Висенте Ибаньес - Кровь и песок
— Если бы вытянуть в одну линию все, что я наездил за лето,— говорил Гальярдо,— наверняка можно было бы добраться до Северного полюса.
В начале сезона он с радостью пускался в путь, думая о публике, которая целый год с нетерпением ждала его приезда, о неожиданных знакомствах: о приключениях, которые сулило ему женское любопытство; об отелях с изысканной кухней, о жизни, полной забот и волнений, так непохожей на мирное существование в Севилье или на дни сельского уединения в Ринконаде.
Но через несколько недель этой головокружительной жизни Гальярдо, получавший пять тысяч песет за каждое выступление, начинал жаловаться, словно заброшенный далеко от семьи ребенок:
— Как прохладно сейчас в моем доме в Севилье, бедняжка Кармен содержит его в такой чистоте! А мамина стряпня! Как все вкусно!..
Он забывал о Севилье только в свободные вечера, когда знал, что на следующий день его не ждет коррида. Вся квадрилья, окруженная любителями, которые хотели, чтобы тореро увезли об их городе самые приятные воспоминания, отправлялась в какой-нибудь кафешантан, где маэстро принадлежало все: и женщины и андалузские песни.
Возвращаясь домой на зимний отдых, Гальярдо испытывал удовлетворение повелителя, отказавшегося от почестей ради обычной жизни.
Он вставал очень поздно, чувствуя себя свободным от расписания поездов, не испытывая никакого волнения при мысли о бое быков. Ничего не нужно делать ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра! Все его путешествия ограничивались улицей Сьерпес и площадью Сан-Фернандо. Семья, казалось, преображалась с его приездом, все становились веселее и здоровее, когда были уверены, что несколько месяцев он проведет дома.
Днем, сдвинув на затылок фетровую шляпу, помахивая тростью с золотым набалдашником, сияя бриллиантами на всех пальцах, Гальярдо выходил на прогулку. В прихожей его всегда ожидало несколько человек, жавшихся у входной решетки, через которую был виден патио, сияющий чистотой и свежестью. Все это были люди с загорелыми, обветренными лицами, в грязных, пропитанных потом блузах и больших шляпах с засаленными полями. Одни из них, бродившие в поисках работы батраки, считали естественным, проходя через Севилью, обратиться за помощью к знаменитому матадору, которого они называли дон Хуан.
Другие жили в городе, они говорили тореро «ты» и называли его Хуанильо.
Гальярдо, перевидавший на своем веку множество людей, помнил всех в лицо благодаря острой зрительной памяти и не обижался на фамильярность. Все это были товарищи по школе или по годам бродяжничества.
— Ну как, плохи дела, а?.. Времена для всех тяжелые.
И раньше, чем его приветливость могла породить у старых друзей стремление к большей близости, он обращался к Гарабато, который, стоя у входа, придерживал рукой решетку:
— Скажи сеньоре, чтобы дала тебе по нескольку песет для каждого.
И, насвистывая песенку, он выходил на улицу, довольный своим великодушием и радостями жизни.
У дверей ближней таверны толпились слуги и завсегдатаи, улыбаясь и тараща глаза, словно никогда раньше его не видели.
— Привет, кабальеро!.. Спасибо за угощение —не пью.
И, отделавшись от поклонника, вышедшего к нему навстречу со стаканом в руке, он отправлялся дальше, но в следующем квартале его останавливали какие-нибудь приятельницы сеньоры Ангустиас с просьбой, чтобы он крестил у одной из них внука.
Ее бедная дочь вот-вот родит, а зять, завзятый «гальярдист», не раз вступавший в драку после корриды, чтобы защитить честь своего кумира, не смеет обратиться к нему.
— Но черт возьми, у меня же не приют! И так уж моих крестников хватит на целый сиротский дом.
Чтобы отделаться, он советовал им заглянуть к маме. Как она скажет, так и будет! И шел дальше, не задерживаясь уже, до самой улицы Сьерпес, приветствуя одних, а другим разрешая высокую честь шагать рядом с собой на глазах у восхищенных прохожих.
Потом он заглядывал в клуб Сорока пяти, чтобы повидаться со своим доверенным; это был аристократический клуб с ограниченным числом членов, как указывало его название, где толковали исключительно о быках и о лошадях. В него входили богатые любители и помещики-скотоводы, среди которых первое место занимал почитаемый всеми как оракул маркиз Морайма.
