Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 1
Кудайберды и Камысбай облетели все аулы и на взмыленных конях вернулись к Кунанбаю вместе с тремя стариками. В числе этих троих был брат Кунанбая от другой матери — Жакип. Кунанбай принял его салем и тотчас же пришпорил коня, коротко сказав: «Едем!»
Кони затопотали по сопке. Кунанбай в сопровождении старейшин направился на Чингиз. Ряды кочующих потеснились, давая им дорогу. Но всадники не торопились.
В центре их ехал сам Кунанбай. С обеих сторон его окружали дяди по отцу, братья, двоюродные братья и другие сородичи.
Кунанбаи — единственный сын своей матери Зере, старшей жены его отца. Большая юрта рода осталась за ним: он владеет огромными богатствами, пользуется неограниченной властью. Он старше своих родных и по возрасту. И потому ни один из потомков его деда Иргизбая не смеет поднять против него голос, во всех двадцати аулах никто не решается даже высказать ему свое недовольство. И если Кунанбаю нужна поддержка, никто не щадит себя; его покоряющая сила, его властный голос и неудержимая воля заставляют всех следовать за ним. Предстоял ли захват чужих земель или подавление непокорных родов — каждый из старейшин понимал Кунанбая по одному едва заметному движению его век. Даже в семейном быту, где так сложны взаимоотношения, где возникает столько поводов для ссор, — одно имя Кунанбая мгновенно пресекало все дрязги. Даже своенравные жены-соперницы, готовые каждую минуту разорвать друг друга, не решались на шумные ссоры: братья мужей или старшие родные быстро умеряли чрезмерный пыл молодых и пожилых женщин. Неугомонных они укрощали побоями.
Двадцать аулов, тесным кольцом окружавшие Кунанбая, походили на стаю хищников, вылетевших из одного гнезда. Во всем огромном Тобыкты род Иргизбай действовал не стесняясь: там, где не помогали слово и власть, в ход шло открытое насилие. Небольшой круг иргизбаев был крепким и цельным, и они сумели подчинить своему влиянию всех, кто составлял племя Тобыкты. С людьми, нужными им, они роднились. По поговорке «Из длинной пряди и аркан длиннее» они достигали своих целей обходными путями. Бывали случаи, когда они нарочно впутывали кого-нибудь в сложное темное дело, а потом являлись в роли спасителей и друзей — и тем самым расширяли круг своих сообщников и пособников.
Постепенно каждый из немногочисленного рода Иргизбай оказался в родстве или дружбе с каждым из двадцати остальных родов. Эта сложная сеть отношений и дала возможность Кунанбаю выдвинуться и достичь теперешнего его могущества. Старейшины, ехавшие сейчас за своим ага-султаном, даже не задавались вопросом — куда и зачем они кочуют? «Что бы он ни решил — нам плохо не будет. Придет время — узнаем», — думал каждый из них.
Длинный гнедой конь Кунанбая шел крупной иноходью; спутникам ага-султана приходилось следовать за ним на рысях. Кунанбай ехал на шаг впереди своей свиты: так имам во время молитвы выделяется перед толпой молящихся. Первенство и здесь, как всегда, было за ним. Если более молодые всадники выезжали вперед, старики немедленно одергивали их коротким приказом: «Осади назад!» Единственный глаз Кунанбая на лету успевал охватить все вокруг. В окружавшей его толпе были одни иргизбаи; конечно, в каждом ауле есть пришельцы из других племен — чабаны, сторожа, «соседи», но дела решаются без них.
Кунанбай со своей свитой обогнал кочевья. Он объяснил старейшинам двадцати аулов, до какого лога они должны следовать, где им остановиться и как ставить юрты. Это не было ни беседой, ни совещанием, — слова Кунанбая звучали продуманным приказом.
3Шесть дней спустя тем же самым путем тянулся в горы другой кочевой караван. Это шли бокенши и борсаки. Они тоже миновали Кзылшокы и направились в самое сердце Чингиза.
Кочевья их двигались рассеянной, растянутой вереницей, каждый аул отдельно. Верховых было совсем мало, — на конях ехали лишь погонщики скота да несколько женщин. Все остальные—дети, старики, старухи — сидели на вьючных верблюдах. Было похоже, что эти аулы уже отослали табуны на зимнее пастбище, оставив лишь необходимых на зиму лошадей, — даже мужчины ехали на верблюдах-двухлетках или на волах. Но отсутствие коней объяснялось другим — бедностью этих двух родов. Своим достатком выделялись только три аула: Суюндика, Жексена и Сугира.
Старейшины, окруженные двумя десятками жигитов, ехали молча, без смеха и шуток. Серые люди в ветхих бараньих полушубках и чапанах как бы сливались с серым, подернутым туманом, тусклым осенним небом. Суюндик был особенно мрачен: народ ждал от него решительных действий, а он ни на что не решался.
