Даниил Мордовцев - Великий раскол
Сделав полуоборот к патриархам, он и им поклонился до земли дважды. За всеми его движениями жадно следили глаза всего собора, а узкие серые глазки Питирима, митрополита новгородского, каждый поклон Никона сопровождали злорадным блеском.
Когда Никон поднялся, наконец, от полу, расправляя волосы, на лицо его, бледное и бесцветное, как у арестанта, набежала краска. Патриархи, в свою очередь, глубоко нагнули головы, а потом глазами указали на лавку, по правую сторону государева места.
Глянув в ту сторону, Никон сразу понял, что его приравнивают к простым архиереям, что особого места для него не приготовили. Зловещая искра блеснула в его глазах.
— Я места себе, где сесть, с собою не принес… Разве сесть мне тут, где я стою, — сказал он хрипло, с дрожью в голосе, и оперся на свой посох, глядя прямо в глаза государю.
И добрые глаза последнего блеснули: та искра, что зажглась в глазах у Никона, зажглась и у царя. Питирим незаметно толкнул локтем соседа своего, Павла, митрополита сарского, и указал глазами на то, что происходило впереди. Перо дьяка Алмаза Иванова заскрипело по бумаге, спеша запечатлеть чернилами навеки этот исторический момент.
— Пришел я узнать, для чего вселенские патриархи меня звали? — продолжал подсудимый тоном допрашивающего, тоном судьи, и снова вопрошающе посмотрел на государя.
Алексей Михайлович порывисто сошел с своего места, путаясь ногами в своем длинном одеянии, и стал перед патриархами, как бы ища укрыться под их святынею.
— Святая и пречестная двоице! вселенстии патриаоси! — заговорил царь дрожащим голосом, неровно, торопливо. — От начала московского государства соборной и апостольской церкви такого бесчестья не бывало, как учинил сей бывший патриарх Никон: для своих прихотей, самовольно, без нашего повеления и без соборного совета церковь оставил, патриаршества отрекся, никем не гоним, и от этого его ухода многие смуты и мятежи учинились, церковь вдовствует без пастыря девятый год… Допросите бывшего патриарха Никона: для чего он престол оставил и ушел в Воскресенский монастырь?
Царь стоял, как подсудимый, и ждал ответа. Пока патриархи через переводчика хотели только было обратиться к Никону за этим ответом, как он оборвал их:
— А есть ли у вас совет и согласие с константинопольским и ерусалимским патриархами, что меня судить? А без их совета я вам отвечать не буду, потому — хиротонисан я от константинопольского патриарха.
Из-за груды бумаг выдвинулась тощая фигура дьяка Алмаза Иванова и неслышными шагами приблизилась к патриархам. В руках у Алмаза было два свитка, перевитые черными лентами, как две погребальные свечи.
— Вот полномочие остальных вселенских патриархов, — сказал Макарий, дотронувшись до одного из свитков.
Тогда Никон попятился назад и в первый раз оглянул судилище, подобно тому, как застигнутый врасплох ищет, куда ему скрыться. Глаза его остановились на Питириме новгородском и на его соседе, Павле сарском; глаза последних смотрели с вызывающим торжеством… Никон задрожал…
— Великий государь и святейшие патриархи! — быстро повернулся он. — Бью челом… пожалуйте меня, и вышлите из собора недругов моих Питирима и Павла; они мыслили зло на меня, хотели меня отравить либо удавить и для того с чаровством прислали чернеца Федоса.
— И то он говорит ложь безлепично, — возразил Питирим, вставая разом с Павлом, — у великого государя о чернеце Федосе есть дело.
И опять из-за бумаг выделяется фигура дьяка Алмаза Иванова. Он подносит к государю дело и с глубоким поклоном подает его. Царь показывает это дело патриархам.
— Ответствуй, — повторили патриархи, — для чего ты отрекся от патриаршества?
— Я не отрекался, а сшел с престола своею волею, не стерпя обид: царев слуга, Хитрово, бил моего человека без вины, и того ему, Хитрово, делать не довелось — то мне бесчестье, потому — человека своего я послал по делу, для строения церковных вещей. А когда я просил у великого государя обороны, и великий государь обороны мне не дал, — защищался подсудимый, все более и более возвышая голос.
— Никон писал ко мне и просил обороны от Хитрово не вовремя: в ту пору обедал у меня грузинский царь, и в ту пору розыскивать и оборону давать было некогда, — был ответ царя.
