Василий Шукшин - Любавины
Егор сидел на чурбаке, курил. Смотрел в пол.
– Чего не хватает, так это самогону, – сокрушенно заметил Макар, тоже сворачивая папиросу. – Жалко, такой случай… Что бы прихватить давеча? Просто из ума вышибло.
Михеюшка вертел головой во все стороны. Он понял, что это не покойница – на нарах. Но больше пока ничего не понял.
– Самогон? – переспросил он. – Самогон есть. У меня к погоде ноги ломит, я растираю…
– Давай его сюда! – заорал Макар. – Ноги он растирает!… Марья, поднимайся!
– Пускай лежит, – сказал Егор.
– А чего ей лежать? Ей плясать надо. А ну!… – Макар затормошил Марью, посадил на нары.
Марья нашла глазами Егора, уставилась на него, точно по его виду хотела понять, что с ней сделают дальше.
Тот докурил, аккуратно заплевал цигарку, поднял голову. Встретились взглядами. Егор улыбнулся:
– Замерзла?
Марья кивнула головой.
– А вот мы ее сичас живо согреем, – пригрозил Михеюшка. Нырнул в угол под нары и извлек на свет бутылку с самогоном, закупоренную тряпочной пробкой. – Это что такое?
– И все? – спросил Макар. – Ну и свадьба получается!… Ну, хоть это.
Сели к столу.
Михеюшка отказался сесть со всеми вместе, шуровал в печке и смотрел со стороны на непонятных гостей.
Марья сидела между братьями. Макар налил ей самогону.
– Держи. Ты теперь – Любавина.
Марья тряхнула головой, откидывая на спину русую косу. Взяла кружку и не отрываясь выпила все.
Она действительно замерзла.
– Ох, мама родная! – выдохнула она.
– Берет? – улыбнулся довольный Макар. – Мы еще не так гульнем! Это просто так… – Он налил себе, выпил, стукнул кружкой, закрутил головой. – Ничего!
Егору осталось совсем мало, меньше половины кружки.
– Тебе нельзя много, – многозначительно сказал Макар.
– Что же вы со мною делаете, ребята? – спросила Марья.
– Взамуж берем, – пояснил Макар.
– Кто же так делает? Неужели по-другому… – Марья опустила голову на руки. Видно, вспомнила вечер сватовства Егора, неожиданный налет старика Любавина с Ефимом. – Что же… здесь и жить будем?
– Пока здесь, – сказал Егор.
Макар посмотрел на Михеюшку и спросил:
– Тебе выйти никуда не надо?
Михеюшка не понял:
– Куда выйти?
– Пойдем проветримся, коней заодно посмотрим.
– Зачем ты его? – вмешался Егор.
– Мы с ним на вольном воздухе заночуем, – сказал Макар.
– Не валяй дурочку, – Егор покраснел. – Никуда вы не пойдете.
– Как хотите. Для вас же стараюсь, понимаешь.
Марье постелили на нарах, а Макар, Михеюшка и Егор устроились на полу.
В избушке стало светло – из-за леса выплыла луна. Ее было видно в окошко – большая, круглая и поразительно близкая, как будто она висела в какой-нибудь версте отсюда.
На полу лежал бледный квадрат света, и в нем беззвучно шевелились, качались, вздрагивали тени ветвей.
Блестела на столе кружка.
– Ночь-то! – тихонько воскликнул Макар. Ему не спалось.
Михеюшка пошевелился. Сказал сонным голосом:
– Перед рассветом птаха какая-то распевает каждый раз… до того красиво!
– Ты ведь давно уже тут живешь, Михеич? – не то спросил, но то просто так, чтобы поддержать разговор, сказал Макар.
– Третий год пошел с троицы, – ответил Михеюшка.
– Наверно, все тут передумал один-то?
Михеюшка ничего не сказал.
– Скучно, наверно, тебе?
– А чего скучно?… Люди заходют. До вас вот Гринька Малюгин с Федей Байкаловым были…
– Гринька? – Макар приподнялся на локте. – Его ж поймали.
– Ушел он… Федя-то как раз за им приходил. Ну тот говорит: «У меня золото есть… пудик, давай, мол, выроем – ты себе половину забираешь, а я уйду».
Макар долго молчал.
– Слышь, Егор?
– Слышу, – отозвался Егор.
– Пуд золота… – Макар лег и стал смотреть в потолок.
– Федор-то не соглашался сперва. «Оно, – говорит, – ворованное», – заговорил Михеюшка.
Макар перебил его:
– Ладно, давай спать, отец.
Михеюшка послушно смолк.
В окошко все лился серебристый негреющий свет, и на полу шевелилось топкое кружево теней.
Во сне громко вскрикнула Марья, потом шепотом сказала:
– Господи, господи…
Егор сел, послушал, дотянулся рукой до стола, взял кисет и стал закуривать.
– Дай мне тоже, – поднялся Макар.
Закурили.
– Федя – не дурак, – негромко сказал Макар.
– Я тоже так думаю, – согласился Егор.
Легли и замолчали.
Михеюшка почесал спину, зевнул и, засыпая, пробормотал:
– Охо-хох, дела наши грешные…
Утром, чуть свет, Макар уехал.
