Розмэри Сатклифф - Факелоносцы
Откуда ему было знать, что на это уйдет всего лишь три дня.
9
Лесное святилище
Наверное, он все-таки заснул, потому что солнечные лучи падали сквозь ветви косо, испещряя пятнами покров из бурых прошлогодних листьев. А значит, было уже далеко за полдень. Он встал, поел немного, снова убрал остатки пищи в узелок и двинулся на запад.
В лесу изредка попадались случайные тропы, но на другой день он наткнулся на старую местную дорогу с колеей, которая была старой уже тогда, когда о дорогах легионеров еще не было и речи. Вела она как будто в нужном направлении, и Аквила решил воспользоваться ею, чтобы сэкономить силы, и больше с нее не сходил. К вечеру следующего дня дорога привела его в местность более холмистую, совсем иной горный мир, с длинными лесистыми гребнями, где ноги ступали по песку, а деревья были высокими и росли на большом расстоянии друг от друга, не то что в сырых дубовых рощах, заросших кустарником, которые остались позади. Погода испортилась, ветер принес легкий холодный дождь. Аквила промок насквозь и выбился из сил, так как шел почти без отдыха с раннего утра. Если останавливаться и отдыхать, птицелов, чего доброго, далеко оторвется от него. Поэтому Аквила шел и шел дальше.
В лесу уже смеркалось, когда, усталый, он взобрался на пологий склон очередной гряды и уловил в сыром, пахнущем прелым листом воздухе дуновение древесного дыма. Он остановился, принюхался и вдруг недалеко от дороги, в гуще орешника и калины, увидел мелькание теплого желтого пламени. Должен же он наконец выйти к людям, избавиться от предательского ошейника! К тому же ему нужна пища. С последними крошками содержимого узелка он расправился на рассвете, и теперь пустота в желудке толкала его к огню. Почти безотчетно он свернул с дороги в придорожные заросли, туда, откуда манил его огонь домашнего очага.
Раздвинув ветки орешника, он шагнул вперед и очутился на краю небольшой расчищенной поляны — ее, вероятно, хорошо было видно днем с тропы — и увидел перед собой огородик, где (насколько он мог разглядеть в полумраке) росли бобы и капуста. Посреди поляны стояла кучка мазаных низких хижин с высокими вересковыми крышами; над одной из них вился дымок сквозь промозглую желтизну угасающего заката, а через открытую дверь мягко светилось пламя. Аквила в нерешительности помедлил на краю прогалины, не уверенный, что полностью покинул сакские владения. Но тут он разглядел, что с молодой березки, росшей возле самых хижин, свисает, вырисовываясь на угасающем бледно-желтом закате, не что иное, как небольшой колокол, ошибиться он не мог. Ну а там, где висит христианский колокол, не может быть саксов.
Он прошел между рядами мокрых бобов к освещенной двери и остановился на пороге. Позади шелестел сеющий мелкий дождик, а в хижине горел огонь, что-то булькало в котле, трепетал теплый свет очага, и внутренность хижины золотилась, как сердцевина чайной розы. У очага стояла низенькая скамеечка, а подальше, под скатом крыши — большая, с подушкой из плетеной соломы. В остальном внутри было пусто, лишь на торцовой стене висел крест из рябинового дерева, не очищенный от коры, а перед ним стоял человек в грубошерстной тунике и, воздев руки, молился. Аквиле хотелось сказать: «Не трудись, не поможет, Бог только посмеется над тобой!» Но остатки благородного воспитания принудили его прислониться к косяку и ждать, пока святой человек кончит молиться.
Ему казалось, что он вошел совершенно бесшумно, однако молящийся, очевидно, почувствовал его присутствие и напрягся, но все же не обернулся до конца молитвы. Только после этого он повернулся и взглянул на Аквилу, стоявшего в дверях и едва державшегося на ногах. Хозяин хижины был невысокого роста, но коренастый, с могучими плечами и с кротчайшим лицом.
— Бог приветствует тебя, друг, — сказал он, как будто Аквила был желанным гостем.
— И тебя тоже, — отозвался Аквила.
— Наверное, ты нуждаешься в пище и крове? Добро пожаловать.
Не отрываясь от двери, Аквила откинул с плеч складки промокшего плаща.
— Да, нуждаюсь, но сперва помоги мне избавиться вот от этого. — Он показал на свою шею.
Хозяин кивнул, опять же не выказав ни малейшего удивления:
— Ну да, ошейник сакского раба.
— У меня есть напильник. Но самому тут не справиться.
— Конечно, еще бы. — Человек потянул Аквилу внутрь дома, поддерживая его под локоть, словно знал лучше самого Аквилы, до какой степени тот ослаб. — Но сперва поешь, а уж потом займемся этой штукой.
