Борис Васильев - Вещий Олег
Но куда раньше этих весенних гонцов из Новгорода к Рюрику прибыл посланец Вернхира.
– Роги знали, что конунг Олег везет мое золото?
– Вернхир сказал: откуда роги могли знать, что конунг Олег везет твое золото, князь Рюрик? Так мне велено передать, и так я передаю.
– Со двора не отлучайся. Когда велю, поедешь к Вернхиру. Ступай.
«Откуда» означало «из чьих уст», и, отпустив гонца, Рюрик крепко задумался. Он более ни разу не прикасался к зелью берсерков – да у него уже не было ни зелья, ни берсерков, – весенние ветры выдули туман из головы, и князь обрел не только ясность мысли, но и память. И сейчас, оставшись один, неторопливо восстанавливал весь разговор с Олегом. Здесь нельзя было спешить, здесь имело значение каждое слово и точное время, когда это слово было сказано. Он вспомнил, как складывалась их беседа, так похожая на поединок, и в конце концов пришел к выводу, что слова о золоте для Киевского похода были произнесены в самом начале. Они уточнялись под крики забиваемого батогами палача, затем – в ночном разговоре… «Я собирался позвать ката из сеней», – вдруг подумал Рюрик и впервые вспомнил о слуховом прорубе над дверью. Именно через этот проруб он и намеревался кликнуть Клеста, но, пропустив в самом начале поединка два продуманных удара Олега, напрочь забыл об отверстии, и их разговор, конечно же, слышали в сенях. Там был боярин и… и Клест, но палача забили насмерть. Когда смолкли его крики, Рюрик и Олег вышли удостовериться. Клест был мертв, но его нельзя было узнать, потому что били не столько по телу, сколько по лицу. Расчетливо – по лицу: значит, это мог быть и не Клест.
Додумавшись до этого, Рюрик не стал спешить. От начальника стражи он выяснил, кто был отнаряжен в тот день, тайно допросил их и окончательно удостоверился, что уйти к рогам и рассказать о золотом обозе мог только Клест. И это испугало его: палач слишком многое знал.
Еще раз все продумав и убедившись, что случилось именно так, Рюрик повелел, чтобы боярин и двое стражей-исполнителей явились к нему.
– Ты поведал прийти, – сказал боярин; двое стражников стояли по обе его стороны; это настораживало, и голос боярина звучал напряженно. – Я пришел, конунг и князь.
Рюрик молча смотрел на него. Он не пугал: он вспоминал, как долго и как старательно служил ему этот славянин, за отвагу и дельные советы вознесенный им на вершину. Он дал ему все: власть, славу, богатство. За что же он так отблагодарил своего конунга? Перестарался, схитрив и обманув, или заранее обеспечил себе дорогу к рогам, прикинув лисьим умишком, что конунг теряет опору в дружине и в Новгороде? Впрочем, это сейчас уже не имело значения.
– Ты помнишь мое повеление схватить Клеста и забить его под этим окном?
– Да, конунг и князь.
Голос боярина дрогнул: точно так же, как и тогда, сухой перст конунга уперся в маленькое оконце. Рюрик уловил эту дрожь, но виду не подал.
– Как ты исполнил его?
– Я приказал схватить Клеста и забить его батожьем под окном. Ты сам видел, конунг…
– Кого? – Рюрик резко подался вперед. – Кого я увидел в той груде мяса? Молчишь?.. У тебя есть семья, боярин. Есть дети, жена. Я не отдам твой дом на поток, а детей не продам в рабство, если ты скажешь, кого я увидел.
– Конунг и князь. – Боярин рухнул на колени. – Конунг и князь…
– Встань, – брезгливо сказал Рюрик. – Варяги умирают стоя. Или ты уже не варяг и тебя следует забить батожьем, как того… Кого?
Боярин тяжело поднялся с колен. Но молчал, опустив голову.
– Я знаю, сколь упрямы славяне. Но ты стал варягом, дав мне клятву на верность и отрешившись от племени и рода своего.
– Я только передал страже твое повеление, конунг и князь.
– Где вы взяли того человека? – спросил Рюрик стражников. – У боярина замутилась память.
– Во дворе, князь Рюрик. В сенях никого не было, и тогда боярин указал нам на твоего дворового раба.
– Верно ли говорят стражники, боярин?
– Да, конунг. Так было, но я хотел…
– Ты опоздал с признанием, и дети твои уйдут с первым караваном в цепях. Жену я пощажу: пусть она помучается подольше без мужа, без детей и без имущества.
– Пощади, конунг! Не для себя, для детей молю о пощаде!
– Поздно. На мечи!
Воины выхватили мечи, одновременно вонзили их в боярина и подняли его дергающееся тело на вытянутых руках. Рюрик терпеливо дождался, пока боярин перестал хрипеть, и приказал:
– Бросьте у крыльца. И вернитесь.