– 22 -
После ареста Игнатия Платоныч взял коня у Яши Горячего и поехал в район.
Вернулся с каким-то товарищем. Пришли в сельсовет. В сельсовете было человек шесть мужиков. Говорили все сразу, загнав в угол Елизара Колокольникова: отказывались ремонтировать мост на Быстринской дороге.
Кузьма сидел на подоконнике, наблюдал эту сцену.
– Да вы ж поймите! Поймите вы, ради Христа: не я это выдумал. Это из району такой приказ вышел! – отбивался Елизар.
– А ты для чего здесь? Приказали ему!…
– Пускай быстринские ремонтируют, чего мы туда полезем?
– И быстринские тоже будут. Сообча будем…
– Пошел ты к такой-то матери! Сообча! Вы шибко прыткие стали: ломай им горб на мосту!
В этот момент и вошли Платоныч и приезжий.
– Что тут делается? – спросил Платоныч, с тревогой посмотрев на Кузьму.
– Вот люди мост собираются чинить, – пояснил Елизар.
– Ну и что?
– Ничего. Сейчас поедут.
Мужики вышли с Елизаром на улицу и там долго еще галдели.
Платоныч прошел к столу, устало опустился на лавку.
Кузьма разглядывал приезжего.
Тот в сапогах, в галифе, в малиновой рубахе под серым пиджаком стоял у окна, сунув руки в карманы. Молчал, разглядывая Кузьму.
Вошел Елизар.
– Елизар, выйди на пять минут, – сказал Платоныч. – Мы по своим делам потолкуем.
Елизар, нисколько не обидевшись, вышел.
– Н-ну, так… – сказал приезжий, вынул руки из карманов. – Рассказывайте: что тут у вас? – подсел к столу, облокотился на него одной рукой, закинул ногу на ногу, приготовился слушать.
– А чего рассказывать? – спросил Кузьма.
– Кого ты здесь арестовал?
– Любавина Игнатия. Родного дядю этих… – Кузьма споткнулся, посмотрел на Платоныча, хотел понять: можно ли все говорить?
– Это из милиции, – сказал Платоныч.
– Игнатий Любавин, по-моему, знает про банду, – досказал Кузьма.
– Так, – приезжий с минуту обдумывал положение или делал вид, что обдумывает. – Вот что… товарищ Родионов. Старика немедленно выпустить. Банда бандой, а подряд сажать всех никто не давал права. Ясно?
– Ясно, – ответил Кузьма. – Интересно только, как мы все же узнаем про банду?
– Узнаем, – успокоил приезжий. – Иди выпусти его.
Кузьма вышел в сени… Загремел замком.
– Выходи.
Игнатий лежал на лавке. На оклик поднялся, пошел на выход. Решил держаться до последнего.
– Шапку возьми.
Игнатий вернулся, взял шапку. Опять направился к двери, не понимая: хорошо это или плохо, что приказали взять шапку?
Кузьма загородил ему дорогу.
– Я отпускаю тебя… пока, – негромко сказал он, заглядывая в серые глубокие глаза Игнатия, – но могу прийти еще.
– Приходи, приходи. Медком накормлю… А хочешь – медовухой, – Игнатий слегка обалдел от радости и не понимал, что эти его слова легко могут сойти за издевательство. – У меня такая медовуха!… Язык проглотишь!
– Иди.
Игнатий напялил шапку и вышел. Пошел к Емельяну. Он давненько не был там и сейчас, по пути, хотел попроведать братца и, кстати, порассказать, какие он принимает муки через его лоботрясов. А главное, зачем надо было видеть Емельяна Спиридоныча и для чего он ненароком собирался приехать в Баклань, было вот в чем.
Прослышал Игнатий, что можно опять открывать лавочки. В городе-то их полно, и больших и маленьких – всяких. Но в город возвращаться теперь уж ни к чему (семьи у него не было: жена померла в двенадцатом году, единственный сын, Николай, ушел с колчаковцами в восемнадцатом и не вернулся), а вот в Баклани можно было сообразить лавку. На паях с братом. Построить он бы и один мог, но тогда всем кинулось бы в глаза: откуда такие деньги? Осторожности ради надо было уговорить дремучего брата войти в долю (хоть не на равных, для отвода глаз) и, благословясь, начинать дело. Жизнь вроде бы поворачивала на старый лад.
– 23 -
Через два дня после того, как увезли Марью, такой же темной ночью, до восхода луны, к Феде Байкалову пожаловали нежданные гости. Вошли без стука (Федя никогда не запирался на ночь). Чиркнули спичкой…
– Кто здесь? – спросил Федя, поднимаясь с кровати.
– Где лампа у вас? – спросил один и высоко поднял спичку
– На окне, – Федя при свете лампы узнал Макара Любавина и всматривался теперь в его товарищей – желтолицего, в кожаном пальто, с поднятым воротником и второго, с чугунной челюстью, широченного, в полушубке. Те стояли у порога. Федя повернулся было к Макару, чтобы спросить, что им нужно… И вдруг сообразил: ведь это как раз, наверно, те самые разбойники, которых ищут! И Макарку-то тоже ищут. Обеспокоенный такой догадкой, он повернулся к жене, как бы желая что-то спросить у нее.
