безбедно и безопасно торговать обеим сторонам, — сказал Толстой, — вот что ищу едино.
Купец покусывал травинку крепкими зубами. Петр Андреевич взглянул на него с надеждой. Мустафа Языджи сказал:
— Чиновник, известно, по одной тропинке ходит, и в сторону ему отвернуть трудно.
Взял четки, и пальцы его полетели по янтарным зернам. Чек, чек, чек — постукивали четки, словно отсчитывая ступени лестницы, по которой следовало подняться, дабы преодолеть строптивость и упорство чиновничьего Стамбула.
Через час коляска российского посла отъехала от дома старшины адрианопольского купечества.
— Ну как, — спросил Савва Лукич, — что думаешь?
— Размышляю, — ответил Петр Андреевич, — размышляю. Однако сказать надо, купцы адрианопольские не ошиблись, выбрав Мустафу Языджи старшиной. Башковитый мужик. Башковитый…
Савва Лукич засмеялся, сказал:
— Купец что стрелец: попал, так с полем, а не попал, так заряд пропал!
Петр Андреевич, не мешкая, подал прошение визирю, дабы купцам российским, которые в Стамбуле или иных османских землях торговлю вели, разрешено было возвращаться домой морем. Не позволяете-де товары судами доставлять, так разрешите людям морем ходить. Когда писал, подумал: «Не в лоб, так по лбу».
Визирь, прочтя просьбу, опешил, и о том Петру Андреевичу на ушко шепнули. Толстой, не долго размышляя, напросился к нему с визитом. Ответ послу российскому был, однако, уже готов. Чиновник с шустрыми глазами, мазнув по лицу посла усмешливым взглядом, бойко прочел:
— Торговым московским людям, докончив торговые статьи, через Черное море ездить не надлежит…
Визирь развел пухлыми, холеными руками, сладко улыбаясь.
— Не надлежит, — повторил чиновник. Визирь глянул на него, и того как ветром сдуло.
В фонтане умиротворяюще журчала вода, легкие струйки бежали, бежали, играя под солнцем бесчисленными бликами. «Не надлежит, — соображал Толстой, — вот, значит, как…» Иного он не ожидал и, предусматривая этот ход, видел и продолжение партии.
— Кхе-кхе, — кашлянул Петр Андреевич и смял лицо, будто полынной горечи отведал.
— Нелюбовно, — сказал, — ох, нелюбовно. А у нас мир между державами. Ласка — бумагами высокими оговоренная.
Визирь заерзал.
— И к чему обиды чинить? — наступал Толстой. — К чему раздражение? Нелюбовный ответ, и думу я твердую имею, что говорили его люди подначальные. Высокочтимый визирь к сему не причастен. Его мысли государственные, а это так, с пустой головой написано. Мудрейший султан, я полагаю, такого ответа не одобрит. Нет, — Петр Андреевич воздел руки кверху, — высокому уму присущ и высокий полет.
Визирь заерзал более.
На другой день посол российский получил султанский указ, в котором сообщалось, что велено его высоким именем выделить московским купцам бесплатно тридцать подвод до Валахии, а путь по валахской земле оплачивать вполовину. Обоз российский сопровождать янычарам для безопасности. Такое было неслыханно. Однако моря турки не отворили. Но Петр Андреевич и тем был доволен. Знал: первый шаг сделан, другой полегче будет, — и обратился к визирю с новой просьбой.
