Михаил Загоскин - Аскольдова могила
– Так ты не язычник? Ах, как я рада!.. Подойди, подойди – теперь я не боюсь тебя!
Всеслав подошел к девушке.
– Вот твое покрывало! – сказал он. – Но если я вижу тебя в последний раз, то не откажи мне: оставь его у меня.
– У тебя?.. На что тебе мое покрывало? – спросила с улыбкою незнакомка. – Разве ты девушка?
– Я не расстался бы с ним во всю жизнь мою: оно прикасалось к тебе, ты носила его.
– Да, и я очень плакала, когда его потеряла; мне подарила его матушка.
– А ты живешь вместе с матерью?
– Нет еще, – отвечала девушка, покачав печально головою.
– Так вы живете розно? Где же она?
– Вот здесь! – шепнула тихо незнакомка, указывая на могилу.
– Так она похоронена здесь? И ты, верно, приходишь сюда молиться ее праху?
– О, нет, я молюсь не ей, а за нее.
– Какому же ты молишься богу?
– Какому? Разве он не один?
– И ты знаешь его?
– А как же?
– Не его ли ты называла Искупителем?
– Да.
– Но кто же он?
– На небесах Он – бог наш, а на земле был сыном Той, которую называют Пресвятою.
– А как зовут тебя?
– Я девушка, дочь Алексея, который живет в этом лесу; меня зовут Надеждою.
– Надеждою! – прервал с удивлением Всеслав.
– Имена моих сестер еще лучше, – сказала с простодушною улыбкою девушка, – их зовут Верой и Любовью.
– Надежда, Вера и Любовь! – повторил Всеслав, покачивая недоверчиво головою. – Ах, счастлив тот, кто заключает их в душе своей! Но разве это имена?.. Я вижу, – прибавил он печальным голосом, – ты издеваешься надо мною.
– О, нет, нам дали эти имена в Византии. Прежде мы не так назывались: меня звали Всемилою, а сестер моих Премиславою и Светланою; но эти имена языческие: ими грешно называться.
– Твоего отца зовут Алексеем; но кто он такой?
Этот вопрос смутил приметным образом девушку. Помолчав несколько времени, она отвечала:
– Он был прежде воином, а теперь кормится работою.
– Но для чего он живет в этом дремучем лесу?
– Он рубит дрова и продает их киевским жителям.
– И ты живешь с ним в этой пустыне? Тебе должно быть очень скучно?
– Да, зимою мне бывает скучно: кругом нас воют волки, ревут медведи, и на меня иногда находит такой страх, что я во всю ночь заснуть не могу; но в земле печенежской мне было еще скучнее. Вот когда мы жили в Византии, там нам было весело. Там остались мои старшие сестры. Когда они вышли замуж, то отец мой приехал сюда со мною и с матушкою; она все тосковала, прошлого года умерла, и теперь я живу с ним одна-одинехонька, – промолвила Надежда, бросив грустный взгляд на могилу.
– Но неужели ты никогда не бываешь в Киеве? – спросил Всеслав.
– Иногда, по ночам, я вместе с батюшкою хожу туда молиться.
– Но по ночам все храмы бывают закрыты.
– О, наш храм запереть не можно, – сказала с улыбкою девушка, – в нем нет ни окон, ни дверей. Да что ты меня об этом расспрашиваешь? Если ты не язычник, то, верно, приходил и сам туда молиться?
– Да где же это? – спросил с удивлением Всеслав.
– На высоком берегу Днепра, подле Аскольдовой могилы. Всеслав отступил с ужасом назад.
– Как? – вскричал он, – Ты говоришь о развалинах этого христианского храма?
– Да. Батюшка сказывал мне, что это была святая церковь во имя чудотворца Николая. Злой Святослав разорил ее, но благодать божия живет и среди ее развалин… Да что с тобой сделалось? Отчего ты так побледнел?
– Прощай! – прошептал глухим голосом Всеслав. – Мы больше никогда с тобой не увидимся.
– Так ты уже не хочешь приходить молиться на могиле моей матери? – сказала Надежда, потупив в землю свои кроткие голубые глаза.
– Нет, – вскричал с отчаянием юноша. – Я люблю тебя, а я не могу и не должен тебя любить: ты христианка!
– Так что ж: мы должны любить и врагов своих, а что я тебе сделала?.. Я вижу теперь, что ты язычник, и мне это очень жаль, но я не стану тебя за это ненавидеть.
– Бедная девушка!.. Если б ты знала, кому ты поклоняешься!
– Я это знаю.
– А знаешь ли ты, о чем молят все христиане того, кого они называют своим Искупителем?
– И это знаю; я не раз слышала, как отец мой, преклонив колена, молил его, чтоб Владимир, великий князь Киевский…
– О, не договаривай!.. Итак, Богомил не обманул меня… Прощай!..
Отойдя несколько шагов, Всеслав не мог удержаться, чтоб не взглянуть украдкою назад: девушка стояла на прежнем месте, и робкие ее взоры следовали за уходящим юношею. Заметив это невольное движение, она с живостью сделала шаг вперед, вдруг остановилась и, перебирая в руках своих голубое покрывало, сказала вполголоса:
– Прощай, Всеслав!
Кто любил, тот поймет все отчаяние несчастного юноши. Он слышал в первый раз имя свое в устах той, чей образ сливался со всеми его надеждами. Он встретил ее и должен был навсегда с нею расстаться!.. Эта грусть, начертанная в голубых глазах ее, этот девственный, исполненный уныния голос проник до глубины его сердца. Ах, какие очаровательные, неземные звуки сравнятся с голосом той, которую мы любим! Какой смертный приговор ужаснее последнего «прости» для того, кто, расставаясь навеки с нею, не может в то же время расстаться и с своею жизнью!