В один из летних вечеров, когда Гальярдо возвращался с улицы Сьерпес домой, ему пришло на ум зайти в церковь святого Лаврентия. Вся площадь перед церковью была запружена роскошными экипажами. Лучшее общество Севильи молилось в этот вечер перед чудотворной статуей Иисуса Христа, великого владыки. Из карет выходили одетые в черное сеньоры в нарядных мантильях; мужчины, привлеченные женским обществом, тоже стремились в церковь.
Гальярдо вошел вслед за другими. Тореро не должен упускать случая побывать среди высокопоставленных особ. Сын сеньоры Ангустиас испытывал гордость победителя, когда его приветствовали богатые сеньоры, а элегантные дамы, указывая на него глазами, шептали его имя.
Кроме того, он верил в великого владыку. Он без особого гнева терпел все рассуждения Насионаля о «боге и природе», потому что бог был для него чем-то неведомым и непонятным, неким высшим существом, о котором можно болтать что угодно, поскольку знаешь его только понаслышке. Но пресвятую божью матерь, дарующую надежду, или Иисуса — великого владыку он видел и знал с первых своих дней, и при нем их лучше было не трогать.
С чувствительностью здорового молодого парня Гальярдо умилялся театральными муками Христа, согбенного под крестной пошей. Его орошенное потом, мертвенно-бледное, страдальческое лицо напоминало матадору лица товарищей, распростертых на койках циркового лазарета. Нет, с великим владыкой надо быть в ладу. Он горячо молился перед статуей, и огни свечей красным отблеском отражались в его африканских глазах.
Какое-то движение среди женщин, стоявших позади него на коленях, отвлекло тореро от мольбы о вмешательстве высших сил в его полную опасностей жизнь.
Среди молящихся, привлекая к себе общее внимание, проходила какая-то сеньора, высокая стройная женщина необычайной красоты, в светлом платье и широкополой шляпе с перьями, из под которой выбивались пышные, сверкающие, как золото, волосы.
Гальярдо узнал ее. Это была донья Соль, племянница маркиза Мораймы, Посланница, как ее называли в Севилье. Она прошла среди женщин, не обращая внимания на общее любопытство принимая обращенные к ней взгляды и шепот как обычные щь чести, воздаваемые ей при каждом появлении.
Изысканный туалет и огромная шляпа дамы резко выделялись на фоне темных мантилий. Она преклонила колена и опустила голову, словно погрузившись на несколько минут в молитву, а потом спокойно обвела церковь светлыми зеленовато-синими глазами, в которых сверкали золотые искорки. Можно было подумать, что она находится в театре и оглядывает публику, разыскивая знакомых. Она слегка улыбалась при виде какой-нибудь приятельницы и, продолжая свой обзор, встретилась наконец глазами с впившимся в нее взглядом Гальярдо.
Матадор не был скромен. Он привык выступать на арене перед тысячами зрителей и простодушно полагал, что где бы он ни находился, все взоры устремлялись только на него. Многие женщины в часы признаний рассказывали ему, какое волнение, любопытство и желание испытывали они, увидев его впервые на арене.
Встретившись глазами с тореро, донья Соль не опустила глаз; напротив, она пристально посмотрела на него с равнодушием знатной дамы, и матадор, почтительный к богачам, невольно отвел свой взгляд.
«Какая женщина! — подумал Гальярдо и с тщеславием, свойственным кумиру толпы, добавил: — А что, если она будет моей?..»
Выйдя из церкви, он почувствовал, что не может уйти, что должен еще раз ее увидеть. Он остановился недалеко от входа.
Сердце его замирало в предчувствии чего-то необычного, как бывало на арене в дни удачи. Это было то таинственное сердцебиение, которое заставляло его, не слушая протестов публики, очертя голову бросаться вперед и всегда с блестящим результатом наносить самые опасные удары.
Выйдя из храма, донья Соль взглянула па него без удивления, словно знала, что он будет ждать ее у дверей. Вместе с двумя подругами она села в открытую коляску и, когда лошади тронулись, снова повернула голову и с легкой усмешкой взглянула на матадора.
Весь вечер Гальярдо был задумчив. Он вспоминал свои прошлые увлечения, всеобщее любопытство и восхищение, вызываемое его славой, победы, которые раньше наполняли его гордостью, а теперь казались просто жалкими. Такая женщина, как эта, знатная сеньора, повидавшая весь свет и живущая в Севилье, как свергнутая королева,—.вот была бы победа! К восхищению ее красотой в его душе примешивалось преклонение бывшего оборванца перед богатством, обычное в стране, где знатность и деньги имеют такое огромное значение. Если бы ему удалось привлечь внимание этой женщины! Какое это было бы торжество!..
