Розмэри Сатклифф - Алый знак воина
В полной темноте они пришли на священное место. Туман продолжал все время сгущаться, и Дрэм скорее ощутил, чем увидел там, вдали, справа, где обрывалась цепочка факелов, темную, поросшую кустарником громаду древнего могильника. Когда процессия огибала его по часовой стрелке, яркая огненная змейка вилась в темноте. Поднявшись на холм, все встали вокруг высокого погребального костра, сложенного на плоской, покрытой травой вершине, на которую воины опустили свою ношу. После того как были заколоты и освежеваны жертвенные животные, в хворост зарыли два огромных кувшина с медом и жиром. Теперь все было готово, Верховный жрец с золотыми рогами, символом Солнца, воздев руки, запел заклинания:
— Полуденное Копье, Повелитель Света, Повелитель Жизни, Повелитель Очищающего Огня, прими через огонь воина, чьи воинские дни окончены, охотника, которому больше не охотиться…
И пока он пел, сын Царя вышел на середину и, взяв факел из рук одного из жрецов, повернулся к костру и несколько раз ткнул его в хворост. А затем, когда огонь стал лизать сухое дерево, он швырнул факел прямо в середину огромного костра и, поставив ногу на торчащее из кучи полено, легко вскочил на вершину, рядом с темным запеленутым телом. На мгновение он, присев на корточки, застыл, обняв тело отца и склонив голову ему на грудь, так что в минуту прощанья их ярко-рыжие волосы спутались. Потом он спрыгнул на землю, весь в крови от освежеванных шкур, с искрами, тлеющими по краю набедренной повязки.
На рассвете угасающее пламя залили ячменным пивом и, когда достаточно охладел черный след от костра, собрали полуобгорелые кости Царя и, завернув их в кусок алого полотна, сложили в большой кувшин.
При разгорающемся свете Дрэм разглядел, что в могильнике вынут дерн и в небольшое отверстие жрец ставит кувшин, произнося нараспев магические заклинания. Возле кувшина сложили оружие, украшения и все то, что осталось от лошадей и охотничьих собак, а также жареное мясо и кувшины с медом и зерном для последнего путешествия Царя. Затем воины замуровали отверстие, заложив его куском мела и дерном. Теперь только черный шрам на траве напоминал о том, что Царь ушел за закат.
И снова наступило томительное ожидание. При бледном свете зари было видно, что лица собравшихся, нетерпеливые, напряженные, устремлены на вершину могильника. Туман слегка рассеялся и повис клоками: сквозь струи испарений уже проступали темные низкие кусты боярышника, тиса, можжевельника, росшие на широком уступе, стал виден и зеленый пышный ковер на склоне древнего могильного холма. Туман забирался в волосы, его серебристо-белые цветы цеплялись за грубошерстные плащи воинов и шкуры собак, снующих под ногами. Где-то проснулась с криком птица, невидимая в сером море утреннего тумана.
На этот раз ожидание прервал трубный глас воловьих рогов. На вершине священного холма, куда, как всем казалось, никто не поднимался, вдруг появился Верховный жрец, а рядом с ним стоял молодой воин с лицом покойного Царя. Толпа ахнула, и тут же раздался дружный крик: «Царь! Вернулся Верховный Вождь!» И Дрэму, глядящему сквозь непрерывно движущиеся кольца тумана, почудилось, что эти двое там, на вершине холма, ростом гораздо выше всех остальных людей и что они не простые смертные, а легендарные великаны и герои.
Верховный жрец поднял руки, и голос его, долетающий сверху до нетерпеливо ожидающей толпы, был пронзительно тонкий, как птичий крик среди туманного утра.
— Царь ушел на запад! Царь вернулся! Солнце садится и встает. Примите Царя, о воины племени!
Дрэм заметил, что в воздетых руках жреца, над серпиками рогов его головного убора, вдруг заалел витой обруч из золота, непонятно как выхвативший отблеск предрассветного пламени из этого молочно-белого воздуха. Во внезапно наступившей тишине было слышно, как колечки тумана проходят сквозь темные можжевеловые ветки. Медленным движением Верховный жрец опустил руки и так же медленно надел обруч на голову молодого Царя, сдвинув его низко по самые брови.
Взрыв одобрения потряс толпу. Бурно нарастающий гул голосов разрядился страшным грохотом — воины колотили копьями по щитам, приветствуя Царя. Когда шум утих, все увидели, что Верховный жрец исчез, растаял в воздухе так же таинственно, как и пришел.
На вершине холма стоял молодой Царь, один среди тумана и корявых деревьев боярышника, неожиданно отдаленный ото всех своим новым положением. Траурная раскраска была стерта с его лица. Протянув руки, он стал медленно поворачиваться, так, чтобы племя, согласно обычаю, могло его разглядеть. Завершив круг, он выкрикнул резким пронзительным голосом:
— Я Царь!
