Исай Калашников - Последнее отступление
— Ты что это с лица сменился? Не посеял ли деньги, ето самое?
Деньги и записку Рокшина он завернул в тряпочку, положил в потайной карман рубашки и пристегнул булавкой. А письмо было в кармане брюк.
— Что молчишь-то? Что потерял?
— Письмо…
— Беда небольшая, ето самое. Я уж думал, у тебя деньги свистнули. Тут варначья полно. На базаре прямо толпами ходят. Вчерась…
Артемка не слушал Елисея Антипыча. Ощупывал каждую складку одежды дрожащими пальцами. Все пропало. Не видать теперь Серова как своих ушей. А Павел Сидорович узнает… Стыд-то какой! Он представил, как воспримет это учитель. Может быть, ничего не скажет, только посмотрит из-под клочковатых бровей, так посмотрит, что душа в пятки уйдет.
Он оделся и побежал к анархистам. В полуподвале было много народу. Шум, гам, звон посуды, пьяные песни, пьяные крики. Артемка остановился у порога, поджидая Любку. Она вышла с бутылками в руках, поставила их на стол подпившим анархистам, повернулась и увидела Артемку. Метнулась к нему, приветливо улыбаясь.
В ее комнате перерыли всю постель, обшарили все уголки, но письма не нашли.
— Значит, потерял ты его не здесь. Теперь уж не найдешь, — сказала Любка.
Артемка стоял, покусывая губы. Черные, круто изогнутые брови хмурились, стягивались к переносью, на ровном, прямом носу поблескивали бисеринки пота. Он клял себя самыми последними словами.
Любка подошла к нему, положила полные руки на плечи.
— Ничего, миленький.
Зло фыркнув, он отступил на шаг.
— Обнимайся с другими! Только это и на уме.
Любка отдернула руку, точно обожглась.
— Я ведь просто так, по-человечески… — глухим, сдавленным голосом сказала она. Губы ее дрогнули, в глазах мелькнула приглушенная боль и обида. Это была другая Любка — жалкая, беспомощная, беззащитная. Она совсем не походила на ту Любку — разбитную, привязчивую.
Но продолжалось это недолго. Любка в какое-то мгновение преобразилась, опять стала беззастенчиво-нахрапистой и бесстыжей. Боком придвинулась к Артемке, сказала, играя глазами:
— Переспи со мной ночку — все забудешь. Миловать буду — сердце зайдется.
Артемка нахлобучил на лоб шапку, молча вышел.
На улице гулял обжигающий ветер, заметал снег в сугробы. Тускло светили окна домов, густел сумрак наступающей ночи. Ветер дул в спину Артемке, гнал его по пустынным, неуютным улицам, мимо дряхлых домов.
Утром он не пошел к Рокшину. Поехал с Елисеем Антипычем на базар. Непривлекательный вид города, потеря письма, исчезновение Федьки — все это сожгло радужные надежды. Они свернулись, обгорели, будто сухие листья на жарких углях. Он бы с радостью уехал отсюда домой вместе с Елисеем. Но стыдно будет перед матерью и отцом. Говорили: не в гости к дяде едешь. Посмеивался, будто знал больше, чем они знают. И вот досмеялся, остался при своих интересах. И революции тут никакой нету. Нельзя же назвать революцией спор Серова с Рокшиным. Таких споров и дома можно было наслушаться. Отец с Климом сколько раз схватывался. Правда, у них не так здорово получалось. И слушать их столько народу не собиралось…
Артемка сидел на возу с зерном, безучастный к зазывным выкрикам Елисея Антипыча. Старик, развязав мешок, пересыпал из горсти в горсть зерно, похваливая:
— Золото, не пшеница, ето самое! Сам бы ел, да нужда пристигла. Подходите, берите, недорого отдаю!
Покупатели подходили, спрашивали цену, недовольно морщились. Иные стыдили Елисея Антипыча:
— Побойся бога! На чужой беде капитал наживаешь!
Среди покупателей прохаживались рабочие с винтовками и красными повязками на рукавах.
— Это полномочные Совдепа, — шепнул Артемке один из мужиков, знакомых по постою. — Спекуляцию выводят.
— Почем пшеничка? — у воза остановился покупатель с холщовым мешком на плече.
— Обыкновенно. Пуд — девятнадцать рублев, полпуда — девять с полтиной, ето самое.
Человек подошел ближе и мельком заглянул в мешок.
— А за сколько отдашь, если целиком воз куплю? — тихо спросил он.
— По восемнадцать с полтиной, не меньше. Пшеничка, ето самое, прямо золото.
— Вижу, — сказал покупатель. Но смотрел он не на пшеницу, а на Артемку, ковырявшего соломинкой в зубах.
— Это твой парень?
— Не, суседский, работать в город приехал.
— Отдай, старик, по восемнадцать.
Елисей почесал затылок, вопросительно посмотрел на Артемку.
