Николай Алексеев - По зову сердца
Пленных крепко-накрепко привязали к сиденьям.
– Фатерланд капут! Гитлер, ауфвидерзейн! Гут морген, русс! – кричали гитлеровцам партизаны.
Самолеты один за другим вырулили на старт, взлетели и растаяли в ночной синеве.
Потухли костры, но никому не хотелось уходить с этой поляны, где только что летчицы протянули руки тепла и надежды с Большой земли. Кто-то скомандовал:
– Семен, Кузьма, Петро! Взять мешки с почтой! А ты, Степичев, сделай, чтобы ни одного пятнышка от костров не осталось.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
У шалаша девушек ждала Устинья, держа на руках спящую Наташку Хватову.
– Дорогие мои, меня приняли в партию… – начала дрогнувшим голосом Устинья. – А Наташку решили отправить к кому-нибудь подальше от фронта. А к кому? В чужие руки?.. У меня аж сердце защемило, и я подумала: вы ведь едете в глухомань, будете жить в деревне. Михаил Макарович сказал, что там есть свой человек, такая же одинокая женщина, как и я… Фронт будет далече, вот ей-то и сподручнее принять сиротку…
Вера чувствовала, как тяжело Устинье говорить. Аня взяла у Устиньи Наташку… В темноте послышались всхлипывания:
– Дорогие мои девоньки, как мне тяжко с вами расставаться, – склонила она голову к плечу Веры. – Родными дочками стали вы мне.
– Тетя Стеша, – Лида прильнула к Устинье, – я буду вам родной и так же буду вас любить и оберегать…
Улеглись, когда серпастый месяц уже был в зените. Намаявшись за этот беспокойный день, вскоре все заснули. Вера впервые спала рядом с маленьким существом, которое, прижимаясь носиком к ее груди и шепча спросонья «ма», не раз ее будило. Не спала лишь Аня: она волновалась за Василия, думая, как это он будет без нее?.. Заложив руки за голову, она долго смотрела в темноту леса. Потом встала и пошла в сторону землянок, где, как ей казалось, так же, как и она, не спал Василий. Василия в шалаше не оказалось, он был в это время в землянке у Михаила Макаровича, который наставлял его, как дальше держать о ним связь.
Заметив часового, Аня дальше не пошла, а, прислонившись к шершавой коре березы, замерла в ожидании. Время тянулось томительно долго, усталые ноги деревенели, и Аня опустилась у подножья дерева. Вскоре послышалось похрустывание валежника. Она встала и, накинув на плечи сползшую кацавейку, пошла навстречу шагам.
– Маша!
– Клим?
– Я, – Василий взял Аню за руку и повел ее по тропинке. – Милая моя, любушка ты дорогая. Как тяжело мне будет без тебя…
В чащобе, которая и днем скрывала все живое, Василий остановился, бросил Анину кацавейку на землю, опустился на нее, потянул за собой и Аню.
– Климушка, – ей нравилось это имя, – дорогой мой, как я люблю тебя. И там, вдалеке от тебя, всей душой и мыслями буду с тобой…
Незаметно подкралось время Василию уходить, но им никак не хотелось расставаться.
– Климушка, дорогой. Иди, – сказала Аня. И не отпуская его, рванула на блузке пуговицу – выхватила ее с «мясом» и протянула Василию.
– Ты это чего? – удивленно спросил Василий.
– На память… Чтобы не забыл.
– Чтобы не забыл? – тепло улыбнувшись, повторил Василий. – Эх ты! Да разве можно тебя забыть? Нет! Мы, Анюта, соединены навечно. – Василий обнял ее, и так, прижавшись друг к другу, они пошагали стежкой дремлющего леса. Расстались около берез-сестер.
Здесь Аня стояла до тех пор, пока совсем не стихло похрустывание валежника. Потом вернулась на то место, где они сидели недавно, и опустилась на землю. Здесь на рассвете и нашла ее Лида.
– Маша! Побежали! – Она показала в сторону шалашей и схватила Аню за руку. У шалашей Лида показала на крону старой березы и, долго не раздумывая, подпрыгнула, цепко ухватилась за сук, подтянулась и, взобравшись на него, протянула руку Ане. Аня, подобно Лиде, подскочила и мигом оказалась рядом с ней. Они залезли на самую верхушку дерева и, усевшись поудобней, стали рассматривать, что делается на болоте и за ним.
Над болотом, которому не было ни конца ни края, висела тишина.
Но там, далеко-далеко, где лес, сливаясь с небом, тонул в синеватой дымке утра, вдруг заклубились черные шапки взрывов, закрывая собою горизонт, а через несколько секунд докатился глухой гул канонады, встревоживший аистов.
– Видишь? – Аня, радуясь, что в этом грохоте есть и их доля ратного подвига, задорно смотрела на Лиду.
– Вижу!
– Здорово?
– Здорово!
– Девчата! – окликнула их внезапно появившаяся Вера. – Сейчас же слезайте!
– Тсс, – Аня приложила палец к губам и показала рукой туда, откуда доносился грохот канонады.
