Евгений Салиас - Филозоф
– Мне это все, князь, мало любопытно, – отвечал он. – В качестве петербургского жителя все эдакое видишь и знаешь, но собственно желания все это ведать нету во мне…
Истощив предметы беседы, князь заговорил умышленно о лошадях. Собеседник оживился и спросил – правда ли, что у князя есть шестерик коней, каких нет ни у кого в империи?
– Серебряный? Есть, – улыбнулся князь самодовольно. – Если не сочтете, Алексей Григорьевич, для себя беспокойством, то могу сейчас же вам его представить.
– Сделайте милость! – быстро поднялся с места богатырь. – Сейчас готов идти на конный двор.
– Так пожалуйте.
Через минуту хозяин и гость были уже снова в зале. Князь, сделав несколько шагов, остановился, и плохо скрытая досада появилась на его лице. Он снова увидел на стуле, около окна, плечистую фигуру офицера, о котором совсем было и думать перестал.
Но, конечно, не одно присутствие этого незваного посетителя рассердило князя, а уже совершенно иное и неожиданное обстоятельство. С этою «непрошеною галкой», как мысленно выразился князь, сидел его сын Егор, появившийся в доме раньше условленного времени.
Но и того мало!.. И то цветочки! А ягодки в том, что «дурень Егорка», сидя около офицера, бесцеремонно развалившегося, собственно не сидел, а как-то подобострастно торчал на кончике своего стула. Он, по-видимому, не только любезничал «с галкой», а унижался, «черт знает с какого дьявола»!
Едва только незваный гость увидел вышедших из кабинета, как тотчас же поднялся с места и принял вежливый и скромный вид. Пропуская мимо себя филозофа-князя, «галка» даже глаза опустила, встретив неприязненно-холодный взгляд хозяина.
«Нахал эдакий», – подумалось князю. И затем, обернувшись к своему спутнику, он вымолвил, показывая на сына:
– Алексей Григорьевич, позвольте иметь честь представить вам сына моего…
– Мы, князь, уже знакомы… – проговорил гость. – Мы не раз встречались, хотя не упомню где…
Он поздоровался с князем Егором и быстро двинулся далее…
Князь удивился вдвойне, ибо, оглядев внимательно сына, заметил в нем что-то особенное. Спросить было нельзя – надо было следовать за гостем.
«Какой бес в тебя влез!» – подумал Телепнев.
Князь Егор показался отцу смущенным, будто оробевшим, даже имел вид совершенно потерянного человека.
Когда князь, сопровождая гостя, уже выходил на крыльцо, за спиной его раздался сдавленный и робкий шепот сына, догнавшего их.
– Батюшка… Простите.
– Чего ты, – обернулся князь, отставая от гостя.
– Я… Простите… Я за вас опасаюсь… Человек сильный.
– Что ты? Белены объелся?.. – сильным шепотом отозвался Филозоф, сразу вспылив и грозным взглядом меряя сына с головы до пят. – Рехнулся, что ль? Тебе, дураку, самый лядащий питерский франт в страх и в диковинку.
– Стерпит, батюшка, а потом… отплатит!
– Дурафья-кутафья! – усмехнулся князь сердито и презрительно.
И Филозоф мотнул головой, как бы сожалея, каков дурак-сын у него уродился.
И князь догнал гостя, уже спускавшегося с крыльца на двор и поджидавшего хозяина.
Князь Егор, еще более смущенный, вернулся быстро в залу к своему собеседнику, а Филозоф поспешил извиниться пред своим гостем за то, что сын задержал его.
Через минуту весь княжий конный двор засуетился. Конюхи и кучера бегали и кидались как угорелые. Наконец началась выводка лошадей, которыми князь мог действительно похвастаться. После всех «на закуску», как доложил хозяин, был выведен известный на всю Москву шестерик серебристых коней.
Гость пришел в восторг от шестерика. Князь сиял довольством.
– Я бы почел за великую честь и за счастье, – вдруг вымолвил Филозоф, как бы вопросительно и с волнением в голосе, – если бы был удостоен дозволения поднести этих моих серебряных – государыне монархине.
– Полагаю, что такое право имеет всякий подданный, – уклончиво отозвался гость и тотчас же перевел разговор на трудность подбирать коней, когда масть редкая и диковинная.
«А-а, вот что! – подумал сердито князь. – Понятно! Знакомиться хочешь, а чтобы я в тебе руку имел – не хочешь. Все вы – таковы!..»
XXII
Филозоф-хозяин и его дорогой гость перешли в сад и уселись на лавочке в средней аллее. Беседа их была особая, важная, даже, казалось, огромного значения для обоих, если бы кто стал судить по их лицам и глазам. И каким образом возникла подобная беседа? С чего пошла? Бог весть! Судьба!
