Георгий Гулиа - Викинг
У нее зашевелились губы и как во сне прошептали несколько слов:
– Фроди и Эгиль… Молодой влюбленный человек… Красивая девушка. – А потом спросила: – Это я девушка, в которую влюблены?
– Да! – решительно сказал Тейт. – Ты!
VII
Скальд сплел руки, опустил голову. Он молча ждал, что скажет Гудрид. Любопытно, понимает ли она, в какую переделку попала? Если Гудрид предпочтет Кари, то Фроди наверняка не даст им житья. А если она повернется спиной к Кари, значит, не любит его. В таком случае, почему бы не сказать ему об этом и тем самым отвратить от него беду?
Гудрид, не подозревавшая о том, что делается вокруг нее, неожиданно повеселела. Кари, Фроди, Эгиль, этот скальд… Как все это занятно! Все они думают о ней, ведут о ней разговоры. А она ни о чем таком и не помышляла! Кто такие Фроди и Эгиль? Они ни разу не сказали ей ничего такого, из чего можно было бы заключить, что они влюблены в нее. Другое дело – Кари. Он очень мил, скромен, даже застенчив. Он ни на кого не похож.
Он – особенный, как этот скальд, его друг и покровитель. Почему он такой мрачный? Что волнует его? Вот он задумчиво шагает по прибрежному песку и глядит себе под ноги, словно боится споткнуться… Шагает вперед и назад… Вот он тяжело вздохнул…
Скальд заговорил:
– Гудрид, я, кажется, сказал все… И хочу услышать, что думаешь ты обо всем этом.
– О чем? – спрашивает Гудрид.
Скальд останавливается как раз против нее, смотрит на нее удивленно. И долго не может вымолвить ни слова.
– Гудрид, разве ты дитя?
– Нет.
– В твои годы… Не так уж малы твои годы.
– Но не очень велики. – Гудрид мило улыбается.
Она срывает листочек с дерева – с большой ветки, свесившейся чуть ли не до земли, и мнет его пальцами. Это, кажется, раздражает скальда.
– Я говорю очень серьезные вещи…
– Знаю.
– Если бы знала, ты вела бы себя иначе.
– Как?
Нет, она, разумеется, глупа еще. То есть настолько, что об этом должен узнать сам Кари и решить, стоит ли дальше видеться с нею на этой лужайке и есть ли смысл досаждать Фроди, навлекая тем самым на себя смертельную беду?
– Что тебе сказать, Гудрид? Многие недоразумения и несчастья проистекают от женщины. Они, то есть женщины, часто, сами того не подозревая, разжигают вражду среди мужчин.
Гудрид бросила остатки листочка и почистила ладони о кору высокой ели, до которой было несколько шагов.
«А она совсем, совсем недурна собой, – сказал про себя скальд. – Но ведь как раз такие женщины и вызывают раздоры…»
– Я бы хотела знать, – сказала Гудрид, поворачиваясь к Тейту, – что может случиться, если Кари все равно будет приходить?
– Что? – Тейт поднял вверх правую руку. – Хорошо, я скажу. Откровенно. Ничего не утаю. Учти, Гудрид, я прожил на свете не так уж мало, многое повидал и могу кое-что посоветовать.
– Я буду слушать внимательно.
– Это хорошо. Так вот, они могут, скажем, поджечь дом, они могут учинить драку…
– Драку? Кари, я полагаю, сумеет постоять за себя.
– Допустим. На первый раз сможет… Гудрид, слушай меня внимательно и постарайся кое-что уяснить, ибо желаю добра и тебе и Кари… Его просто могут убить, чтобы убрать со свого пути. Чтоб Фроди или Эгиль могли взять тебя в жены.
– Как это взять? Я же не вещь какая-нибудь!
Тейт схватился за голову, точно она разрывалась у него от боли. И вскричал:
– Что ты мелешь, несчастная! Ты просто ничего не смыслишь в жизни. Ты погубишь и себя и его!
– Никогда! – Гудрид скрестила руки на груди.
– О, великий О́дин! Что я слышу! Сама святая наивность глаголет твоими устами, Гудрид! Так может мыслить только тот, кто ничегошеньки не понимает в жизни. – Тейт передохнул. – Есть одно сравнение… Оно невольно приходит…
– Какое же? Я не обижусь, – сказала Гудрид, почувствовав, что скальд колеблется.
– Очень простое сравнение, – со слепым котенком… Вот живет котенок – еще слепой. Ничего не смыслит. Понимаешь, Гудрид? Не смыслит! Но то – котенок, а ты не имеешь права походить на него!
Гудрид действительно не обиделась. Она улыбалась, чертила кончиком своего башмака ровные линии на песке. Ей, кажется, даже нравилось, что вокруг нее происходит необычное…
Скальд продолжал:
– Я полагаю, что ты должна учитывать все последствия. И сама должна решать, на что ты можешь пойти. И ради чего.
– Как «ради чего»?
– Вот именно: ради чего? Если вы женитесь…
– Кто это «вы»?
– Ты и Кари.