Вера прислушалась, и ее лицо засияло радостью.
Девушки спустились с березы и наперегонки побежали за Верой. Как только Аня выбежала на заветную стежку, так сразу же в ее памяти воскресла прошедшая ночь, и ее неудержимо потянуло к Василию.
«Почему? Почему я не могу быть с ним?..» Это «почему» полностью овладело ее сознанием, разумом и волей. И Аня вопреки всему, что говорила Вера, решила пойти к Михаилу Макаровичу и доказать ему, что ей в поселке ничто не угрожает и что она будет полезнее, чем Лида.
Вера нагнала ее уже в чащобе.
– Ты это куда?
– Никуда, – дерзко ответила Аня.
– А все же?
– Отстань. И без тебя тошно.
– Тошно? – строго глядела на нее Вера. – А ну-ка сядь! – Она усадила Аню на ствол срубленной сосны и сама села рядом. – Тоскуешь?
– Хочу остаться здесь, с ним…
Вера всем сердцем понимала состояние подруги и насколько могла душевно ответила:
– Это, милая моя Анечка, невозможно…
– Почему? – готовая расплакаться, перебила ее Аня. – Почему? Ведь мы все знаем – и работу, и врага, и его части, наших людей… и предателей. Наконец, мы любим друг друга и жить друг без друга не можем. Случись с ним что-то страшное, я и дня не проживу. Понимаешь? Не проживу…
– Все, все, дорогая моя, прекрасно понимаю. И я за то, чтобы оставить тебя здесь. Но ведь нет даже минимальной гарантии, что тебя сразу не схватят гестаповцы.
– Не схватят.
– Да? Но ты же в гестапо на учете. У них и фотокарточка твоя есть, где ты заснята в анфас и в профиль. И как только ты там появишься, тебя сразу схватят.
Но как Вера ни разубеждала ее, Аня стояла на своем:
– Все! Ясно. Ясно, что ты не понимаешь и не хочешь понять моих чувств к Василию… Одного желаю тебе, Вера, чтобы ты не испытала то, что сейчас переживаю я… – Аня поднесла к глазам носовой платок и, вздрагивая плечами, с трудом пошагала в сторону своего шалаша. Там она рухнула на хворостяную постель и замерла. Но пролежала так недолго. Вдруг подхватилась и побежала к шалашу Михаила Макаровича. Тот как раз выходил из шалаша. С ним был Борисов.
– Маша! Что с тобой? – Михаил Макарович шагнул ей навстречу и усадил на пенек. – На тебе лица нет.
– Михаил Макарович, дорогой мой отец, что хотите со мной делайте, но я не могу… – Губы ее задергались, глаза затуманились. – Сергей Иванович, – еле сдерживая себя, повернулась она к Борисову, – вы здесь самый главный партийный начальник. Заступитесь за меня.
– Над тобой, Машенька, я не начальник, начальник он, – Борисов кивнул в сторону Михаила Макаровича, – в ваших делах я не властен. Но заступиться могу. Так что же я должен сделать?
– Я люблю его и без него жить не могу, – стыдливо прошептала Аня.
– Кого?
– Клима.
– Клима? Да это ж прекрасно. Любите друг друга и будьте счастливы.
– Мы любим и счастливы. Но нас разлучают, – с большой болью она выдавила эти слова.
– Он? – Борисов, улыбаясь, посмотрел на Михаила Макаровича.
– Он, – чуть слышно промолвила Аня.
– Любить друг друга им никто не мешает, – ответил Михаил Макарович. – Но она требует, чтобы ее оставили здесь с Климом. А я против. И тебе, Маша, ясно, почему я против.
– Мне все ясно, и я все взвесила. Но, Михаил Макарович, – встала она, – Клим мой муж, и вы не вправе нас разлучать.
– Муж? – удивился Михаил Макарович. – Как так муж?.. Ты ж разведчица. Ты в тылу врага. И здесь все твои чувства и действия подчинены только одному – высокому долгу разведчика.
– А что, по-вашему, разведчики не имеют права любить? – отпарировала Аня.
– Конечно, могут. Но любовь и замужество – это вещи разные. – Михаил Макарович не знал, какое теперь принять решение.
Сергею Ивановичу стало жаль Аню, и он сказал:
– В этом районе, правда, в полосе соседнего корпуса, мы оставляем спецгруппу. Так я считаю, что Аню и Устинью вполне можно здесь оставить. Так что давай не будем разлучать влюбленных.
Аня стояла словно завороженная, ожидая – как приговора – решения Михаила Макаровича. И когда тот коротко сказал: «Быть по сему», бросилась к Борисову, обхватила его шею руками и поцеловала. Потом застенчиво промолвила:
– За меня, дорогие мои, не бойтесь. Я свой долг разведчицы выполню с честью.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Не спалось в эту ночь генералу Хейндрице. Чуть только забрезжил рассвет, как он в сопровождении офицеров и усиленной охраны выехал по направлению Милятино на КП корпуса.
