Владимир Григорьев - Григорий Шелихов
— Ну-ну, идите, усы оборванные, да опять о чей-нибудь амбар не зацепитесь. Поспешайте, предупредите Репье свое, начальника вашего, чтобы умел ответ-то держать, когда я скрипицы его превосходительству представлю… Поспешайте, а я следом за вами прибуду!..
5Когда Шелихов с кремонской скрипкой в руках — остальные инструменты он оставил за дверью — вошел в полутемную залу губернаторского дома, он не сразу разглядел в наполнявших его сумерках, где сидело неприступное иркутское божество.
Якобий, этот высохший до подобия египетской мумии человек, обряженный в розовый камзол старомодного покроя, сидел в глубоком кресле спиной к двери. Ноги старика в тупых туфлях, с перламутровыми пряжками, лежали на решетке камина. Тут же за креслом стоял и Реббиа. В выцветших, тусклых глазах губернатора блеснула искра любопытства и удивления, когда он увидел в руках Шелихова прекрасную скрипку.
— Эй, кто пропустил ко мне этого человека? — крикнул Якобий и, не ожидая ответа, сказал капельмейстеру: — Реббиа, погляди на скрипку, не кажется ли тебе, что она сходственна…
— Какой у вас глаз, eccelenze,[25] кто бы, кроме вас, мог это увидеть, не взяв скрипки в руки, — мгновенно отозвался Реббиа. — Это… это наша, Niccolo Amati… Достойнейший коммерсант поистине чудом спас ее…
Трепещущий синьор Реббиа повторил изумленному генерал-губернатору сказку о спасении скрипки в Хмельниках. Злополучные музыканты, отпущенные домой без инструментов часа за два до визита Шелихова к губернатору, вынуждены были предпочесть вымысел о приключении в Хмельниках правде о подкопе под амбар: легче выбрать розги, чем лечь под кнут. Таким образом, маэстро Реббиа уже был предварен о приходе Шелихова.
Ужаснувшись одной только мысли, чем грозила бы ему в глубинах Сибири при беспредельной власти и самодурстве Якобия гибель драгоценной скрипки, синьор Реббиа сразу сделал вид, что поверил музыкантам. Он знал, что они провели ночь вне дома, все походило на правду — и потому почти без сопротивления принял желание Шелихова самолично вернуть скрипку владельцу оркестра, потаенно проведя его в залу, где Якобий имел привычку после обеда дремать у камина.
В пылу уже собственной самозащиты синьор Реббиа, на котором лежала обязанность не только обучения музыке, но и наказания крепостных скрипачей и флейтистов за проступки, заврался и неожиданно для самого себя облегчил их участь.
— Я приказал дать им по пятьдесят розог, — заключил свой путаный рассказ Реббиа. — А этому zingarello[26]… Яшке, все сто, чтобы знал, что violino Amati нельзя выносить из дому!
На самом деле маэстро в этот раз был так напуган возможностью раскрытия существовавшего между ним и музыкантами сговора, что ему и в голову не приходило розгами от себя довести до отчаяния эти даже в своем бесправии страшные и непонятные души.
— Мало!.. Мирволишь негодникам… Добавь от меня всем еще по пятьдесят, Яшке — сто! — исправил Якобий, как заботливый хозяин, не понравившуюся ему «снисходительность» Реббиа. — Та-ак… — продолжал он, — виновные наказаны, достойный заслуживает награды… Проводи, Реббиа, купца в канцелярию, прикажи выдать ему… сто рублей за… за… — Якобий затруднился выдумать предлог расходования казенных денег. — Они сами придумают за что!..
— Ваше превосходительство… — опешил Шелихов от такого неожиданного и смехотворного оборота губернаторской аудиенции.
Розги, под которые он подвел людей, его не смущали. Разве не хуже было бы, если бы он их, пойманных с поличным под амбаром, доставил со всеми этими скрипицами и жалейками в полицию? За воровское дело, кладущее пятно на его имя, генерал бы их кнутом ободрал. Розги — это поблажка, за нее благодарить должны. Не об этом тревожился Шелихов: в придуманной им хитрой и тонкой игре он вдруг почувствовал себя пострадавшей стороной.
Денежная подачка сразу обескуражила Шелихова. Он впервые так явственно ощутил, сколько же вельможного равнодушия, тупости и пренебрежения предстоит ему преодолеть, чтобы довести до сознания сильных мира все значение его открытий, выводящих родину на просторы Тихого океана. «Ничего Якобия своей волей для Америки не сделает, — подумал Шелихов, — разве что с Петербургом переписку затеет — и на nом спасибо скажешь… Надо только узелок ему в памяти завязать».