— Не раздумывай, папаша, ничего не потеряешь. Торговать придется не один день. Коням сколько скормишь, сам проешь… А тут получай чистые денежки и катись домой.
Елисей помялся, повздыхал, спросил совета у Артемки. Тот пожал плечами: «Смотри сам, тебе виднее». Елисей согласился.
— Вот и хорошо, — обрадовался покупатель. И тут же, в виде задатка, отдал половину денег за пшеницу.
— Остальные получите на месте. Я пойду вперед, а вы двигайтесь за мной. За базаром вас подожду…
Елисей пересчитал деньги, положил в кожаный мешочек, висевший на шее, и спрятал его под рубаху.
— Ты, Артемка, навостри уши. Не оплошать бы нам с тобой. Не дай бог, залучат в темный угол и отберут все.
На выезде с базара подводу остановил уполномоченный Совдепа.
— Куда, дед, направился?
— Продал пшеничку, сынок.
— Всю зараз?
— Как есть всю, сынок. По рублю с пуда сбросил и свалом отдал.
— Где же твой покупатель?
— Вперед ушел.
— Ну, езжай, раз продал.
Уполномоченный был без винтовки. Ватный пиджак в поясе стягивал широкий ремень. На ремне болталась большая деревянная кобура. Артемка заключил, что уполномоченный не простой, из начальства. Только шапка у него была не начальническая — заячья, потертая, измызганная.
Покупатель встретил их за углом. Вскочил на воз.
— Гони, папаша, я тороплюсь!
Он был чем-то обеспокоен, оглядывался назад, озирался по сторонам. Облегченно вздохнул покупатель только тогда, когда подвода въехала во двор и за нею захлопнулись тяжелые ворота. В глубине двора белел каменный амбар. Покупатель подвел лошадь вплотную к дверям и, порывшись в кармане, достал ключ.
Но двери он не открыл. Зазвенела щеколда калитки, и во двор шагнул тот самый уполномоченный в заячьей шапке.
— Бог на помощь! — насмешливо сказал он. — Одни-то не управитесь? Хлопцы, сюда, поможем…
Покупатель опешил, ключ упал на землю.
— Что вам надо? Почему врываетесь в ограду? Или вы переняли эту привычку у бандитов?
— Визит вежливости. Кроме того, любопытно, — улыбался уполномоченный. — Куда вы столько хлеба набираете?
— Я человек и не могу, грешный, отучиться от еды. Кушаю! Может, Советская власть меня научит питаться воздухом?
— Хватит, Кирпичников, зубы мыть. Расплачивайся с дедом и открывай амбар.
— На, дед, помянешь мою душу да расскажешь деревенским, как Советы отправляют в темницы людей за свое добро. — Кирпичников отдал Елисею остальные деньги и протянул уполномоченному ключ. Тот открыл двери и не сдержался от возгласа удивления:
— Ну и аппетит у тебя, Кирпичников!
Амбар был забит мешками с зерном. Кирпичников закусил губу, съежился.
— Думаете, что я спекулянт. Честью клянусь, хотел открыть хлебопекарню и продовольственную лавку, — заглядывая в глаза уполномоченному, сказал он.
— Не клянись честью. У тебя ее давно нет. Ребята, сгружайте хлеб. Потом один останется здесь, на страже, другой повезет старика и этого молодого в Совет, чтобы в протоколе расписались. А мы с тобой, господин Кирпичников, пойдем в другое место.
Через несколько минут Елисей и Артемка выехали со двора. На задке телеги примостился пожилой красногвардеец. Закурив самокрутку, он с улыбкой спросил:
— Перепугались небось?
— Перепугаешься. Что только тут делается, ето самое, что делается? — вздохнул Елисей.
— За что его арестовали? — спросил Артемка.
— Контра! — красногвардеец сплюнул. — В городе еды совсем мало, а они, сволочуги, сговорились скупать на базаре и в деревнях хлеб, мясо, картофель. Скупают и прячут в амбары. Расчет какой? Цены становятся выше, а выходит, что в ответе за все Совет. Правда, рабочим не привыкать затягивать пояс, но рабочих в городе не ахти как много. Обывателю же наплевать, какая власть, ему чтобы были жирные щи и булка с маслом.
Артемка подивился хитрости этих самых контриков. Ловко придумали, ничего не скажешь, но тот, в заячьей шапке, молодец! «Бог на помощь!» Здорово!
В Совете составили протокол, заставили подписаться под ним Елисея и Артемку. Елисей взял в скрюченные пальцы ручку, начертил на бумаге крест, напоминающий след куриной лапы.
— В городе вам придется немного задержаться. Вы нужны будете как свидетели.
— Вот беда-то! — ахнул Елисей Антипыч. — Вот влипли так влипли. Куда же коней девать? Чем я их кормить буду?
— По всей вероятности, долго вас не задержим, — человек, писавший протокол, вежливо проводил их до дверей.
