Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна
А вот и он сам – Доброшка. Юный селезень, со всеми вместе не плавает, норовит в сторону завернуть. Смотри-ка, сестренка – совсем близко подплыла. Не замечает охотника – только стреляй. Но мальчишка опустил лук. Как в сестренку выстрелишь? Она ж малышка еще совсем… Нафантазировал на свою беду. Если не сестренку, то кого? Братца? Ну уж нет. Батюшку с матушкой и подавно рука не поднимется стрелять.
Кто ж остается? Да, в общем, почти никого.
– Ну, брат мой, утиный Доброшка, не взыщи. Только тебя и могу я стрелять. Видать, судьба у тебя такая.
Доброшка прицелился и выстрелил. Однако то ли лук был нехорош, то ли ветер налетел с реки, то ли рука дрогнула. Стрела, чиркнув «Доброшку» по крылу, зарылась в воду. Селезень захлопал крыльями, помчался по заводи, оглашая округу тревожным криком, и полетел над рекой. Вслед за ним поднялась в воздух и вся стая. Бить птицу влет луком, наспех вытесанным из сырого дерева, не было никакой возможности. Доброшка опустил снасть. Его одолевали сложные чувства. Вроде бы провалил охоту, остался без добычи. Но было и облегчение. Даже в утином образе жалко было не только батюшку и матушку, братца и сестриц. Но и себя, молодого и крылатого.
Мальчишка проводил стаю глазами и помахал рукой: летите, в добрый пусть. И пошел от заводи в глубь острова. По мере углубления в лес чувство легкости начало ступать место досаде: расчувствовался, сам голодный остался и друзей обделил. Они уж, верно, заждались. Надеются на Доброшку. А он тут мечтаниям предается.
Предаваясь трудным мыслям, Доброшка продирался через кустарник. Вдруг прямо перед ним на маленькую полянку выскочила целая семейка кабанов. Встреча в лесу с кабаном может подчас иметь более печальные последствия, чем встреча с медведем. Даже домашний боров под настроение может превращаться в грозного зверя, а уж его лесной собрат – и подавно страшен.
Однако внезапность встречи и резкое ощущение опасности оказались счастливой случайностью. Доброшка вскинул лук и выстрелил без всякой мысли, на удачу. Раздался короткий взвизг, кабанье стадо резко поменяло направление и скрылось в кустах. На поляне остался лежать, подергиваясь в предсмертных судорогах, молодой кабанчик. Из окровавленной глазницы торчала стрела.
Доброшка подошел к кабанчику, присел на корточки и осмотрел добычу. О такой удаче не приходилось и мечтать. Хорошо, что не представилось возможности наблюдать быт кабаньего семейства. Там тоже, наверно, можно было найти что-то похожее на человеческую жизнь. Он вгляделся в оскаленную мордочку убитого кабаньего сынка, сказал ему: «Ты просто мяско», взвалил на плечо и пошел к лагерю.
До места стоянки он отошел довольно далеко. Кабанчик был не особенно тяжелый, но к тому времени, когда сквозь деревья стала поблескивать река и ощущаться дым костра, Доброшка понял, что изрядно вымотан.
Его подгоняла вперед мысль о голодных товарищах. Однако, когда Доброшка добрался наконец до лагеря, он обнаружил, что его не очень-то ждали. Алеша с Белкой сидели бок о бок перед костерком, обгладывая нанизанных на струганые палочки жареных окуньков. Вполголоса беседовали. Долетели слова Белки:
– А что Доброшка? Необычный мальчишка, конечно, но…
Доброшке, конечно, было интересно, что там будет за «но». Однако не подслушивать же под кустом? Кроме того, он сегодня уже имел случай убедиться в правильности фразы, которую любил повторять монах Максим: «В большой премудрости – многие печали». Сначала Доброшка не понимал: почему учитель, который много раз твердил ему, что нужно учиться, вдруг сам себе противоречит, почему вдруг в премудрости – печаль? Он спросил. Максим на некоторое время задумался, а потом объяснил так:
– Знания человеку – как воину оружие. Без меча и лат скакать по дороге жизни легче, щит и шелом к земле тянут. Но кто без оружия ходит?
– Ребенок? Или холоп.
– Вот так, верно говоришь.
Доброшка понял, но сейчас совсем не хотел этой самой премудрости. И без того было несладко. Хотелось взмыть и улететь, как «утиный Доброшка», избежавший стрелы. Поэтому он не стал таиться, нарочито шумно двинулся к поляне, с треском ломая ветки и громко покашливая.
Алешка повернул к нему раскрасневшееся улыбчивое лицо, поросшее за время пути светлой курчавой бородкой. Он искупался, смыл кровь и сажу, почистил одежду и снова стал чудо как хорош. О пережитом напоминала только едва запекшаяся кровавая царапина на щеке.
– А вот и наш охотник возвращается. Смотри-ка ты, с добычей!
