Лилия Курпатова-Ким - Смирнов. Русский террор
— Ты идешь?
Он не понял, но встал и подошел к Лизе. Она взяла его за руку и повела за собой.
Они оказались в узкой темной комнате с одним окном и пошлыми бумажными обоями на стенах. Оттенок какой-то серо-зеленый. Неприятный, тревожный.
— Завтра мы, может быть, умрем, — сказала Лиза. — Ты, или я, или мы оба.
— Я все думал о тебе… — начал было Митя.
Он все думал, как бы ее отговорить. Поначалу он полагал, будто эти странные люди только собираются у Аглаи, а Лиза случайно попала в их общество. Но затем понял, что она сама так решила, сама желает среди них находиться и сознательно это выбрала. Зачем? Митя понять не мог.
— Я тоже о тебе много думала, — перебила его Лиза. — Особенно когда с Иваном познакомилась. Его Антон к Аглае привел. Около года назад. Знаешь, он особенный…
Тут Лиза закусила губу и отошла. Опустив голову, неожиданно сказала:
— Ты меня любил и берег, а я была глупая, не умела этого ценить.
Митя сделал несмелый шаг вперед, не совсем отдавая себе отчет, что делает, взял Лизу за плечи и осторожно повернул к себе, а затем, как когда-то, прикоснулся к ее губам. Те оказались неожиданно сухими, шершавыми, словно с момента его отъезда о них все забыли. И вообще, вся Лиза словно иссякла, высохла. Жизненная страсть, что переполняла ее тем летом, заставляла глаза сверкать, а кожу лучиться мягким лунным светом, куда-то ушла. Однако даже эта призрачная тень Лизы вызвала в Митиной душе бурю.
— Не надо, Дмитрий, — чуть слышно, со слезами в голосе попросила Лиза и опустила голову, упершись в грудь Истопчина.
Почувствовав, что она сейчас снова убежит, умчится прочь и впредь начнет избегать его, Митя вдруг разозлился и порывисто прижал Лизу к себе, прошептав:
— Сегодня не отпущу. Моя!
Лиза всхлипнула и сделала слабую попытку оттолкнуть его. Но он каким-то шестым чувством понял, что не с ним она борется, а с собой, и поэтому сжал крепче.
Он остался в ее комнате.
Позже, лежа на узкой жесткой кровати, Митя сквозь дрему слушал Лизин голос. Ему внезапно стало все равно, наступит завтра или же нет. Он останется здесь, с ней. Он пойдет завтра на площадь, одевшись дворником, и если повезет, вернется обратно. И так до самого конца. Наверное, это ощущение Лиза имела в виду, когда писала, что жизнь ее внезапно обрела смысл.
Лиза же тихо говорила и говорила, рассказывая, как жила этот год, а он слушал.
— Когда ты уехал, я каждый день о тебе думала. Как в тумане ходила. Все думала, думала и думала. Приду на нашу скамейку в саду, сяду, закрою глаза и вспоминаю, пока губы твои на своей коже не почувствую. Часами так сидела. А потом мать сказала, что меня надо замуж отдать. Я не сопротивлялась. Сказала, кто первый посватается, за того и пойду. На следующий день Юдин пришел. Объявили о помолвке. Я сидела, слушала, даже говорила что-то, а мысленно с тобой не расставалась. Он меня обнимает, а я глаза закрою и о тебе думаю. А когда свадьбу назначили, поняла, что не могу больше. Сказала, что не хочу замуж ни за Юдина, ни за кого другого…
Митя лежал, слушал Лизу, нежно гладил ее по голове и думал, что такого быть не может, что, должно быть, там в Бадене он умер и попал в рай, где за его жертву сбылось то счастье, о каком он даже мечтать не решался. Или же судьба перед смертью выполняет заветное его желание?
— Умирать легко, — тихо говорила Лиза, — особенно так. У меня ни страха нет, ни сомнений. Будет все, как будет.
Дальше Митя уже не слышал. Нежное, будто обволакивавшее со всех сторон, тепло окутало, околдовало его. Измученный сумасшедшим, нереальным, невозможным днем он уснул и не заметил, как Лиза встала и тихонько вышла из комнаты.
XVIII
Ненашев оборвал Рачковского на полуслове.
— Чушь все! Или вы всерьез полагаете, что этакого болвана с первой же встречи на дело пригласили?!
Евлампий Григорьевич вспыхнул цикламеном от такой наглости. Что этот рыжий себе позволяет?
— Александр Васильевич, — насупился Рачковский, — господин Тычинский жизнью рисковал…
— Черта с два! — статский советник негодовал. — Никто бы ему ничего не сделал! На то и расчет, что он до вас целым, невредимым доберется и расскажет, что слышал!
— Ну, хорошо! — Антон Данилович не сдержался. — И где же тогда, по-вашему, будет покушение?