Богатырь-офицер говорил, что не прочь бы жениться, так как холостая одинокая жизнь ему надоела, да, на беду, он полюбил девушку-москвичку, родные которой не желают принять его в свою семью.
Князь говорил, что удивляется, как могли найтись таковые люди, так как, по его уверению, он редко встречал более душевного человека, к которому поневоле «сердце ложится». Сдается, что такой именно человек должен всем понравиться так же быстро, как вдруг «пришелся по душе» ему, Телепневу.
– Вашими устами да мед бы пить, князь, – грустно и тревожно отозвался богатырь на горячую речь хозяина. – Но позвольте усумниться.
– Как усумниться! В чем?!
– Так сказывать изволите… Ради любезного гостеприимства и общежительских правил… Я не могу сметь думать, что в такой короткий срок я мог вам настолько понравиться.
Князь еще горячее начал доказывать гостю, что он, филозоф, людей знает и видит сразу насквозь. На что иному год нужно, ему, князю, часу довольно.
– Ваша прекрасная душа, Алексей Григорьевич, вся на ладони, – с чувством заговорил он. – Я нравом и речью прям! В жизни своей никогда не кривил душой… Кто бы ни был мой знакомый, большой ли, малый ли человек, – мне все едино. Недаром меня Филозофом прозвали.
– Положение мое особое, исключительное, князь… – заметил гость. – Иной желает дочь совсем иначе замуж выдать. Ведь вот и вы… Сознайтесь… Если бы… У вас вот дочь…
И гость запнулся, очевидно, не решаясь говорить.
– Что, собственно… – упавшим голосом выговорил князь и даже как-то повернулся.
– К примеру… если б я вдруг… – робко продолжал тот, и звук его голоса не шел к его богатырской фигуре… – Если бы я полюбил княжну и посватался… Вы бы, может быть, тоже не пожелали меня в зятья.
– Бог с вами, Алексей Григорьевич, – рассмеялся князь и чуть не испугался собственного смеха. Настолько этот смех был странен: хриплый, визгливый, неестественный.
«Точно скрип какой! Или режут кого по горлу!» И в это мгновение все трепетало в Филозофе. Все «нутро» дрожало. И не от слов гостя, а от его многозначаще взволнованного голоса.
– Так вот, ради шутки… к примеру… князь, – быстро заговорил богатырь рвущимся голосом, – повстречал я княжну Юлию Аникитовну и влюбился в нее позарез. И вот, представьте, что я прямо сватаюсь, прошу ее руки… Представьте и ответствуйте. Ради шутки…
– Отвечу… Счастлив… – испуганно произнес князь. Наступило мгновенное молчание.
– Я филозоф! – оправившись, снова заговорил князь. – И поэтому многие жизненные обстоятельства сужу по-своему. Мне все равно, высокое или низкое положение имеет человек, если он душой высок. Точно так же скажу и по отношению к таким важным делам, как брак детей моих. Вам известно, что сын мой Егор женился так, что вся Москва ахнула: Телепнев, князь, да вдруг женился на купчихе! Сказывают, якобы я прельстился, что у невесты миллион. Да ведь это не я женился, а мой сын – миллион-то его, а не мой стал. Также скажу про дочь: кого она полюбит, за того и пойдет, неволить не стану, и, как бы женихово положение изрядно ни было, мне нет до него никакого дела. Возьмем, к примеру, что вы стали много выше меня по вашему положению в обществе и при дворе.
– К примеру, князь, – отозвался богатырь, – но на деле этого нет.
– Ну, как же, однако. Я простой московский обыватель из российских дворян. Я ни до каких почестей не достиг. А вы уже в ваши молодые годы…
– Мало ли что кажет, – быстро прервал гость. – Наружный вид обманчив. Положение мое, князь, право, много хуже вашего. Но бросим, пожалуйста, эту материю побоку… Будем говорить о том, что если бы я признался вам в моем неравнодушии к княжне, а с ее стороны не было бы противности, то вы бы, князь, согласились на наш брак?
– Вестимо дело! – проговорил Филозоф и чувствовал, что снова все «нутро» дрожит в нем. Он готов был ощупать себя, чтобы вполне увериться: спит он, бредит или действительно сидит на лавке, в саду, а перед ним граф Орлов почти что сватается за его дочь. Гость между тем что-то говорил скромно, мягко, стараясь быть как бы уж чересчур вежливым. Но князь от волнения не слыхал ни слова.
Наконец он расслышал и понял, что гость выразил желание увидеть княжну. Князь будто очнулся, вскочил с места и предложил тотчас же идти в дом.
Когда они вошли в залу, она оказалась пустою: ни сына, ни «галки» не было. Вероятно, они тоже отправились прогуляться по саду до обеда. Князь провел гостя снова в свой кабинет и послал человека просить пожаловать к себе княжну.