Странный, небывалый вид представляли эти судебные прения. Высшая власть в государстве, царь и патриарх, стояли среди многочисленного собора, разделяемые распятием и крестоносителем, а весь собор сидел, безмолвно следя за словами и движениями царя и подсудимого: последний был бледен, как полотно, у первого — краска не то стыда, не то негодования заливала щеки.
Царь чувствовал, что ответ его слаб.
— Никон патриарх говорит, — поспешил он поправиться, — будто человека своего прислал для строения церковных вещей, ино в ту пору на красном крыльце церковных пещей строить было нечего, и Хитрово зашиб его человека за невежество, что пришел не вовремя и учинил смятение, и то бесчестье к Никону патриарху не относится и та обида ему не в обиду. А что не было моего выходу в праздники, и то учинилось так за многими государственными делами. А когда он сшел с престола, и я посылал к нему боярина князя Трубецкого и Родиона Стрешнева, чтоб он на свой патриарший стол возвратился, ино он от патриаршества отреклся — сказал: как-де его на патриаршество обирали, и он-де на себя клятву положил — быть-де на патриаршестве токмо три года. А что посылал я князя Юрия Ромодановсково, чтоб он напредки великим государем не писался, и то я учинил для того, что прежние патриархи так не писывались, ино того к нему не приказывал, что на него гневен.
Услыхав свое имя, Ромодановский, тучный и красный, как кумач, боярин, торопливо поднялся с лавки и, не спуская глаз с царя, быстро выпалил: «Это точно… о государевом гневе я не говаривал».
Никон вполуоборот глянул на него, но ничего не сказал.
— Говорил ты про обиды; какие обиды тебе от великого государя были? — продолжал допрашивать Макарий, тогда как Паисий безмолвно перебирал свои четки. — Какие обиды?
— Никаких обид не бывало; но когда он (и Никон спохватился и тотчас же поправился) — когда великий государь начал гневаться и в церковь ходить перестал, в ту пору я патриаршество оставил.
Царь нетерпеливо пожал плечами, не глядя на подсудимого.
— Он писал ко мне по уходе, — начал он снова, — «будешь-де ты, великий государь, один, а я-де, Никон, как один от простых».
— Я так не писывал, — был отрывистый ответ. Тогда Макарий, обратясь к архиереям, спросил:
— Какие обиды были Никону от великого государя?
— Никаких обид не было, — отвечал Питирим за всех
— Я не об обидах говорю! — огрызнулся на него Никон, медленно, как волк, полуоборачивая свою негнущуюся, как у волка же, шею. — Я говорю о государевом гневе! И прежние патриархи от гнева царского бегали — Афанасий Александрийской и Григорей-Богослов…
— Другие патриархи, — перебил его Макарий, — оставляли престол, ино не так, как ты отрекся, что впредь не быть тебе патриархом: если-де будешь патриархом, то анафема будешь.
— Я так не говаривал, — защищался подсудимый, — а говорил я, что за недостоинство свое иду; а коли б я отрекся от патриаршества с клятвою, и я не взял бы с собою святительской одежды.
— Когда ставят в священный чин, то говорят «достоин». А ты, как святительскую одежду снимал, то говорил: «недостоин», — настаивал Макарий.
— Это на меня выдумали, — был ответ.
— Никон писал в грамотах своих к святейшим патриархам на меня многие бесчестья и укоризны, а я на него ни малого бесчестья и укоризны не писывал, — продолжал царь, — допросите его: все ли он истину, безо всякого прилога, писал? За церковные ли догматы он стоял? Иосифа патриарха святейшим и братом себе почитает ли, и церковные движимые и недвижимые вещи продавал ли?
— Что я в грамотах писал — то писал! — нетерпеливо отвечал подсудимый. — А стоял я за церковные догматы… Иосифа патриарха почитаю за патриарха, а свят ли он — того не ведаю; а церковные вещи продавал я по государеву указу…
Царь обвел взором все собрание и остановился на Алмазе Иванове.
— Поставь пред собор колодника, — сказал он тихо, но так, что весь собор слышал его слова.
Алмаз Иванов поднялся и неслышными шагами вышел в сени. Все смотрели ему вслед в немом ожидании и страхе. Никон ближе подвинулся к распятию и поднял на него глаза. Питирим что-то шептал своему соседу, показывая глазами на подсудимого.
В сенях послышались шаги, сопровождаемые глухим звяканьем кандалов. Все в недоумении переглядывались.
Скоро дверь растворилась, и в соборную избу вошел кто-то, закованный в железа по рукам и по ногам. Лицо его носило следы тяжкого изнурения. Увидав Никона и распятие, он упал ниц, зазвенев кандалами. Никон вздрогнул и пошатнулся: он узнал колодника.