— Ваше высокопревосходительство, — награждая губернатора более высоким титулованием, продолжал Шелихов уже только ради того, чтобы завязать хотя бы этот узелок в губернаторской памяти, — за что меня деньгами обижаете? Скрипку я отбил, знаючи, как вы благородными инструментами дорожите и в ограждение имени вашего от напрасного зубоскальства купцов-пересмешников… вроде Голикова, Лебедева и иных прочих… Довольно и того, что они «нужную» войну придумали! — запустил Григорий Иванович отравленную стрелу в своих противников.
— Гм… — буркнул Якобий, дав понять этим Шелихову, что стрела засела в губернаторской памяти. — Что ж, и до сих пор упорствуют, дураки?
— И другим дуракам пример подают! — в тон подсказал Шелихов. — Да и людей, выполнивших приказание вашего превосходительства, чем только не донимают… к примеру, и мне туго от них приходится — кабальным договором задавили…
— Обратись в совестный суд. Я дам указание, — совсем уж благосклонно отозвался Якобий. — Я не допущу несправедливости.
— Не оставьте, ваше превосходительство, милостивым вниманием. Стократ за скрипицу отблагодаренным сочту себя и… — Шелихов запнулся, подумав, не слишком ли много удачи он ждет от такого счастливого поворота затянувшейся аудиенции, но тут же решил: раз с мели сошел — плыть до конца. — И донесение разрешите представить о плавании моем и открытии Славороссии…
— Какой такой Славороссии? Не надо… Биллингс каждый год делает открытия, а начнут в архивах копаться, открытия его столетнюю давность имеют: Дежнев прошел, Стадухин сидел, Шалауров видел, Левашев и Креницын описали. Не сочтешь колумбов российских, кои в Великом океане земель неведомых искали! Где ты свою Славороссию нашел?
— Виноват, ваше превосходительство, обмолвился… Промеж домашних своих так называю я открытые мной и в подданство державе нашей приведенные американские Российской империи новые владения.
Необыкновенное заявление купца, сделанное голосом крепким и уверенным, показалось Якобию дерзким. Благосклонность его начала убывать. Якобий смутно припоминал, что правитель губернской канцелярии Селивонов, делец и умница, пытался занять его время выдумкой о каком-то промышленнике, который в поисках морских животных наскочил на неведомую землю и нахально назвал ее Америкой. А кому не известно, что Америка триста лет назад открыта Колумбом. Уж не этот ли самый враль…
— Ты чем торгуешь и как тебя звать-то? — спросил Якобий, спохватившись, что он совершенно не представляет себе, какая птица стоит перед ним.
— Чем придется, ваше превосходительство, а имя мне Григорий Иванов, сын Шелихов…
— Что же тебя, Григорий Иванов, от лабазов оторвало и в море на этакое открытие бросило?
— Вечно достойной памяти первого императора Петра Великого ковш с гербами золочеными, жалованный деду моему Григорию Лукичу, Белгородской засеки затинному стрельцу, за заслуги государственные. Дед холсты домотканые лучшей доброты на окрыление Азовской флотилии поставлял. Служба отечеству бесчиновных предков моих и меня возбудила быть подражателем предкам своим, показать отечеству мое усердие…
В словах и голосе Шелихова ухо Якобия уловило предостережение против пренебрежительного отношения к сделанным заявлениям. В старом авантюристе, не раз в поисках счастья менявшем своих хозяев, иногда просыпалось желание натянуть на себя лохмотья рыцарских чувств.
Якобий покусал губы, насупился.
— Похвально честью предков дорожить. Однако я устал с тобой разговорившись, — прошамкал он, давая понять, что аудиенция кончилась. — Ступай, милый человек. Завтра явись к правителю дел моих Селивонову, расскажи ему про дела свои и про эту… эх, забыл! И в каких святцах землице своей человек имя откопал? — уже недовольно бурчал Якобий, возвращаясь к прерванной дремоте. — Селивон… доложит…
— Не дерзаю более трудить особу вашего высокопревосходительства! — откланялся Шелихов, снова преувеличительно титулуя губернатора, и сунул при выходе в руку Реббиа приличную по номиналу бледноро-зовую ассигнацию. — С людьми полегче, господин Репья. Мне, право, совестно, что я их коробочкой этой под розги подвел…
— Коробочка носит имя Амати! — развел руками Реббиа. — Не извольте беспокоиться, господин Шелихов, посеку… милосердно, без заноз встанут! — предупредительно распахнул маэстро дверь перед мореходом.
Глава четвертая