— Не могу сказать, но точно не там, где указывает этот… — Александр Васильевич хотел что-то обидное сказать, но в последний момент остановился. Оскорбленные взоры, что бросал на него Тычинский, подействовали. Статский советник решил, что и впрямь зря обижает патриота. — Думаю, что операция назначена на ближайшие часы. Иначе они бы не стали приглашать его на квартиру. Расчет был, что когда мы придем ее проверять, там уже никого не будет. Хм… А описание тех кто там был, помимо Кольцова, есть?
— Сразу отдельно вывели-с, — с гордостью, почтительно склонившись, сказал в правое ухо секретарь Сипягина, находившийся здесь же, чтобы следить за надлежащим оформлением протоколов.
Ненашев пробежал глазами бумагу сверху вниз, затем снова стал читать где-то в середине. Лицо его странным образом переменилось, он моргнул и даже отер глаза ладонью, будто стараясь отогнать наваждение.
— Надо ехать в этот переулок, обложить со всех сторон, да и взять с поличным, — предложил Антон Данилович.
— Думаете, казачка вам подослали, а теперь ждут, пока вы их накроете? — усмехнулся Александр Васильевич. — Поймите, вы имеете дело с хорошо организованной, управляемой, подготовленной боевой группой!
— Ну не так уж хорошо они подготовлены, — махнул рукой Рачковский, — трое-то из этой группы попались. Причем с поличным.
— Это случайность, — махнул рукой Ненашев. — Вам просто повезло. Квартальный оказался на месте, плотников в неурочный час выгнали, те не слишком осторожничали… Авось, само собой все получилось. Вы же их не выслеживали, понятия не имели, что они там окажутся!
— Не пойму я вас! — Алексей Данилович от злости схватил лист бумаги и начал быстро-быстро его складывать. Вскоре у него в руках остался маленький белый квадратик. — Вы к чему клоните? Что не надо туда ехать? Да я хотя бы ради исполнения должностной рутины должен то место осмотреть и все зафиксировать!
Евлампий Григорьевич недовольно уставился на Ненашева. Этот лощеный господин с торчащими рыжими усами Тычинскому положительно не нравился.
Ненашев буравил глазами Рачковского.
— Хорошо, вы туда поедете и арестуете всех, кого там обнаружите. Но! Сначала туда пойдет ваш осведомитель и скажет, что… Впрочем, это совершенно не важно, что он скажет. С ним пойду я и постараюсь убедить присутствующих добровольно сдаться. Имею все основания считать, что они согласятся.
Алексей Данилович уставился на Ненашева с недоумением.
Чернота за окнами сменилась серым холодным рассветом. Казалось, что тяжелые тучи разлеглись прямо на крышах.
— Ну что ж… — Рачковский по прежнему не сводил глаз со статского советника, — будь по-вашему.
Сложившееся хрупкое согласие тут же лопнуло от нервного возгласа Тычинского.
— Я туда второй раз не пойду!
Ненашев подошел к Евлампию Григорьевичу и смерил его долгим, внимательным взглядом.
— Хорошо… — задумчиво произнес он, — пожалуй, без вас гораздо лучше будет.
XIX
Антон не понял, откуда появились жандармы. Подъехал экипаж, где были Лиза и Аглая. Лиза вышла. Они с Иваном отошли. Антону очень хотелось узнать, о чем они говорят.
Раздался грохот водовозной телеги и вдруг со всех сторон налетели…
— Никому не двигаться! — раздался грозный окрик.
Борисоглебский в тот же момент решил, что не пойдет ни под суд, ни на каторгу, в Сибирь без срока… Руки его, сжимающие трубки, поднялись вверх.
— Бросит, ваше благородие, бросит! — взвыл чей-то трусливый дискант за спиной.
«Неужели прямо сейчас умирать?» — завертелось в голове каруселью.
Комната быстро наполнилась жандармами. Кто-то осторожно подкрадывался ближе, делая успокаивающие жесты рукой. Антон отчетливо видел его отражение в грязном оконном стекле. Кто-то протянул уже руку в белой перчатке…
Борисоглебский качнулся, он терял сознание, тяжелый снаряд, так неудобно лежавший в руке, медленно выскальзывал… И тут же следом, со всех сторон разом разверзся ад. Взметнулись столбы пламени, дикие вопли и выстрелы потонули в его грохоте.
«Как глупо!» — последнее, что мелькнуло у Антона в голове.
XX
Митя надел на шею широкую черную ленту с тяжелой коробочкой-бомбой так же спокойно, как до этого примерял галстук, купленный в Риме. Последний раз оглядел комнату, провел пальцем по шершавой поверхности темно-коричневого, изуродованного стола. Она казалась странно теплой, будто живой. Как и вся эта комната, слабо освещенная весенним солнечным светом, мягко струившимся сквозь желтоватую промасленную бумагу. Поймал себя на мысли, что совсем не знает зачем, почему, для чего он все это делает. Просто была Лиза, и он ей обещал. Она будет ждать его в коляске, на площади. Он не может не прийти.
