Илья Бояшов - КОНУНГ
— Что толку наматывать косы Эфанды на свой кулак? Насильно мил не будешь.
Стоит также добавить, что Харальд после этого посватался к девице Гиде, дочери Эйнара, одной из самых прекрасных дев Норвегии. Та девица, от красоты которой вскоре сделался он без ума, пообещала честолюбивому конунгу разделить с ним ложе только тогда, когда он завоюет для нее всю страну. Харальд и поклялся сделать это, и с тех пор не остригал свои волосы, дав зарок не стричься до того времени, пока Норвегия от севера до юга не будет принадлежать ему. С тех пор и стали называть его Харальдом Косматым.
Что касается Эфанды, то ее желание выйти за Рюрика сделалось настолько велико, что она смело пошла против отца и братьев. Вирге, узнав о ее непреклонном решении, чуть было не повредился в рассудке, а сыновья Тиар, Стюр и Лофт поклялись быть будущему свояку злейшими врагами. И это несмотря на то, что Рюрик Молчун, придя во двор к Вирге, просил старого врага позабыть прошлое и сделаться ему родичем, — дело неслыханное, особенно после того, что раньше случилось между Вирге и Олафом. Вирге в гневе приказал гнать от себя бьеоркского ярла. Присутствие берсерков Рюрика поубавило, правда, пылу Вирговым работникам и дружинникам. Сама Эфанда, когда дело запахло кровью, подошла к отцу и взяла его за руку, которой собирался он вытащить меч. Также возымело действие мудрое поведение Визарда и его примирительные слова к Вирге. Они не дали вспыхнуть жестокой драке — и о том долгое время рассказывали в Норвегии. Но о свадебном пире не могло быть и речи. Более того, в ту зиму в Тронхейме чуть не сделалось из–за этого большое немирье; к счастью, Визард, Пыхтела и родственники Астрид, а первым среди них Кольбьерн Медноголовый, смогли кое–как уладить это дело. Упрямая Эфанда пошла за Рюрика Молчуна, отправилась в Бьеорк–фьорд и через год родила ему сына Ингвара.
Когда она принесла Рюрику сыночка, Астрид умерла спокойно.
А Харальд, сын Хальвдана, поклявшийся покорить норвегов, так сказал на совете херсирам своего отца — Олеву и Фриндмунду Железноногому:
- Бьеоркскому ярлу Рюрику, сыну ненавистного Олафа, — вот кому сверну я шею прежде всего. Словно кость в горле мне проклятый Молчун, и одно знаю — пока с ним не расправлюсь, не видать мне Гиды, дочери Эйнара.
Он даже не скрывал при этом ярости и скрежетал зубами.
Фриндмунд Железноногий вздохнул на такую нетерпеливость и резонно отвечал:
- Думается мне, конунг, на Рюрике Молчуне, сыне Бесхвостой Лисы, может и закончиться твой путь, едва начавшийся, ибо не тот он человек, на которого легко наскочить одним махом, напугать да и тут же прикончить. В таком деле, как твое, раз уж ты замыслил прибрать к себе как можно больше фьордов, не требуется суеты и излишней поспешности. Никто и не собирается спорить: Молчун, отпрыск такого опасного человека, как Олаф, — самая тяжелая скала на твоей дороге, и пока он правит в Бьеорк–фьорде, Норвегию не связать одним ремнем. Вот именно поэтому и послушайся моего совета: пока сидит Рюрик в своем фюльке[25] и не собирается ничего предпринимать — с теми разберись, кто гораздо слабее, ибо обстоятельства сейчас тебе как никогда благоприятствуют. Бьеоркский ярл не примкнул пока ни к одному из наших врагов — надо этим воспользоваться! Не знаем еще, насколько далеко зашла странность Молчуна, но уж точно можно предположить: если ты все–таки решишься прежде пойти против него — сразу же окажутся в его лагере и Кьятви, и Торнир Длиннолицый, и Гисли Лежебока, и еще многие твои завистники. А это конец делу!
Олев подхватил:
— Ты должен показать себя истинным правителем, а значит, хорошо подготовиться к охоте. Рюрик, судя по многим его подвигам, достойный противник — так прежде всего уважай достойного, как бы при этом ни скрипели твои зубы. По конунгу и медведь! По благородному и добыча! Охотник идет на опасного зверя, лишь все обдумав и предусмотрев. Одно дело — травить лисиц и зайцев, другое — выступить против того, кто сам способен переломить тебе хребет. Посему, думаю — не начинать надо львом, а схваткой с ним завершить начатое! Идти от малого к великому — вот разумный путь того, кто хочет запастись и силой, и опытом. Так что оставь свою спешку, сын Хальвдана, — она недостойна дела, которое ты совершаешь.
