Валерий Суси - Царь Ирод
Размышляя таким образом, Анций пришел к выводу, что от спешки пользы не будет, не зря об этом любит напоминать Август: спеши, медленно. Он конечно напишет обо всем в секретном послании, за составление которого пора уже было бы приниматься и без этой истории; Август ждет от него сведений касательно Трахонитиды, и он готов представить факты, которые вряд ли понравятся Ливии, но которые кажется должны прийтись по вкусу его покровителю. И медлить с посланием не следует: будет лучше, если оно опередит измышления Гнея Пизона, а в том, что тщеславный патриций поступит именно так - доставит то, что желательно Ливии - он был заранее уверен. Он непременно расскажет об этой истории и об этом перстне; слава Богам, он не утратил доверия Августа и пусть эта история ничего не значит в глазах судей, он не сомневался, что на Агуста она произведет благоприятное впечатление; он чувствовал, что Август, не афишируя своих истинных стремлений, заинтересован в Ироде, верит ему и предпочитает видеть именно его на иудейском троне. Предвидя все это, Анций с такой смелостью пообещал Леонидису двойную цену за перстень, хотя знал, что Август не транжира и в расходах аккуратен. Говорят, недавно претор Нумерий Аттик, услуживший скромно и как будто даже нечаянно Августу, возомнил, что исполнил нечто значительное и достойное большой награды, явился во дворец и сказал, что весь Рим уже говорит о крупной сумме, которую он, якобы, получил за свои старания. Август успокоил незадачливого патриция, сказав: что касается до тебя, то не верь этим слухам.
Донесение Анций отправил из Антиохии вместе с почтой наместника, а сам на попутном судне отплыл в Кесарию; погода благоприятствовала морскому путешествию и довольно скоро он увидел собственными глазами гавань, о которой говорили повсюду не иначе, как с восхищением. Гавань отвоевывала у моря внушительное пространство: сто футов в длину и двести в ширину; вдоль причалов покачивались на воде корабли замысловатых конструкций; здесь был представлен, пожалуй, флот всех стран и всех провинций, соединенных с Великим морем хоть бы какой самой мелкой, но судоходной речушкой. На берегу в удобной близости размещались одноэтажные склады с белыми крышами, от них в сторону причала и обратно двигался нескончаемый поток полуобнаженных загорелых грузчиков-рабов. На кургане, царственно возвышаясь над всей этой людской суетой, застыл величественный храм в честь божественного Августа и римского народа. Анцию рассказывали, что внутри храма воздвигнута колоссальная статуя принцепса, правда уж очень сильно смахивающая на скульптурное изображение Зевса Олимпийского, выполненного чудесной рукой грека Фидиаса из Афин; те же материалы - мрамор, золото, кость, та же знаменитая поза. Нужно будет взглянуть, рассеянно подумал Анций.
* крупная по размеру и по достоинству монета
* греческий культовый сосуд
Глава 16.
Невиновен тот, кто знает, но не может запретить.
Как он и предполагал, поиски следов Цаддока и его друзей оказались бесплодными. Несколько недель Анций без устали кружил по городу, часами толкался на пристани, облазил все харчевни и таверны, заговаривал с каждым встречным, приглядывался к владельцам складов и хозяевам постоялых дворов. Все напрасно.
Убедившись в тщетности своих попыток, Анций опять отправился в Антиохию; он взялся поспособствовать Леонидису в утомительных переговорах с Септимием Вородом, успел затронуть эту тему и как будто добиться некоторого послабления в чересчур жесткой позиции наместника, заботившегося о своей репутации с хорошо различимым преувеличенным рвением. Анций, полагаясь на давнее знакомство, все же надеялся продраться сквозь эту искусственную оболочку бескорыстного служения Риму, храня, кроме того, про запас не особо приятный для важного сановника слушок - то ли по неосмотрительности, то ли по какой другой причине доверился Септимий Вород заезжему спартанцу Эвриклу и поручил ему заняться доставкой золота и серебра для монетного двора из рудников, разбросанных по всей Сирии и Иудеи; спартанец, умышленно ли, не умышленно, но справлялся с делом из рук вон плохо; поползли разговоры, что, дескать, неспроста наместник благоволит к греку, что от всей этой путаницы свою выгоду имеет. Подозрительно было и то, что не стал Септимий Вород устраивать разбирательство, а спартанец исчез из города также внезапно, как и появился. Анций не таил коварных замыслов в отношении наместника, к которому благоволил неподкупный Марк Агриппа и о котором с уважением говорил Николай Дамасский, но был непрочь для достижения собственных целей вплести в свою речь дипломатический намек - ход, который не портит отношений между умными людьми, но напротив делает их молчаливыми союзниками.
