Иван Наживин - Распутин
За окнами, на улице послышался вдруг быстрый поскок лошади и отчаянный крик:
— Спасайся, товарищи! Шкуро едет…
Где-то стукнули несколько выстрелов, раздались крики, тревожная беготня. И опять выстрелы.
— Что такое? — вскочил Гольденштерн. — Это явная провокация… До белых отсюда не меньше ста верст…
— Досиделись! — побледнев, проговорил Егоров, торопливо вставая. — Неча сказать, достукались…
— Шкуро подходит… — кричали испуганно на улице. — Шкуринцы в городе!.. Спасайся…
Охваченные паникой, Гольденштерн и Егоров побежали внутрь дома. Георгиевский, сунув в карман тяжелый револьвер, торопливо пошел за ними, а Гриша, понурившись, тоже пошел было к дверям, но остановился и сказал Сомовым:
— Идите за мной, я спасу вас…
— Спасайте других… — отвечал Андрей Иванович. — Нам вашей помощи не нужно…
Гриша одно короткое мгновение посмотрел на него, хотел было что-то сказать, но махнул рукой и, понурившись, пошел вон. Но в это мгновение огромные двери на широкую террасу с белыми колоннами вдруг разом распахнулись, и в зал во главе большой толпы ворвались с шашками и револьверами в руках несколько казаков-партизан в волчьих шапках. За ними поспевали несколько местных крестьян, только что вырвавшихся из чрезвычайки, взлохмаченные, дикие бабы, несколько красноармейцев, которые тут же торопливо повязывали на шапки и на рукава белые платки. Великан Ерофеич с четырьмя Георгиями и массой медалей на широкой груди, один из первых головорезов в знаменитом отряде Шкуро, разом устремился на Гришу.
— Вяжи комиссара! — повелительно крикнул он.
И сразу серая толпа залила весь торжественный зал — так мутный вал бурного моря, ворвавшись через разбитые борта, заливает тонущий корабль… Галдение толпы, крики, шарканье ног, лязг оружия, нежный и тревожный звон хрусталиков старинной люстры и опять крики и лязг… И все новые и новые люди валят в широко раскрытые двери: казаки, солдаты, бабы, горожане, любопытные оборванные детишки — безликие волны людского моря напирают, отливают назад, крутятся мутными водоворотами… И с недоумением смотрят на все это изуродованные портреты с уже запакощенных стен…
— Оцепляй дом! — громко крикнул Ерофеич. — И живва!
— Надо бы всю улицу загородить… — засипел взъерошенный мужик с дикими глазами. — Уйдут, каторжные души…
— Там помогайте же, чтобы вас черти взяли!.. — сердито крикнул Ерофеич. — Не нам одним за всем глядеть… Ну, поворачивайтесь… Вот бери винтовки в углу и валяй…
— Деникинцы? — подойдя к нему, спросил арестованный часовщик.
— Так точно… — вглядевшись в него, отвечал старик. — Из кубанского корпуса генерала Шкуро…
— Я поручик лейб-гвардии Преображенского полка. Ваше начальство потом удостоверится… — сказал часовщик. — Здесь есть отряд белой гвардии человек в сорок. Ударьте в колокол три раза, и через четверть часа все они при оружии будут у собора…
— Слушаю… — козырнул Ерофеич. — Бежи, Егошка! — крикнул он молодому стройному казаку. — И три раза вдарь, не больше…
— Возьмите и нас под свою команду, вашбродь… — отдавая честь преображенцу, проговорил Мишутка. — Нас человек шестьдесят будет…
— Красные?
— Да ведь мы насильно мобилизованные, вашбродь… — отвечал Мишутка. — Я от их уж два раза бегал, а опять вот забрали. А сегодня вот чуть деда родного не расстреляли… — указал он на взъерошенного мужика с дикими глазами. — Не сумлевайтесь, вашбродь…
— Ничего, не сумлевайся… — засипел старик с дикими глазами. — Это все наши робяты… Вы нас, можно сказать, из могилы подняли, господин… Еще бы час какой, и всех бы нас каторжные на тот свет отправили. Потому они к нам за хлебом, а мы за вилы… Ну и одолели, дьяволы… И вот, Мишутка, перед всеми говорю: служи, подлец, честно, не крути, а ежели в чем слукавишь, то и на глаза мне не кажись: всего решу…
— Да ну, ну… Раскудахтался тожа… — сказал Мишутка. — Ишь, какой оратель тожа выискался… Гы-гы-гы… С твое-то не знаем…
— Батальон дроздовцев{206} подходит! — крикнул, вбегая, молодой черноусый казак.
— Ура… — беспорядочно загудело в зале. — Ура…
И три четких удара колокола пропели вдруг над взбудораженным городом…
— Ну вот и наши сейчас соберутся… — довольный, крикнул преображенец. — Надо будет оцепить все, что можно…
— Там казаки доглядают, вашбродь… — отозвался Ерофеич.
