Александр Савельев - Сын крестьянский
Пушечный двор помещается в долине за городком, огорожен высокими, толстыми стенами. Под навесами — орудия. Молодцеватый шляхтич, с выпяченной грудью, с лихими усами штопором, краснощекий, носик пуговкой, очень доволен порученной ему ролью руководителя. Он говорит важно и с расстановкой:
— Прошу, пане, тут зрите вы орудия Ржечи Посполитой. Бардзо много их. Во-первых, пищаль в станине на колесах. Ядра к ней весу четыре гривенки (фунта), чугунны. Воззрите на единорог, в гнезде чугунном недвижно становлен: в ядре полпуда весу. Палит столь звучно, даже оглохнуть можно, а чтобы того не было, при пальбе рот разевать треба. Он нужен крепостные каменны прясла рушить. А вот, прошу пане, пушка из крулевства фряжского, быстрострельна и легка. Конь един тягает пушку сию. Противу кавалерии заграждать огнем из его свычно. Ниц не бачишь супротив его. Добже, добже стрелит.
Болотников прервал разглагольствования шляхтича.
— Я сам из них бил. Пушки подходящи.
— Прошу дале. Крепостные стены и башни опять-таки рушить из мортиры сподручно. Глянь, пане, сколь толста она против пищали… Як слон и воробей. Метает каменны ядра по два пуда.
Далее словоохотливый капитан рассказывал о черботанах, кулевринах…
— Огненный бой, во-первых, а засим пехота, конники идут. Пан познает в действии сполна орудия, о коих я сказывал…
Болотников слушал, но очень многое ему было уже известно, испытано в боях. Смешливо подумал: «Мели, Омеля, твоя неделя! Язык без костей…»
Польские начальники водили Болотникова по разным военным местам. Показывали, объясняли не все. Это Болотников замечал, ухмылялся про себя. «Таитесь, ляхи! Да я и сам иное знаю, что вам в воинском деле не ведомо».
Иван на полигоне сам заряжал и стрелял из пушек, вспоминая все тонкости «огненного дела».
Учили пехоту. И тут Болотников не только наблюдал, но и сам участвовал в занятиях — ставил плетеные заграждения из ивы, делал «волчьи ямы» и многое другое.
Все это он прекрасно знал и раньше, будучи казаком, но решил, после вынужденного перерыва, повторить боевую подготовку.
Площадь, утоптанная тысячами ног… Дождь, лужи… Команда под начальством ротмейстера, надменного шляхтича, марширует, падает, поднимается, бегает с палками, заменяющими мушкеты. Маленький, хлипкий жолнер замешкался и упал в лужу. Ротмейстер подлетел к нему, что-то заорал с побагровевшим лицом и выпученными глазами. Болотников только разобрал: «У, пся крэв!» — и увидел, как от удара тростью по шее бедняга схватился за голову. Невзвидел свету Иван, подбежал к обидчику:
— Ах ты, челядинец панский! Мразь!
Ротмейстер что-то сердито проворчал и отошел в сторону.
Панское командование, которому ротмейстер пожаловался, на следующий день заявило Болотникову, чтобы он впредь не вмешивался в дела королевского войска, в противном случае он не будет допускаться на военные занятия.
«Вот они каковы, паны, бояре польские… Везде вельможи одинаковы, — с горечью думал Болотников. — Если бы панам не надо было, чтоб я цел остался да на Русь уехал Шуйского воевать, услыхал бы я от них «русский хлоп». Не стало бы дело и за батогами. Ну да ладно. Вы, паны, злобны и хитры, а меня не перехитрите».
На следующий день, улучив минуту, робко озираясь, к Ивану подошла кучка жолнеров. Один что-то заговорил. Болотников разобрал:
— Пане… добже, бардзо добже… дзинькуем!
Жолнер неуверенно протянул руку «высокопоставленному московиту». Иван горячо пожал ее. Остальные поляки о чем-то взволнованно заговорили, кланялись, улыбались.
«Здесь ратну сноровку в человека батогами да лозами вгоняют… Вот те и Речь Посполита польских и литовских панов!» — возмущался Болотников, наблюдая частые нещадные избиения жолнеров.
Канцлер Лев Сапега в одном из отведенных ему в замке покоев с интересом читает роман Апулея «Золотой осел». У канцлера грива седых волос, длинные седые усы. На правой щеке застарелый рубец от сабельного удара. Он широкоплеч, высок. На нем бледно-розовый жупан с широкими откидными рукавами.
Канцлер благодушно хохочет. «Очень смешно и поучительно видеть умного Лукия превращенным в осла, который дурацки орет и машет хвостом…»
Сапега недовольно поднял голову. После доклада в дверях появился нунций папы Павла V, иезуит Клавдий Рангони.
С досадой откладывая увлекательную книгу, Сапега думает:
«Опять начнутся речи про завоевание Московии! Хитрая лиса этот нунций. Но меня не проведешь!»