Стражники молча выдернули мечи, выволокли тело, вернулись.
– Вы оба достойны смерти за умолчание. Но если вы привезете голову Клеста, я забуду вашу вину. Ступайте, ищите и исполните.
3
С приглашением переехать в Городище прибыл не гонец и даже не посол, а сам новгородский посадник Воята. Рюрик увидел в этом добрый знак и принял посадника с честью. Когда с официальной частью было покончено, оба отпустили свои свиты и остались в застолье с глазу на глаз.
– Новгород – буйный город, князь Рюрик, – сказал посадник. – В нем иногда побеждают концы, позабывшие о началах. Те, кто навестил тебя зимой, не выражают воли лучших людей великого города.
– Обиды недолго живут в моем сердце, посадник.
Воята был значительно моложе Рюрика, но прекрасно понимал, что все наоборот. Сердце старого варяга было гнездом обид, а они покидали его долго, медленно и неохотно. Но, несмотря на молодость, посадник был весьма умен, многое знал и умел многое предвидеть. Предстоящая война с Киевом прерывала торговлю по пути из варяг в греки и грозила Новгороду большими убытками. Предотвратить ее было уже невозможно, но хоть как-то смягчить неминуемые для торгового города потери следовало: ради этого он и приехал к Рюрику лично.
– Сладкая соль Византии и горькая соль Балтики всегда спорили между собой, но судьба Новгорода решается не на улицах, где за криками и непременной дракой не слышно разумного слова. Она решается в гриднице посадника, где собираются два ста золотых поясов, представляющих весь новгородский люд, князь Рюрик.
– Мне это известно, посадник, и я сдержал свои обиды.
– Торговые гости – люди осторожные, но разговорчивые, князь. Новгород много знает, о многом шумит, но он готов приветствовать твой союз с конунгом русов.
«Мой союз с Олегом, а не с Новгородом, – отметил про себя Рюрик. – Это значит, что без платы они ничего не дадут. Ну что же, это даже лучше: плата требует больших обязательств». И сказал:
– У Новгорода – мудрый посадник. Он умеет считать завтрашние выгоды, не отказываясь от сегодняшних барышей.
– Боюсь, что сегодня потерь будет больше, чем прибыли, – улыбнулся Воята. – И главная потеря – твоя старшая дружина и все силы конунга Олега.
– Я прикрою торговый путь до озера Нево, а от рогов Новгород прикроет себя сам.
– Значит ли это, что ты, князь Рюрик, не будешь настаивать на участии нашей дружины в общем походе?
– Если Новгород не запретит своей молоди пойти с конунгом Олегом по доброй воле.
– Поглядеть мир, набраться ума да шевельнуть молодецким плечом юности только во здравие, – сказал Воята. – Хочу думать, что ты, князь, не позабудешь и о мужах, коим лето дает возможность нажить для семей хлеб на зиму. На полдень[8] путь для многих будет закрыт, а на полночь[9] не все прокормятся.
– Лучшие лодейщики, кормчие и гребцы – в Новгороде, посадник. Конунг Олег очень рассчитывает на них.
– Ударим по рукам к взаимной выгоде и закрепим добрым пиром в посадничьей гриднице.
Воята опять улыбнулся, и даже Рюрик чуть дрогнул узкими губами. Оба были вполне довольны взаимными уступками, легко и просто оговорив важные вопросы в непринужденной, почти дружеской обстановке. Новгородский посадник обеспечил добрым заработком рабочий люд города на время неминуемого разрыва торговли с югом, а Рюрик заручился моральной поддержкой богатого и влиятельного города.
На седьмой день по переезде в Городище Рюрик – в белых одеждах, без брони, шлема и оружия – переправился через Волхов и во главе торжественной процессии двинулся к круглой дубовой роще на холме, в центре которой располагалось капище Перуна. За ним следовали семеро волхвов, посадник Воята в сопровождении именитых людей – «золотых поясов» Новгорода, и толпа жителей. Был четверг, день Перуна и первое возжигание костров святилища. Рюрик чтил своего Одина, но волхвы были немалой силой, и он всегда пользовался своим правом первым принести жертву чужому богу. Это было сродни военной хитрости, которую столь ценил его собственный суровый бог.
Миновав рощу, процессия вышла на расчищенную поляну, в центре которой возвышался грубо вытесанный из цельного дуба бог-громовержец. Семь кострищ с заранее заготовленными сухими дровами окружали идола, и Рюрик остановился. Волхвы молча обогнули его, и каждый прошел к своему кострищу. Князь медленно и торжественно поднял руку, и жрецы тотчас же вздули пламя под кострами. Выждав, когда огни разгорятся, Рюрик змейкой обошел их по окружности, очистившись у каждого из семи костров, и встал лицом к Перуну.