– Но об этом не было и речи.
– О чем же была речь?
– Ни о чем… О разном…
– Так могут отвечать только дети! Значит, о женитьбе не говорили. А о любви?
– Тоже нет.
Скальд посмотрел на нее сочувственно. «Совсем еще дети, – подумал он. – Кари, значит, говорил правду: они часами болтали о несусветной чепухе…» Скальд сказал:
– Так дальше нельзя. Надо что-то решать: или женитесь, или расстаетесь. Нельзя так!
– А что же Кари?
– Он тоже вроде тебя! – беззлобно сказал скальд. – Он пока что так же, как и ты, живет птичками, цветочками… Это не приличествует мужу! Мужчина должен видеть далеко, он должен быть готовым ко всему. И к смерти тоже.
Гудрид вскрикнула:
– Не говори о смерти! Я боюсь!
А скальд – злорадно:
– И тем не менее!
Гудрид посмотрела на фиорд: сюда, к этому берегу, плыла лодка.
– Он! – сказала обрадованно Гудрид. – Это Кари!
Тейт тоже посмотрел на фиорд. И сказал:
– Гудрид, подумай над моими словами. Лавина готова сорваться. Она вот-вот покатится вниз. И очень важно, чтобы она не подмяла вас! Это тебе ясно?
– Да, – произнесла Гудрид, не слушая его. Ее глаза, полные радости, глядели на приближающуюся лодочку.
Скальд пожал плечами и скрылся в лесу.
VIII
Гуннар, отец Кари, появился на своем поле ранним утром. Туман висел над землею. Даже границ маленького поля не видел Гуннар из-за тумана. А ведь они были отмечены цепью каменных глыб. Он ударил землю тяжелой мотыгой и оперся на деревянную ручку.
Не поздно ли вспомнил Гуннар о земле и мотыге? Учитывая, что он уже сходил в северные воды и запасся рыбой – треской и сельдью, наверное, и поле успеет промотыжить к сроку. Если поможет Кари – тем более.
Туман подымался кверху. Его клочковатый нижний край висел подобно старому тряпью. И с каждым мгновением становилось все светлее – это солнце пробивалось сквозь серую пелену.
Поле, которое все явственнее представлялось взору его хозяина, было выбрано в прошлом году. Никто не заявлял на эту землю своих прав, она была ничья. Вот Гуннар и стал обрабатывать это поле. Просто не было другого. А старое поле Гуннар забросил: перестало давать урожаи. Вот когда и это поле оскудеет – куда тогда деваться, где сыскать новое? Это не просто. Богатые бонды наложили свои лапы на все лакомые кусочки. А кому и чем могут послужить поля, почти сплошь утыканные гранитными зубьями? Какой от них толк?
Вот туман подымается еще выше, и Гуннар прямо перед собою видит своего соседа Откеля, сына Хрута. Тот стоит, как и Гуннар, с мотыгой и озирается вокруг.
– И ты, видно, решил взяться за дело, – говорит Гуннар, смеясь. – Мы с тобой словно сговорились.
– Ничего удивительного, – отвечает Откель. – Раз уж мы соседи и вместе собирали камни, чтобы разграничить наши поля…
– Ты прав, – соглашается Гуннар, – мы сидим в одной лодке, под нами – одно море, над нами – одно небо. Значит, и судьба у нас с тобою – одна.
– Так ведется издавна, – говорит Откель. – Сосед обычно недалеко уходит от соседа. Правда, бывает и так, что бедный бонд влачит существование рядом с богатым бондом или даже конунгом, но это – редко.
– Правда твоя, Откель: если два участка примыкают друг к другу и оба участка такие, что хуже быть не может, то, стало быть, и соседи равны. У нас с тобой даже количество камней на полях одинаковое.
Откель говорит, упершись животом в ручку мотыги:
– Мне приснилось этой ночью, что кто-то кличет меня. Я слышу голос и пытаюсь узнать, кто это. Живое дыхание входит в мое ухо, и я различаю каждое слово, хотя зовут меня от самых ворот. «Что угодно?» – кричу. И слышу голос: «Пора, пора, тебя ждут на поле!» – «Кто ждет?» Называют имя, но не могу понять. Я напрягаю слух. А голос вроде бы близкий, не далекий, но плохо разбираю слово, то есть имя, которое громко доносится. «Неужели это Гуннар?» И сам себе отвечаю: «Нет, это не Гуннар. Гуннар уплыл на север за рыбой». Просыпаюсь. На дворе уже светло… Что означает этот сон, Гуннар?
Гуннар молчит. Туман расходится. Солнце освещает оба поля, лежащие на дне глубокого ущелья.
– Это хорошо, что имени не разобрал.
– Не разобрал! – решительно заявляет Откель. Его карие глаза словно бы подсвечены изнутри. Волосы цвета соломы шевелятся на свежем ветерке. Он сильный. Он работящий. Но одежда на нем – заплата на заплате. (Правда, на дне дубового ларя есть у него одежда, пристойная для тинга или иного праздничного сборища.)