И толпа дружно ответила:
— Ты Царь!
— Я Царь! Вы, мои воины, поклянитесь мне в верности!
Раздалось тихое пение, трехкратно повторяемая клятва Золотого Народа:
— Ты — наш Царь. Если мы нарушим верность тебе, пусть разверзнется земля и поглотит нас! Пусть серое море выйдет из берегов и потопит нас! Пусть обрушится звездное небо и задавит нас насмерть!
Клятва завершала церемонию. Новый Царь вступил в свои права и вслед за жрецами повел своих воинов обратно в Царскую Крепость.
Глава VIII
СОБАЧЬЯ БИТВА
Запах жареного мяса проникал во все уголки Царского Дворца; очажный дым висел низко в туманном воздухе, и отблеск огня снова осветил дверные проемы палаток из конских шкур. А через короткое время, после того как были накормлены лошади, начался пир, какой Дрэму не приснился бы и во сне. Чего тут только не было: дымящиеся бычьи, бараньи, свиные туши, извлеченные из ям с раскаленными камнями, кровяные колбасы, запеченные в бараньих желудках, огромные корзины с пшеничными лепешками и кобылий творог, кувшины с медом и ячменным пивом, которые разносили рабы и женщины. Тризна продолжалась весь день, правда, иногда молодые воины и воины постарше покидали пиршественный костер, чтобы помериться силой и ловкостью в борьбе и разного рода играх, но затем они снова возвращались на свои места. Все это время Царь сидел у Большого Костра на крашеной скамье, покрытой бараньей шкурой, тут же сидели вожди кланов и знаменитые люди племени и им прислуживали Новые Копья, каждый из которых, согласно обычаю, исполнял обязанности виночерпия и телохранителя при своем вожде.
Дрэм вместе с остальными Новыми Копьями Дамнорикса пристроился на корточках почти за самой спиной Вождя. Желудок его до отказа был набит кровяной колбасой. Он смотрел на деда и Тэлори-охотника, сидящих у Царского Костра, и чувствовал, как грудь его распирает от гордости. Отодрав зубами остатки мяса от реберной кости, которую он обгладывал, он бросил ее Белошею, примостившемуся у его колен, и с довольным вздохом повернулся, чтобы взглянуть на слепого арфиста, сидевшего у подножия царской скамьи. Из своей хрупкой пятиструнной арфы темного мореного дуба музыкант исторгал звуки, рассыпающиеся каскадом ярких, искрящихся брызг. Когда-то давно один или два раза такой арфист приходил к ним в деревню и играл у очага Дамнорикса. И он тоже был слепой. Песенный дар иногда дается людям слепым от рождения — словно Бог Солнца, протянув свой сияющий перст, коснулся их с тем, чтобы наделить иным зрением и зажечь иной свет, вместо того, которого они лишены. Но если этот дар дается зрячему, то еще в раннем детстве, как только становится явным, что ребенок отмечен перстом Божества, жрецы ослепляют его, чтобы усилить иное, внутреннее зрение. Таков обычай. Дрэм закрыл глаза и слушал, как уносятся вверх крылатые звуки, воспаряя над гомоном голосов у костра. Когда он снова раскрыл глаза, ему показалось, что огонь горит ярче, и вид неожиданно поднятых ушей Белошея, напоминающих цветочные лепестки, отозвался в его сердце почти болезненной радостью.
Вортрикс, сидящий рядом, неожиданно сказал:
— Мне кажется, это справедливо. Зрячий может стать воином и видеть небо и бегущие тени, но лишь один из немногих способен превратить арфу в волшебство.
Так уже бывало с ним и Вортриксом — стоило одному о чем-то подумать, как другой угадывал эти мысли, притом, что они мало разговаривали друг с другом.
К тому времени, когда сумерки снова прокрались во дворец, было уже выпито немало меда и ячменного пива: глаза блестели ярче, языки развязались. По мере того как хмелели мужчины, они становились все более шумными и веселыми — то тут, то там раздавались взрывы громоподобного смеха и вспыхивали неожиданные ссоры. Теперь, когда все в основном насытились, вокруг больших костров началось движение: люди вставали, перемещались, но пиво и мед еще долго лились рекой. Молодой Царь сидел, свободно откинувшись на спинку раскрашенной скамьи, на коленях у него лежала морда любимца волкодава. Царь поднял большую чашу из красного золота и, оглядев вождей и воинов, произнес:
— Вожди моих кланов, братья мои, я пью за вас! Пусть Солнце и Луна всегда светят на вашем пути!