Удобней и быстрей было возвратиться в Антиохию тем же путем, каким он и прибыл сюда - морем, но Анций, поразмыслив, решил проделать обратный путь по суше; ему вздумалось побывать в Тире, Сидоне и других попутных прибрежных городах; где-то теплилась отчаянная надежда на неожиданное открытие, на какую-нибудь нечаянную встречу, которая сумеет приблизить его к таинственной фигуре Цаддока.
Однако, ожидания обернулись простой потерей времени, дорога отняла месяц, не добавив ни литры* к тому, что уже было известно.
В Антиохии Анций к своему удивлению обнаружил вновь прибывшего наместника, прокуратора Волумния, рослого надменного человека. Он сухо сказал, что Септимий Вород отозван в Рим. По его тону Анций догадался, что ничего хорошего бывшего наместника в Риме не ожидает и кажется ничего приятного не ожидает его самого. Затевать разговор о денежном споре между апамейцами-римлянами и апамейцами-греками он не стал - знал по опыту, что вновь прибывший правитель никогда не начнет с дел, ущемляющих хоть в малом интересы римлян. Что же, придется огорчить Леонидиса.
Анций не испытывал никакого желания задерживаться долее во дворце наместника и был готов любезно откланяться, но был остановлен властным жестом.
- Через неделю в Берите* будуть судить Александра и Аристовула. Намерен ли ты, Анций Валерий, присутствовать на суде?
Анций изумленно уставился на прокуратора. Он оставил Иерусалим четыре месяца тому назад и даже не подозревал, что за это время события там приняли такой крутой поворот; новость ошеломила его.
- Похоже, ты впервые слышишь об этом? - догадался Волумний.
- Да, это так. Я выполнял поручение, возложенное на меня принцепсом и сенатом.
- Александр и Аристовул уличены в заговоре против Ирода. Имеются надежные свидетели их сговора: один из вовлеченных в преступное сообщество, спартанец Эврикл, вовремя спохватился и покаялся. Я доставил и уже переправил в Иерусалим рескрипт Августа, в котором он подтверждает свое согласие на суд братьев, они теперь дожидаются своей участи в сидонской деревне Платан в окрестностях Берита.
Опять Эврикл, недовольно подумал Анций. Он никогда не видел этого грека, но уже относился к нему с предубежденностью, возможно из-за того, что спартанец по всей видимости послужил причиной отставки Септимия Ворода, который при всех своих недостатках был куда более предпочтительной для Анция фигурой, чем этот неприступный патриций. Из чувства упрямого противоречия не хотелось с ним соглашаться.
- Я не смогу быть в Берите. Мне необходимо закончить дело, порученное Августом.
- Не буду настаивать, - раздраженно ответил прокуратор. Он не мог не слышать раньше об Анции и это обстоятельство заставляло его все время быть настороже, что в свою очередь порождало ревнивую злость.
Предстоящий суд в Берите манил Анция, как манило все, что было связано с заговорами, политическими интригами, переворотами и убийствами. Но, сделав вид, что он занят другим, не менее важным расследованием, он теперь не мог позволить себе отступиться от своих же слов.
Не скрывая досады он вернулся в Апамею и безжалостно разрушил надежды Леонидиса.
- Греки не так бедны, чтоб не взять на себя большую часть расходов. В конце концов следует ценить благородство римлян, не препятствующих вам занимать должности в городском совете, разве не так?
- Если у тебя, дорогой Анций, неприятности, то я готов моментально забыть о том, что заплатил Бурсену двести тысяч.
- Все что я обещал, ты получишь, - смягчился Анций, - Я устал.
Спустя годы, когда будут судить Антипатра, изобличенного со всей неумолимой очевидностью в заговоре против отца, с вещественными доказательствами, с покаянными признаниями свидетелей, когда Анций будет наблюдать за всем этим поучительным процессом и вглядываться в лица его участников, в неживое отрешенное лицо Ирода, перекошенное смертельной болезнью, он припомнит, припомнит с сожаленьем это свое теперешнее бесполезное сидение в доме Леонидиса. Запоздало будет думать он о том, что не исполнил тогда свой долг, что не бросился к Ироду и не поделился всеми своими подозрениями, а было их предостаточно: Анций видел, понимал, что творится неправедное, роковое, вредное для иудейского царя и выгодное для Антипатра дело; что Александр и Аристовул приносятся в жертву во имя неуемной страсти к властолюбию. Возможно Ирод, ослепленный жаждой мести, поддавшись обычной своей мнительности, подогреваемой с большим искусством Доридой и не прислушался к его речам, но Анций чувствовал бы себя иначе, по другому, как человек, сделавший все, что мог и имел бы полное право сказать словами римских учителей нравственности: я сделал все, что мог; пусть, кто может, сделает лучше.