Поглядев на херсиров, Харальд задумался, а осторожный Олев добавил:
- Со своей стороны вот от чего хочу тебя предостеречь. Знаю, некоторые люди недалекого ума в том случае, если Рюрик–ярл действительно не в себе, ни к кому не примкнет и окажется в конце концов в одиночестве, будут подстрекать тебя напасть на Бьеорк–фьорд, невзирая на священную гору. Однако каким бы могущественным и сильным ты ни оказался, никогда не забывай: не следует искушать предков, а тем более напрямую их оскорблять, как предлагают это сделать безмозглые глупцы. Бьеорк–гора не то место, которое заливают кровью. Правитель может быть хитер, может быть вероломен, и ему просто необходима жестокость. Все это называют прозорливостью, дальновидностью и твердостью. Но даже в славе своей прежде всего должен следовать он обычаям народа — приносить обильные жертвы, чтить асов и не осквернять места, столь дорогие каждому норвегу. Вот это я называю высшей степени мудростью, которая только и отличает настоящего конунга.
Харальд вновь задумался. Долго сидел он молча, размышляя над тем, что сказали ему Фриндмунд и Олев, а затем встал со своего места и объявил:
- Да будет вам известно, я принимаю эти советы как единственно возможные и правильные.
И приказал готовить войско.
В то проклятое время в Упланде жил человек. Звали его Асгейр. Славился он как отличный стрелок из лука. Еще в юности вместе с людьми Вирге сражался он против Олафа в той самой битве в Хайгерс–фьорде и показал себя достойным удальцом. Своими стрелами поразил он не одного воина Удачливого, но так сложилось, что Вирге бежал, и после этого Асгейр ушел от него. Правда, Вирге достойно с ним рассчитался, и какое–то время Асгейру хватало на беззаботное житье. А так как он был из тех, у кого меньше всего болит голова о будущем, то вскоре остался без всего и принялся наниматься то к одному, то к другому хозяину. Наконец взял его к себе работником Хроальд по прозвищу Кривая Спина. Хроальд был известный в Упланде бонд, он имел большой двор в местечке Дубовая Лощина. Кроме того, принадлежало ему достаточное количество скота. Он торговал овцами и быками. Хроальд обещал, что будет хорошо кормить своего работника и достойно платить ему, тот только должен во всем его беспрекословно слушаться и быть ему верным. Асгейр согласился, так как оставался без крыши над головой, а надвигалась зима — и ударили они по рукам. Асгейр оказался хорошим работником, все спорилось у него, за что бы он ни брался, и Хроальд не мог им нахвалиться. Ни за что не желал он теперь отпускать Асгейра от себя, сытно кормил и не обижал с жалованием. Доверил он ему и продавать скот. Асгейр и с этим успешно справился и принес хозяину немалую прибыль. Так как был Асгейр от рождения крепким и пригожим, то хватало у него силенок после тяжелой работы и на ночные посиделки с местными девушками, многие из которых заглядывались на парня да тайно по нему вздыхали. Но Асгейр не задумывался о женитьбе и оставался легкомысленным.
Нужно сказать, что у подслеповатого Хроальда росли три дочери: старшую звали Фридгерд, среднюю Хельга, а младшенькую, которой не исполнилось еще и пятнадцати зим, — Уна. Старшие дочери славились своим распутством, каждый куст в Лощине знал об этом, один Хроальд, как и бывает в подобных случаях, оставался в неведении, хотя чего только о его доченьках не говорили люди, и уж особенно женщины старались, потому что и Фридгерд и Хельга кого угодно могли сбить с пути истинного, к ним не только парни бегали, но и женатые мужчины — а уж это женщин больше всего и злило. Они называли старого Хроальда не иначе как трухлявым пнем и слепцом. Его дочери и на Асгейра не прочь были запасть, да только тот не обращал на обеих внимания.
В то время вместе с Асгейром работал у Кривой Спины некий Глум, большой бабник, мимо которого никакая девушка не могла пройти, чтоб не попытался он к ней под рубашку залезть. Вот он и повадился захаживать в сарай, куда поочередно Фридгерд и Хельга ходили доить коров. И так повелось, что то одна, то другая оказывались в его объятиях, — Хроальд только удивлялся, отчего дочери так долго стали задерживаться на вечерней дойке, и бранил их за нерасторопность. Дочери помалкивали, и до того дошла их бесстыжесть, что между собой договорились они, когда какой из них получать удовольствие, и чередовались. А уж Глум старался и одной, и другой угодить. И чем дальше дело шло, тем больше Хроальд плевался:
— Никакого толку не будет от моих доченек, видно, совсем они безрукие, если и корову не могут толком подоить. Кто их возьмет в жены, ума не приложу!
