Степан Разин (Книга 1) - Злобин Степан Павлович
– Тише. Гляди, гляди!
Из войсковой избы вышла нарядно одетая толпа есаулов и среди них – Корнила с московским посланцем. И вот, нарушая всегдашний донской порядок и чин, наперед всего шествия вышли не есаулы с брусем и бунчуком, а на бархатной алой подушке несли свиток с печатями и кистями. Дальше шел дворянин, а затем уже шествие продолжалось обычным донским чередом: войсковой бунчук, атаман Корнила, брусь на подушке и толпа есаулов, которые в этот раз были смешаны с московскими приказными, сопровождавшими дворянина...
Все шествие направлялось к помосту через тысячную толпу, и вся толпа казаков, раздаваясь на пути дворянина, отмечала, что дворянин занял в шествии не свое место.
– Залез «буки» наперед «аза»!
– Дурака за стол, он и ноги на стол! – негромко, но занозисто поговаривали в толпе.
Этот необычный порядок шествия был завоеван Евдокимовым в жарком споре с донскою старшиной. Он потребовал, чтобы царская грамота и он, царский гонец, шли первыми на помост.
Будущий воевода казацкого Дона слышал все эти выкрики, но они его мало тревожили. И на Москве бывают в толпе крикуны. Не беда. Главно – все вершится пока так, как он указал Корниле. Стар стал атаман. Мог напутать, засамодурить и попросту устрашиться Стеньки. Потому Евдокимов успел перекинуться словом с Самарениным, указал за Корнилой присматривать. Михайла Самаренин сказал, что у него давно уже приставлен к Корниле свой человек: Петруха, Корнилин пасынок.
– Почем же ты ведаешь, что тебе он от сердца прилежен? – спросил дворянин.
– Да, сударь, он кого хочешь продаст. Что я пишу на Москву к Афанасью Лаврентьичу – все от Петрухи знаю. Корней от меня уж давно таится, – сказал Самаренин. – Ты Петруху-то подари.
Думный дворянин теперь видел Петруху невдалеке от помоста в толпе, видел, как тот развязно толкует с толпой молодежи, поглядывая на помост, и был уверен, что старшинская молодежь, которая вот уже три дня пила в кабаке за московские деньги, станет кричать на кругу то, что надо...
На помост с казацкой старшиной поднялась, против обычая, обильная свита будущего воеводы: дьяк да пятеро подьячих и два молодых дворянина из приказа Посольских дел.
Евдокимов, довольный, осмотрел с помоста полную казаками площадь. Вот и настал решительный час, когда Дон распростится с древней казацкой волей...
У самого помоста стояли стеной домовитые, «значные» казаки целыми семьями – отцы с сыновьями, дядья с племянниками, деды со внуками – Ведерниковы, Самаренины, Корнилины, Семеновы... Проходя через их толпу, атаманы и есаулы кланялись им и витались за руку. Шелк, бархат, парча, нарядные сукна, сабли чеканены серебром, галуны на шапках. Московский дворянин, в вишневом кафтане, с золотным козырем, в жемчугах, не выглядел среди них богаче.
Атаманы скинули шапки, и вся толпа, по обычаю, обнажила головы для молитвы. Торопливо через толпу протискался поп, поспешая на помост, к атаманству.
– Припоздал, поп! Пошибче скачи! – крикнул кто-то.
После молитвы Корнила шагнул вперед из толпы старшинства. Среди казаков прошел шепот.
– Здоровы, браты атаманы и все Войско Донское! Быть кругу открыту! – возгласил Корнила. Он принял с подушки поднесенный Самарениным серебряный брусь и ударил им о перильца помоста.
– Перво скажу, молодцы атаманы, прибыл к нам от его величества государя Алексея Михайловича, буди он здрав, из Москвы посол, государев думный дворянин Иван Петров Евдокимов. И привез он к вам его величества государя и великого князя всея Руси Алексея Михайловича милостивую похвалительную грамоту. И сию грамоту, атаманы, к вам ныне станем честь...
Корнила поднял над головою свиток с большой печатью, и вдруг рука его сама опустилась, будто без сил...
Он глядел через головы казаков в каком-то оцепенении, словно внезапно увидел за их спинами огненный дождь. Лицо и тучная шея его налились кровью, и вся старшина, бывшая на помосте, шарахнулась в кучу и зашепталась...
Из черкасских улиц с трех разных сторон вливалась на площадь толпа со знаменами, бунчуками, пиками, бердышами, мушкетами и пищалями в пестрых персидских халатах, в ярких шароварах, в латах, кольчугах, в сермяжных зипунах, в поярковых мужицких и в красных запорожских шапках. Одну толпу вел красавец Митяй Еремеев, другую – бывший персидский невольник Федька Каторжный, впереди третьей, самой большой и грозной, в красной запорожской шапке, сдвинутой набок на высоко поднятой голове, широким и смелым шагом шел Степан Тимофеевич, с насмешкой глядя вперед на помост, где смятенно скучилось донское старшинство.
Евдокимов взглянул на донскую старшину, на атамана Корнилу, на Самаренина, Семенова, на толпу богатеев, стоявших возле помоста, и в тот же миг по их растерянным лицам, по смятению и страху, отразившемуся в глазах у своих союзников, понял, что просчитался... Они уже сами не были атаманами казачества, главою и вожаками казацкого Дона...
Если бы знать заранее, что Разин осмелится появиться в Черкасске, Евдокимов сумел бы найти человека, который не устрашился б пустить в него пулю... Да кто ж его знал!.. Теперь надо только держаться с достоинством, не показать смущения. От имени самого государя прикрикнуть покрепче да устыдить...
Толпа казаков широко расступилась. Разин шел, как хозяин. Ряды кармазинных кафтанов перед самым помостом угрюмо сдвинулись от прохода. Разин стремительно поднялся по ступеням, в то время как его казаки, окружая помост, оттирали «значных» и те, обалделые, уступали без спора первенство на кругу.
Еремеев, Наумов и Федор Каторжный поднялись на помост за своим атаманом.
– Простите нас, братцы, что мы припоздали трошки на круг, – сказал Разин на всю площадь и повернулся к московскому гостю. – А ты тут на кой черт, лазутчик боярский, в казацком кругу? В воеводы донские лезешь?!
– Иван Петрович – посол государев, а не лазутчик! – пролепетал один из подьячих.
Федор Каторжный молча ногой отшвырнул подьячего.
– Задаром ты лазил выспрашивать про меня по станицам? – продолжал, по-прежнему обращаясь к дворянину, Разин. – Не продали казаки тебе Степанову голову?