И вот уже Аквила сидел на скамеечке у огня, на полу лежал его мокрый плащ, а человек в бурой тунике накладывал ему из котла, висящего над огнем, вареных бобов в красивую, выточенную из березы миску. И он, обжигаясь, хлебал похлебку, а рядом на полу его ждал ломоть темного ячменного хлеба с куском сотов, хозяин же сидел на большой скамье и молча, с тихим удовольствием, не задавая вопросов, наблюдал за ним. И только прикончив больше половины миски, Аквила заметил, что котел пуст, и застыл, не донеся роговую ложку до рта.
— Я ем твой ужин!
Хозяин улыбнулся:
— Уверяю тебя, тем, что ты съедаешь мой ужин, ты делаешь для меня доброе дело. Я стремлюсь к суровой жизни, которая не считается с зовами плоти. Но увы! Зов плоти могуч. Душе моей одна польза, когда тело мое испытывает голод. К сожалению, именно этот вид умерщвления плоти дается мне с наибольшим трудом. Разве что удается уговорить ближнего своего помочь мне, как сейчас помогаешь ты. — Его кроткий взор упал на миску, которую Аквила решительно отставил на край очага, а потом снова вернулся к нему. — Закончи доброе дело, друг, чтобы я заснул сегодня с радостью в сердце.
Слегка поколебавшись, Аквила взялся за миску.
Когда бобы и хлеб с медом исчезли, хозяин поднялся со словами:
— Думается, ты проделал долгий путь и порядком измучен. Ляг поспи. Успеется завтра снять кольцо.
Аквила упрямо затряс головой:
— Нет, я больше ни одной ночи не лягу с железом Морских Волков на шее!
Святой человек испытующе вгляделся в него. Затем сказал:
— Так и быть. Дай сюда напильник, встань на колени ближе ко мне и наклони голову пониже.
Наверное, лишь к полуночи напильник перепилил последнюю полоску металла, прорвав ее с такой силой, что голова у Аквилы дернулась и, казалось, чуть не слетела с плеч. Монах с усилием раздвинул концы ошейника и, удовлетворенно вздохнув, положил его на пол, а Аквила, пошатываясь, встал: от долгого стояния на коленях мышцы ног одеревенели, от усталости его качало; он схватился за стойку, чтобы удержаться на ногах, и посмотрел вниз на человека, который столько часов трудился ради него. Видно было, что тот устал не меньше Аквилы, а на большом пальце у него алела кровь — туда ткнулся напильник, когда прорвал металл. Поистине хозяин мог заснуть с двойной радостью в сердце.
Святой человек тоже встал и принялся разглядывать шею Аквилы, осторожно трогая кожу то тут то там пальцами со сплющенными кончиками.
— Ай-ай-ай, здорово тебе натерло железом, вот тут и тут. Я так и думал. Потерпи еще, я помажу тебе кожу, друг, а потом уж и ляжешь.
Вскоре Аквила заснул на охапке чистого папоротника в крошечной хибарке позади главной хижины, напомнившей ему улей.
Когда он проснулся, лачуга была залита солнцем — косые лучи проникали в дверной проем и плескались на беленой стене, как золотая вода. Аквила догадался, что проспал ночь и большую часть следующего дня, и сон его был просто черным провалом, где не было ничего, даже того кошмара, когда он просыпался от криков Флавии. Да, больше этого сна ему не видеть.
Некоторое время Аквила лежал не двигаясь и, прищурившись, глядел на дрожащую золотую воду на стене, и мало-помалу к нему из-за черного провала стали возвращаться недавние мысли и события.
Он медленно сел и чуть-чуть посидел, скрестив ноги, на куче папоротника, трогая пальцами ссадины на шее и ощущая какое-то вялое удовлетворение от того, что ошейник больше не сдавливает горло. Однако пора было трогаться в путь к побережью, назад к саксам, пока еще светло и пока человек в бурой тунике не начал задавать вопросы. Накануне вечером он сжалился над Аквилой и ничего не спрашивал, но теперь гость поел, поспал и самое время расспросить его. Между тем в Аквиле все восставало против этого, шарахалось, как от пальца, подбирающегося к открытой ране.
Он вскочил и подошел к двери. Дождь кончился, и мокрый лес сверкал зеленым хрустальным блеском. На расчищенной площадке перед хижинами мирно рыхлил землю на бобовых грядках хозяин. Аквила оттолкнулся от косяка и зашагал к нему. Бобы как раз зацветали, белые с черным цветки мелькали среди серо-зеленых листьев, и от них шел то ли медовый, то ли миндальный аромат, сильный и сладкий после дождя. Монах распрямился и поджидал Аквилу, опираясь на мотыгу.
— Ты спал долго, — сказал он, — это хорошо.
