Тишина - Василий Проходцев
Матвей Артемонов спал довольно долго, пока, наконец, закатный холод и роса не разбудили его. С трудом вспомнив где он, и почему здесь оказался, Матвей увидел сначала розовое огненное закатное небо, затем темные очертания стены, а потом череду фигур, скрывавшихся, одна за другой, в проломе у основания старой башни.
Глава 10
Прошло еще несколько дней, и осень окончательно вступила в свои права. Небо, казалось, навечно приобрело сизый железный цвет, который лишь на рассвете и на закате иногда сменялся тяжелым красным оттенком, как будто железо, из которого было отлито небо, ненадолго плавилось по краям. Равномерно и почти непрерывно дул холодный и злой ветер, который уже не смягчался влагой дождевых туч. Этот спокойный и безжалостный, проникающий повсюду холод остудил и пыл осаждавших, которым в их полевом лагере приходилось не легче, чем защитникам крепости. Противник все меньше обстреливал стены, все меньше гарцевали под ними задиристые гусары, а татары и вовсе прекратили свои ночные вылазки. Русские и казаки иногда, осторожно, и не веря сами себе, заговаривали о том, что степняки, чем черт не шутит, могли и вовсе уйти прочь от города: всем было известно, что татары больше всего на свете не любят крепостных осад.
Однако, осень охладила и отношения Александра Шереметьева и Казимира Ролевского. Молодой князь начал уже считать бывшего коменданта своим хорошим другом. Он знал о русинском происхождении шляхтича, а поскольку тот, к тому же, беспрерывно ругал, на чем свет стоит, все и всяческие порядки и положение дел в Республике, то Александр решил предложить Ролевскому принять подданство царя, уговорить сделать тоже других пленных поляков и литовцев, и возглавить отряд из тех, кто согласится. Казимир сначала посмотрел на князя долгим удивленным взглядом – и этот взгляд потом не один год колол остриями стыда и злобы сердце Александра – а потом сказал:
– Насколько мне известно, Ваше сиятельство, никогда еще сарматы не покорялись скифам.
Самому Ролевскому это казалось лишь шуткой, и притом, говоря без ложной скромности, довольно удачной, однако князя Александра такая острота совсем не развеселила. Молча поклонившись, Шереметьев, покрасневший до кончиков ушей, вышел вон из комнаты шляхтича, и больше там не появлялся.
– Учили же меня не шутить с дикарями, – пробормотал, пожав плечами, Казимир, который и представить не мог себе, как серьезны будут последствия его шутки.
Поведение Александра с этого дня полностью переменилось. Если раньше он без большого рвения занимался управлением войсками, делая исключение только для привычных ему пушкарей, то после размолвки с Ролевским молодой князь закатал рукава. Известное правило, согласно которому хорошего воеводу его подчиненные должны немного побаиваться, он стал применять настолько последовательно, что всем в крепости житья не стало от его приказов и разносов, противоречить которым, видя в действиях сына волю отца, никто не смел. Больше всего, разумеется, доставалось от рассвирепевшего Александра пленным полякам, казакам, а также и любимым до сих пор молодым князем немцам.
– Как свят – святом, так лях русину не будет братом, – с пониманием говорил, глядя на князя, Иван Пуховецкий, возглавивший, после ухода атамана Чорного, оставшихся в крепости запорожцев. Благодаря выдающемуся красноречию Ильяша, лишь малая часть казаков ушла вместе с Чорным, но с ними же покинули город немало солдат и стрельцов, среди которых был и прапорщик роты Матвея Артемонова, Митрофан Наумов. В порыве напрасного гнева, Матвей спрашивал поручика Иноземцева, отчего тот не присоединился к своему другу.
– Да что же я, на Москве на татей не насмотрелся? – хладнокровно пожал плечами поручик, – И вот еще, капитан…
Иноземцев знаком пригласил Артемонова следовать за ним. Яков привел Матвея во двор одной из заброшенных изб рядом с главной улицей, неподалеку от той, в которой квартировал атаман со старшиной и приближенными. Под густым кустом боярышника, в зарослях крапивы, которые, вероятно, еще недавно, пока не облетели с них листья, надежно прятали все, лежавшее под ними, скрывалась страшная находка. Тела дюжины или более горожан, в основном женщин, были небрежно свалены в кустах, и немного только присыпаны землей и ветками. Как раз тогда, когда Яков привел Артемонова в заброшенный двор, солдаты их роты стаскивали мертвецов в более глубокую яму, выкопанную ими рядом, и тут же засыпали их. Одна из женщин была почти полностью уже погребена, но небольшой кусочек ее платья еще оставался на поверхности. Хотя платье было подранным, истлевшим и замазанным глиной, не узнать его Матвей не мог: оно принадлежало той полячке, с которой столкнулся Артемонов на вечеринке со шляхтичами, и именно оно, шурша и колыхаясь, выглядывало из-за шкафа на кухне пустого каменного дома.
– Вот этого я тоже не хочу, Матвей Сергеич, поэтому с низовыми и не пошел, – все так же хладнокровно пояснил Иноземцев побелевшему и быстро шагающему прочь Артемонову.
– Ты вот что, Яков, – придя немного в себя сказал Матвей. – Постарайся сделать так, чтобы поменьше народу про это знало. Все же, те хлопцы, что здесь остались… в этом неповинны, – Артемонов со значением посмотрел на Якова, – Ни к чему на них и тень бросать, и с нашими служивыми их ссорить.
Иноземцев понимающе кивнул.
Выйдя на главную улицу, Артемонов почти сразу встретил Ивана, того самого кудрявого казака, что сначала ухитрился сбежать по дороге в ставку полка, а затем участвовал в окружении и штурме воротных башен. С ним был и другой запорожец, не совсем казацкого, но очень бравого вида: был он невысокого роста, черноволос, темноглаз и с крючковатым носом. "И правду говорят, что у них там татары через одного" – подумал, Артемонов, глядя на спутника Ивана. Матвею совершенно не хотелось, после увиденного, смотреть на казаков, а тем более, с ними разговаривать, но он ценил каждого оставшегося в
