Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден
Он помолчал, ожидая комментариев, но военачальники сидели, глядя на него и не произнося ни слова. Один или двое посматривали на Красса, словно ожидая, что скажет командующий, назначенный сенатом, однако тот спокойно сидел в своем кресле и только кивал в такт словам Помпея.
– Приказываю двигаться на запад по равнинной дороге, пока я не отдам распоряжения повернуть на север. Это самый длинный путь, но мы пройдем его быстрее, чем двигаясь по бездорожью. Я хочу, чтобы армия сделала тридцать миль в первый день, на второй – двадцать, потом опять тридцать, и так далее.
– И как долго? – вмешался Лепид.
Помпей замер, и в наступившей тишине все почувствовали, что он раздражен.
– Не менее пятисот миль на запад и затем какое-то расстояние на север – его мы оценить пока не можем, ибо не знаем точно, где находится противник. Конечно, все будет зависеть от того, насколько близко рабы подойдут к горам. Полагаю…
– Это невозможно, – равнодушно заметил Лепид.
Помпей снова сделал паузу, затем встал и посмотрел на легата сверху вниз:
– Предупреждаю тебя о том, что случится, Лепид. Если твой легион не выдержит темпа, которым пойдут войска под моим командованием, я лишу тебя звания легата и назначу человека, который заставит солдат идти быстрее.
От негодования Лепид заговорил – быстро и невнятно.
Юлий размышлял: понимает ли этот человек, насколько близко он подошел к утрате контроля над легионом? Кроме нескольких сенаторов, за ним никто не стоит. Рассматривая Лепида вблизи, Цезарь подозревал, что на самом деле он об этом прекрасно знает. Несомненно, Катон перемолвился с ним парой слов на Марсовом поле, подстрекая устроить какую-нибудь подлость попозже.
– Мои воины уже прошли быстрым маршем три сотни миль, Помпей. И могут сделать это снова, но мне требуется две недели, чтобы солдаты отдохнули и потом проходили не более двадцати – двадцати пяти миль в день. Иначе мы начнем терять людей.
– Значит, будем терять! – бросил Помпей. – С каждым днем нашей задержки в Аримине Спартак будет все ближе к горам и свободе в Галлии. Я останусь здесь только для заготовки провизии и не задержусь ни на день больше. Если несколько дюжин солдат растянут сухожилия или захромают, это не страшно. Пусть захромают даже несколько сотен, если требуется настичь мятежников, а не наблюдать, как они, обагрив руки римской кровью, уходят от возмездия. В Мутине убито девять тысяч человек!
Помпей повысил голос до крика и склонился над Лепидом, который посмотрел на него с ледяным спокойствием.
– Кто здесь командует? – спокойно спросил Лепид. – Мне дали понять, что моим начальником сенат поставил Красса. Я не признаю никаких «заместителей командующего». Разве это законно?
Остальные легаты не хуже Юлия понимали, какую игру затеял Лепид. Они наблюдали за перепалкой, ожидая исхода, как коты, спрятавшие когти.
Красс поднялся со своего места и встал рядом с Помпеем.
– Голос Помпея – мой голос, легат, и он же – голос сената. Что бы ты ни услышал, тебе следует повиноваться, а не спорить с командующим.
Лицо Помпея окаменело от гнева.
– Теперь послушай, что скажу я, Лепид. Я лишу тебя звания, как только ты совершишь первую же ошибку. Еще раз оспоришь мой приказ – и я прикажу убить тебя и бросить на дороге. Все понятно?
– Абсолютно, – удовлетворенно ответил Лепид.
Юлия интересовало, чего он хотел добиться этой перепалкой. Неужели легат рассчитывает подкопаться под Красса? Цезарь знал, что не сможет служить под началом подобного человека, сколь бы изворотлив и хитер он ни был. Помпей сделал опасное заявление. Если воины Лепида также преданы ему, как Юлию – солдаты Перворожденного, то Помпей сильно рискует. На его месте Цезарь приказал бы убить Лепида немедленно, а его легион с позором отослать обратно в Рим. Лучше потерять людей, чем идти в бой рядом с солдатами, которые могут совершить предательство.
– Мы выступаем через четыре дня, на рассвете, – объявил Помпей. – Я уже послал лазутчиков – они будут встречать нас по мере продвижения главных сил. Разработку тактики ведения боевых действий отложим до получения точных сведений о противнике. Все свободны. Трибун Цезарь, если можешь, задержись. Я хотел бы переговорить с тобой.
Лепид поднялся вместе с остальными легатами и, выходя из помещения, заговорил с двумя из них. Перед тем как их голоса смолкли, Юлий услышал, как он рассмеялся какой-то остроте, и заметил, что Помпей напрягся, сдерживая раздражение.
– Он – глаза и уши Катона в войске, – сказал сенатор, обращаясь к Крассу. – Будь уверен, Лепид подмечает все, чтобы по возвращении доложить кому нужно.
Красс пожал плечами:
– Так отошли его назад, в Рим. Я поставлю печать на твое решение, а мятежников мы легко разобьем и с семью легионами, без восьмого.
Помпей покачал головой:
– Возможно, но есть другие донесения, о которых я решил не упоминать. Юлий, это строго между нами, понимаешь? Не стоит распускать слухи по лагерю, поэтому я решил не говорить остальным, в особенности Лепиду. Армия рабов невероятно выросла. Мне докладывают, что их уже больше пятидесяти тысяч. Разорены сотни ферм и поместий. Для них нет пути назад, и сражаться мятежники будут отчаянно. Они знают, как мы наказываем беглых рабов, и без применения жесткой силы мятеж подавить не удастся. Думаю, нам потребуются все легионы, которыми мы располагаем…
Цезарь поднял брови.
– Мы не можем допустить, чтобы нас разбили, – произнес он.
Помпей нахмурился:
– Думаю, до этого не дойдет. Я бы ожидал, что они соберут силы и нападут первыми, но с ними женщины и дети, которым некуда будет деваться, если рабы потерпят поражение. Эти гладиаторы не раз уже добивались успеха, и теперь они нечто большее, чем просто сброд. – Он фыркнул. – Не покажись подобная мысль совершенно дикой, я бы предположил, что Катон надеется на наше поражение… но нет, это слишком даже для него. Рабы еще могут снова повернуть на юг, а от Аримина перед ними открывается вся страна. Их необходимо уничтожить, и для этого мне нужны хорошие военачальники, Цезарь.
– У меня под орлом Перворожденного более двух тысяч воинов, – ответил Юлий.
Он решил не говорить, что половина из них прислана Катоном, чтобы защитить его сына. Рений гонял их до изнеможения, но по сравнению с бывалыми легионерами они все еще оставались новобранцами. Цезарь размышлял, сколько из них ждут подходящего момента, чтобы всадить ему нож