– Прости, Всеслав! – повторила девушка еще печальнее; в глазах ее изобразилась какая-то нерешимость, казалось, она желала и боялась что-то сказать… – Но ты забыл, – промолвила она наконец тихим голосом, – возьми же назад мое покрывало.
– Твое покрывало?
– Да! – продолжала девушка, потупив глаза. – Ведь мы уже больше никогда с тобой не увидимся.
– Как, ты отдаешь мне добровольно это покрывало – наследие твоей покойной матери?
– Я и сама не знаю, для чего это делаю; я видела тебя сегодня в первый раз, а мне не хочется, чтоб ты скоро забыл меня.
– Ах, Надежда, – вскричал с горестью Всеслав, подходя к девушке, – зачем ты христианка, зачем ты молишься злому Чернобогу?..
– Кому? – спросила с удивлением девушка.
– Ты называешь его другим именем, но это все равно. Мать великого князя была моею второю матерью, он воспитал меня, и я должен ненавидеть его врагов.
– Но кто сказал тебе…
– О, я знаю это!.. Отец его разорял ваши храмы, он сам презирает веру христианскую, так вы должны его ненавидеть. Но, может быть, ты не разделяешь злобные умыслы твоих единоверцев… Да, да, Надежда, когда они в молитвах своих упоминают имя Владимира, ты не присоединяешь невинные мольбы твои к их преступным мольбам!
– Нет, я говорю также вместе с другими: «Господи, продли дни Владимира, умягчи сердце его и просвети душу светом истинной, Твоей веры!»
– Возможно ли? – вскричал Всеслав. – Вы не клянете, а благословляете имя великого князя?
– А как же? Ведь он наш государь.
– И вы не просите вашего бога сгубить Владимира?
– Сгубить Владимира? Да разве можно его просить об этом?.. Наш бог спасает людей, а губит их враг божий – дьявол, – да за то-то мы и должны его ненавидеть.
– Но что ж делаете вы, когда собираетесь по ночам на развалинах вашего храма?
– Мы поем славу божью, молимся Искупителю, величаем матерь его, Пресвятую и Пречистую деву.
– И вы ничего другого не делаете?.. Вы не упиваетесь кровью невинных младенцев?
– Ах, что ты говоришь, Всеслав! – прервала с ужасом девушка. – Да простит господь бог твое прегрешение! Разве мы дикие звери?
– Итак, все, что я слышал об ужасных обрядах веры вашей, несправедливо? – вскричал Всеслав. – О, как облегчила ты мое сердце! Я могу любить тебя, не оскорбляя моей совести, могу назвать отца твоего моим отцом и благословлять вместе с ним имя Владимира!
– Как, – вскричала с радостью Надежда, – ты хочешь назвать батюшку отцом своим? Так ты желаешь сделаться христианином?
– Христианином?.. – повторил с невольным содроганием Всеслав.
– А как же? Все христиане называют его отцом своим. Ведь батюшка мой, – прибавила она вполголоса, – иерей.
– Иерей?
– Да, да! Он рукоположен в Византии, и если ты хочешь назвать его отцом, то должен сделаться христианином.
– Нет, Надежда, я не хочу тебя обманывать, – сказал Всеслав, – если все неправда, что рассказывали мне о христианах, то и тогда я не могу быть твоим единоверцем! Сколько раз я слышал от Рохдая, Светорада, от мудрого Добрыни, от всех витязей княжеских, что вера христианская не может быть верою храбрых воинов; что Ольгу, как слабую жену, могли обольстить в Византии, но что сын ее, неустрашимый Святослав, ненавидел христиан, а внук, наш Владимир великий князь, презирает их.
– Итак, ты хочешь остаться язычником? – сказала печально девушка.
– Да знаю ли я сам, чего хочу! – вскричал с горестью Всеслав. – Мне противно служение богам нашим, я горю желанием узнать истинного бога, но чему должен я верить?.. Когда в первый раз я увидел тебя на могиле твоей матери… ты молилась, Надежда… Тогда, о, тогда как будто бы густое облако спало с очей моих! «Вот она!» – раздался в душе моей тайный, могучий голос. «Вот та, о которой тосковало твое земное сердце! Молись вместе с нею, и ты узнаешь того, о ком тоскует бессмертная душа твоя!» Но ты скрылась от глаз моих, и вместе с тобою исчезло все; тот же непроницаемый мрак охватил снова и обдал хладом мою душу. Ах, я походил на горького слепца, который прозрел на одно мгновение, увидел свои родные поля, усеянные цветами; взглянул на широкий Днепр, на ясное солнышко, на всю красу и славу поднебесную – и снова погрузился в вечный мрак. Сегодня ты не убегала меня, твой ласковый взгляд, твои приветливые речи – все, даже твое имя, наполнило мою душу каким-то радостным ожиданием. «Она просветит мой разум, – думал я. – Ее бог будет моим богом…» Но ты христианка, – прибавил Всеслав, покачав печально головою, – ты служишь богу, коему поклоняются коварные византийцы… Нет, нет! Рохдай говорит правду: не пристало честным и храбрым витязям перенимать закон и обычаи иноземных торгашей. Да, Надежда, не может статься, чтоб вера, которой вас учили эти хитрые, женоподобные греки, была истинною верою.