В длинном темном шелковом платье, похожем на рясу, с откидными рукавами, распространяя запах благовонного масла, Рангони приблизился к канцлеру, любезно улыбаясь. Бритое лицо его, с серыми, холодными, запавшими глазами, резкими морщинами на высоком лбу, орлиным носом, тонкими губами, породисто и гордо. Из-под бархатной шапочки выбиваются черные волосы.
— Ясновельможный пан канцлер! Прошу прощения за беспокойство! Как вы себя чувствуете?
— Благодарю, ваша милость! Пока здоров и крепок, чего и вам желаю.
— Тронут! Итак, продолжим разговор, с вашего позволения, — сказал Рангони, садясь в кресло.
Канцлер, любезно улыбаясь, подумал: «Сто дьяволов тебе в ребра!»
— Святейшая апостолическая церковь считает, что на Речь Посполиту возложена великая и благородная миссия — преодолеть варварство московитов, уничтожить суеверия схизматиков, взамен ввести истинную римско-католическую веру. Ваш король Сигизмунд III согласен на крестовый поход в эту страну…
— Что скажу, монсеньер? Вы прекрасно знаете положение нашего польско-литовского государства. Речь Посполита «стоит беспорядком», как у нас выражаются. Торжествует идеал «золотой вольности». Король, магнаты, шляхта — в вечных ссорах. Сейму противостоят местные сеймики. Твердой власти нет — в том наше несчастье. О, эта своевольная, разгульная шляхта! От нее много, много вреда государству! А народ! Бунты хлопов, посполитых, казачьи восстания на Украине — Косинского, Наливайко, Лободы… Правда, их усмирил Вишневецкий и Жолкевский, будут помнить!
Лицо Сапеги стало жестоким и надменным. Он заходил по мягкому ковру. Рангони пытливо наблюдал за ним, сохраняя любезное выражение.
— Как сказано? A Furore populi libera nos, Do-mine![18] — продолжал канцлер. — Вы говорите про новый крестовый поход… Тревожно на душе становится, когда о нем подумаю. Идя на Русь, мы можем погибнуть в ее необозримых пространствах. Загадочная страна, загадочный народ!..
Сапега провел рукой по лбу, словно отгоняя мрачные сомнения. Рангони, приторно улыбаясь, произнес:
— Ясновельможный пан канцлер! Вы сегодня грустно настроены. Прекратим до поры наш разговор о походе на Московию. Я не теряю надежды, — осклабился он чуть ли не до ушей, обнажив почерневшие зубы, — э… вас переубедить… Что вы скажете про пана Молчанова?
— Что скажу? Скользкий, темный… Пока держит себя хорошо… Полезный человек. Поживем — увидим. Пан Молчанов занимается тут этим московитом… Очень интересная фигура, но…
— Болотник? Да, я много слышал о нем, — перебил Рангони.
— Болотников, — поправил Сапега. — Весьма способный человек. Хорошо знает военное дело. Много видел в своей жизни. Образован. Прекрасный оратор. Силен как Геркулес… Да что толку!.. — вздохнул Сапега.
— Что вас беспокоит, ясновельможный пан канцлер? Тем лучше. Глубже замутит воду в Московии. Мудрые люди говорят, — цинично усмехнулся Рангони, — что неплохо загребать жар чужими руками.
Сапега снова сокрушенно вздохнул.
— Ох, как бы с ним не ошибиться, с этим Болотниковым. Верьте моему опыту: этот человек нам служить не будет. Он идет своей дорогой. Все это затеи Молчанова. Он хочет вовлечь Болотникова в наши дела. А этот хлоп, этот Болотников, обводит его вокруг пальца. Хитрый мужик использует Молчанова в своих целях, а потом вышвырнет его вместе со всеми нами из своих расчетов, как выжатую виноградную гроздь. Помяните мое слово. Хлоп уже теперь настолько обнаглел, что отказался видеться со мной. — Канцлер побагровел от злости и обиды. — Вот нахал, хам! Я говорил уже обо всем этом польским вельможам. Но разве их переубедишь! Дошло до того, что этот Болотников — кто знает, может быть, будущий русский полководец в войне с нами — высматривает тайны и изучает военное искусство королевского войска.
— Почему же вы допускаете?
— При чем тут я? Кто тут со мной считается? Я здесь только гость. Я — канцлер литовский, а не польский. Это все штучки Молчанова. У него ум за разум заходит, либо он ведет какую-то двойную игру…
Иван Болотников собирался в путь. Он достаточно пригляделся к королевскому войску, но мало нового для себя здесь нашел и стал тяготиться дальнейшим пребыванием на чужбине.
Молчанов обещал дать письмо к своим приверженцам на Руси, готовившим, как он сообщил Болотникову, восстание против Шуйского, против боярского правительства. Но этот представитель «небольших чинов людей», каким он себя выдавал Болотникову, юлил, тянул, к чему-то принюхивался и присматривался.