И вспыхнуло ура на улице, и на пороге зала появился Алексей Львов.
— Боже мой, Алексей! — воскликнула Лидия Ивановна. — Вот радость!
— Лидия Ивановна! Господи, какими судьбами?.. И Андрей Иванович… Вот так радость… Ну и я сейчас же вас порадую: Галочка здесь, и скоро вы увидите ее…
— Здорова?
— Как нельзя лучше…
— Господи, вот счастливый день… Алексей, голубчик…
И Лидия Ивановна, всхлипнув, обняла молодого офицера. И в это самое мгновение Алексей встретился глазами со связанным Гришей и, побледнев, повернулся к нему спиной.
— А-а, вот они! — раздалось со всех сторон: казаки-шкуринцы ввели в зал связанных Гольденштерна, Георгиевского и Егорова. — Вот они, самые злодеи-то ихние… Ай да казаки!
И вдруг Егоров повалился в ноги перед Алексеем.
— Вашскородь, помилуйте! — завопил он. — Мы люди темные… Спасите, вашскородь…
— Это там разберут… — холодно сказал Алексей, отворачиваясь. — Возьмите его, казаки!
— Вашскородь, спасите… — молил матрос, ползя на коленях к Алексею. — Ведь и мы тожа за царя, вашбродь… — вдруг выпалил он.
— Прочь, мерзавец! — с отвращением крикнул Алексей.
Весь бледный, Гольденштерн все поправлял свое пенсне и старался презрительно усмехнуться.
— Позвольте представиться, господин полковник… — проговорил преображенец, подходя к Алексею. — Поручик лейб-гвардии Преображенского полка князь Курасов. Отряд местной белой гвардии отдает себя в ваше распоряжение…
— Благодарю вас, князь. Это как нельзя более кстати… — пожимая ему руку, отвечал Алексей. — Нас маловато…
— Извините только за костюм: пробирался к вам… — сказал преображенец. — К вечеру представлю вам свои бумаги…
— Прекрасно… — сказал Алексей. — Ну-с, арестованных комиссаров посадить под крепкий караул… — обратился он к Ерофеичу. — А пленных оставить пока на площади под надежной охраной… И смотри, старик, чтоб казаки не обижали жителей… — тихо, но строго приказал он Ерофеичу. — Чистая беда с вами…
— Да рази удержишь их, вашбродь? — усмехнулся старик. — Ведь все мы начисто обобраны, вот и старается кажний свое вернуть… Никак не удержишь, хоть вот убей…
Алексей только рукой безнадежно махнул.
— А теперь все расходись… — крикнул Алексей повелительно. — Здесь будет помещаться наше военное управление, пока гражданская власть не наладит дело… С Богом… Расходись все…
Толпа, возбужденно галдя, с шумом расползается во все стороны. Алексей хмуро смотрит вслед Грише, которого повели куда-то два казака.
На пороге появился вестовой Алексея, мужиковатый солдат с каким-то наивным выражением в голубых мягких глазах. В руках у него был скромненький чемоданчик, погребец и старая бурка.
— Эх, вот так насквернили, мать честная! — ахнул он. — Чистый свинюшник!
— Ну, прежде всего, братец мой, выбрось ты мне эту вот музыку… — сказал Алексей, указывая на красные флаги.
Вестовой осторожно пощупал материю.
— А важнеющий бы по нонешним временам бабе столешник вышел… — сказал он. — Только бы вот буковы как отмыть… Разрешите, вашскородь, попользоваться…
Все засмеялись.
— Да сделай милость! — сказал Алексей и обратился к Сомовым:
— Ну, сейчас мы с вами чай наладим, друзья мои, и будем разговоры разговаривать. Каковы делишки-то на Руси творятся, Андрей Иванович? А?
— И во сне не приснилось бы раньше… — сказал Андрей Иванович, выбирая кресло почище. — Боже мой, Галочка!
— Папик! Мамочка… Левик мой… — вскрикнула от дверей Галочка и вихрем пронеслась к своим. — Господи, вот счастье! Да как это вы?
— Но как ты возмужала, девочка моя! Как я рад тебя видеть… Галочка, милая… И не чаяли мы, не гадали и найти тебя… А нас чуть было не расстреляли…
— Марфа, голубушка, да как же ты похудела…
— И-и, барышня, как еще живы мы с этими идолами остались! Уж так-то в Москве бились, так-то мучились…
Начался тот радостный галдеж, который всегда поднимается в таких случаях: никто не слушает, все говорят, и счастливое выражение лиц, звуки голоса, радостные жесты заменяют смысл слов.
— Ну вот что, брат, уборки тут будет на неделю… — сказал Алексей вестовому. — Так ты уж лучше нам сперва как самоварчик наладь. А?
— Слушаю, вашскородь… Сею минутую…