– Я нисколько в нем не сомневалась, – добавила Белка.
Доброшка свалил кабанчика и присел к костру.
– Рыбка? А мне оставили?
– Извини, Доброшечка, заболтались, все скушали.
– Эх вы, друзья еще называются!
То, что спутники не оставили ему жареного окунька, переполнило какую-то чашу внутри. Мирная жизнь утиной семьи, напомнившая ему о родном доме, фраза Белки, усталость и переживания минувшей ночи вдруг как-то разом чугунными гривнами повисли на душе. К глазам подступили предательские слезы. Будто он ребенок, в самом деле! Не желая, чтобы товарищи заметили его слабость, Доброшка вскочил и пошел к берегу. Уселся у самой кромки воды, обхватил колени руками и стал глядеть на воду.
Волны легонько лизали прибрежный песочек. Шуршала галька, шелестели листья прибрежных осинок, ритмичные всплески сплетались в тихую музыку реки. Где-то в этом потоке текут и струи родной Летоши, быть может, вот именно эта волна так же облизывала деревянные мостки, от которых три месяца (а кажется, что тридцать лет) назад отчалил сосновый плот.
Доброшка протянул руку и дотронулся до воды. Волна, как щенок, лизнула ему ладонь, будто передавая привет от родного причала.
Так можно было сидеть долго. Доброшке казалось, что он может сидеть так, глядя на бегущий мимо него поток, всегда. Всю жизнь.
Кто-то тронул его за плечо. Это была Белка.
– Ты что грустный?
Доброшка уже открыл было рот, чтобы рассказать про уток, про то, что чуть не убил себя в утином облике друзьям на завтрак, а они ему даже окунька не оставили, про то, что вода в реке – она мимо дома его протекала, а теперь вот руку ему погладила… Открыл и закрыл.
Глупо было все это говорить.
– Устал немного.
– Пойди поешь.
– Так чего есть, вы ж все съели?
– Там Алеша мясо пожарил.
– Когда успел?
– Да он редким мастером оказался. Нарезал потонку поросенка твоего, побросал на угли – вмиг испеклось: пальчики оближешь.
Доброшка хотел продолжать обижаться. Но жареное мясо пахло необыкновенно вкусно, Белка смотрела ласково. Было бы красиво остаться сидеть в одиночестве на берегу. Но внутри громко заурчало. Отказываться от еды было смешно. Белка толкнула Доброшку в бок:
– Вот видишь, твой живот уже сказал свое веское слово. Кончай дуться, пошли есть.
Доброшка все медлил. Но голодное пузо опять выразительно пропело заковыристую мелодию. Сохранять грустное выражение на лице было никак не возможно. Доброшка взглянул на едва сдерживающую смех Белку и сам расхохотался. Ледок, которым подернулась душа, был сломлен. Доброшка пошел к костру.
Алеша в самом деле оказался знатным кулинаром. Мясо шипело на углях, на тряпочке была приготовлена соль, рядом лежал пучок медвежьего лука – черемши.
– Садись, охотник, твой кусок по закону – лучший. – Молодой дружинник продолжал свежевать тушку.
Твердо
Доброшка принялся уписывать снедь так, будто в жизни не едал. Наевшись, устроился поудобней и принялся смотреть на огонь. Оказалось, зрелище это не менее завораживающее, чем вода.
– Спасибо, Алеша. Не едал ничего вкуснее.
– Тебе спасибо, Доброшка. И прости, что мы тебе рыбки не оставили. Заболтались.
– Да уже понял, что заболтались. О чем хоть говорили-то?
– Толковали промеж собой, что дальше делать будем.
– И что надумали?
– Да ничего конкретного.
Доброшка откинулся на спину, засунул в рот травинку и отдался созерцанию облаков. Как известно, человеку с самых первых времен никогда не надоедает смотреть на то, как горит огонь, как течет вода, как плывут облака и как другие работают.
– Алеша, все хотел тебя спросить: как ты в пещере оказался и чем кончилась битва?
– Да я вот уже Белке рассказывал… Как кончилась битва, я могу только догадываться. Видимо, ничем хорошим для наших она не кончилась.
– Разве ты не знаешь?
– В том-то и дело, что не знаю. Я на коне поскакал, как полагается, на ворога.
– Да, я видел.
– Пошла рубка. А потом, судя по тому, что у меня до сих пор в голове колокола звонят, получил по шлему либо дубиной, либо мечом плашмя. Очнулся – меня уж волокут куда-то спешно. Руки-ноги связаны. Остальное ты и сам знаешь.
Доброшка повернулся на бок, подпер голову рукой и принялся смотреть, как Алеша сноровисто управлялся с кабаньей тушкой, а Белка на краю поляны плела ромашковый венок.
– А что о дальнейшем надумали?
– Да чего тут думать, все понятно: нужно в Киев плыть. Тем более что мы теперь на прямой дороге – садись в ладейку да плыви.