— Посмотрим на месте… Поговорим с ним самим… Пусть скажет, по каким обычаям, по каким законам бросил всех и ушел один, — отвечал он уклончиво.
Жексен поддерживал его, но остальные— и молодежь и старики — были возбуждены. Кунанбай необычно рано откочевал с осенних пастбищ. Почуяв неладное, другие роды тоже провели раннюю стрижку овец и последовали за ним. Все лето бокенши чувствовали на себе нахмуренный взгляд ага-султана. Не раз он находил предлог, чтобы придраться к ним. Обеспокоенный этим, Суюндик ездил посоветоваться с Божеем, но и тот не мог сказать ему ничего определенного…
Встревоженный известиями о движении аулов иргизбаев, Суюндик снял с места свои кочевья вслед за Кунанбаем. В то же время, предчувствуя неладное, к зимовьям двинулись и остальные — как сторонники иргизбаев, так и противники их, в том числе Божей и Тусип.
Зимовья рода Бокенши в Чингизе не были обширными. Центром их являлось зимовье Жексена — Карашокы, где весною был убит Кодар. Дойдя до Чингиза, кочевья разошлись знакомыми путями по пастбищам.
Аулы Суюндика и Жексена дошли до реки и направились вдоль ее лесистого берега. Миновав горные отроги, они вышли наконец на свои места. Вот поляна у подножия Карашокы, вот и утес, с которого был сброшен Кодар…
Но что такое?.. Они не верили своим глазам… Трава у подножия утеса была скошена, сено убрано и сложено в стога. На земле Жексена паслось большое стадо коров и верблюдов и белели юрты богатого аула. Вокруг лениво стлался дым костров. На полянах с задорным блеянием прыгали ягнята… Зимовье не принадлежало больше Жексену: его занял один из прибывших сюда до него аулов.
На возвышенности паслись кони. Почти все они — рыжей и буланой масти. Это табун Кунанбая!..
— Покарал нас бог! Суюндик, дорогой, что теперь делать? — воскликнул Жексен. Слезы выступили у него на глазах.
— Да… О такой беде говорится; «Жайляу твои — в руках врага, зимовья твои охватило пламя»… — мрачно ответил Суюндик. Больше он не проронил ни слова.
О каких-то новых недобрых затеях Кунанбая уже ходили слухи, но что он решится на такой шаг — этого никто не мог и предполагать.
— Уж, верно, Кунанбай захватил не только землю Жексена! — вне себя от негодования воскликнул Жетпис. — Вот увидите, он забрал все зимовья бокенши!.. Лучше смерть, чем такой позор!
Несколько молодых жигитов, хлестнув коней, стремительно вылетели вперед… В толпе поднялись крики:
— Кровная месть за землю!
— Бокенши!.. Ублюдки вы, что ли? Или чужаки?
— Вот до чего довел вечный страх!
— Держали вы нас за полы, — вот и дожили теперь до такой беды!
Крики словно плетью хлестнули Суюндика. Он задрожал. Если дать жигитам волю, они сейчас же кинутся на табуны Кунанбая… Но ведь кричат не старейшины — кричат бедняки, темные люди! Они бог знает что могут натворить в порыве возмущения, а кому отвечать за это? Завтра все свалится на голову Суюндика, — будут говорить, что это он привел, он подстрекал… Ужас охватил его при этой мысли.
Суюндик сдержал коня и резко крикнул:
— Стойте, жигиты!
Все остановились и обступили его.
— Если вы решаете вступить в драку, ступайте, куда хотите!.. И действуйте одни! Меня с вами не будет!.. Ступайте, вон дорога, ступайте! Вы думаете, Кунанбай испугается ваших двадцати соилов? Если бы он боялся, то он не делал бы того, что сделал! У вас — двадцать, у него — сто; у вас будет сто, а у него— тысячи! Глядите! — И он указал в сторону аула.
И все увидели, как из-за юрт, с утеса и из-за прибрежных сопок к ним неторопливо подъезжали верховые. В руках у них были соилы; одни уже держали их поперек седла, другие зажимали под коленом, третьи повесили петлей на руку. Всадников было не меньше сотни. Они с разных сторон вклинились в конские табуны, съехались вместе и сомкнутыми рядами двинулись к Суюндику.
Ошеломленные бокенши сразу смолкли.
Суюндика поддержал Сугир. Он был владельцем многочисленных табунов, самым крупным богачом среди бокенши.
— Мы не одни, у нас есть сородичи, есть народ, наконец, — заговорил он негромко. — Добьемся, чтобы нам вернули наше! Передадим все на суд народа!.. Но только не забывайтесь в неразумном порыве, не затевайте недоброго!
