Дмитрий Балашов - Юрий (незаконченный роман)
Софья озирала палаты, залы, лестничные перепады замка и думала о том, как обманывает действительность наши мечты, и хотела, чтобы исчез этот наконец-то достроенный замок, а отец вернул свою молодость, свой задор, свою соколиную стать, чтобы опять волновал сердца и кружил головы красавиц, легко взлетал на коня, мчался впереди своих дружин, чтобы все было, как прежде, чтоб исчез этот кислый дух старости, исходящий от отца.
«Боже мой! Неужели и я такая теперь!» (Знала, что такая, часто смотрясь в зеркало, не обманывалась нимало, и все же казалось: при встречах – редких встречах с любимым отцом – хоть на миг, на час малый, помолодеть, вернуть то, что было тогда, в пору надежд и чаяний, когда все еще было впереди, в сумасшедшем круговороте событий, и не воплотилось в эти немые башни, в камень стен, в эти тесные двери, полные ратников и челяди.)
Она долго плакала тогда, ночью, лежа без сна, рядом со сладко спящим Васильком, что изредка дергался во сне и даже раз произнес вслух: «Дедо!»
Все это было тогда, три – нет, уже четыре года назад. А теперь сын-отрок уже становится мужчиной, лик оделся темным пухом, предвестием бороды, и на женок поглядывать стал. Софья уже не раз подумывала приставить к сыну молодую покладистую служанку. И к отцу она ехала с большей уверенностью в себе. Не изменили братья мужа. Юрий, слышно, в ссоре с детьми – Василием Косым и Шемякой. Татарский набег отбит, и не сегодня-завтра отец исполнит свою давнюю мечту – станет наконец королем!
Ехали в Литву мимо уже убранных пустующих полей, где там и сям были расстелены льны, осужденные мокнуть под дождями осени, мимо уже пожелтевших и побуревших стогов сена и хлебных скирд. И сердце полнилось радостью ожидания встречи.
– Помнишь дедушку? – то и дело без нужды вопрошала она сына.
Василий кивал, к своим неполным четырнадцати годам он начинал уже многое понимать в сложностях политической игры государей, и уже понимал, что не так-то просто станет ему наследовать Витовту, ежели дедушка умрет, а Ягайло останется жив – или ежели польские и литовские паны не захотят его? И как быть с верой? Отказываться от православия Василий, воспитанный Фотием, не хотел. Но все гасило радостно-завистливое нетерпение – узреть великий съезд! Узреть самого Ягайлу, узреть прочую знать, созванную дедом на торжества!
Колеса, выкрашенные красною краской, с оковкою серебром вместо железа ныряли в колеи и рытвины неровного пути. Возок кренился то на один бок, то на другой. Василию хотелось выбраться из этого изукрашенного ящика, сесть верхом на коня и скакать на вольном осеннем ветру впереди дружины, ощущая всею грудью запах осени, запах вянущих трав, земли и бора, следя пролет птичьих стай в мглистых серо-голубых небесах. В конце концов не выдержал, попросился у матери. А Софья, сама себя молча сравнив с клушею (сына считала соколом!), осталась одна, со служанками, и, заваливаясь то вправо, то влево, обложенная полосатыми ордынскими подушками, продолжала думать о новой встрече с отцом, который тогда, наверно, наденет свою красную, отделанную горностаем мантию, рудо-желтый, усыпанный драгоценностями зипун и алые, расшитые жемчугом сапоги и будет восседать на троне и станет в самом деле наконец королем.
Фотий ехал в другом возке и размышлял о том же, вернее не о самой коронации, а о том, оставят ли ему настырные францисканцы право власти в западных епархиях, подчиненных Витовту? Затем и дружил с Витовтом, затем и улещал великого литвина! Сохранить православие в западных епархиях было много трудней, чем тут, в Залесской Руси, где ничто не грозило освященному веками византийскому уставу! Но он должен был спасти Русь от латинов! Любыми путями и средствами! Лишь бы Витовт не заплатил за корону слишком дорогой ценой! Достаточно и того, что Ягайла, чтобы получить польский трон и руку Ядвиги, по сути, пожертвовал Литвой! Православной Литвой! – уточнил Фотий, поправив сам себя. Он мужественно переносил, стараясь не замечать, толчки и тряску ухабистой дороги и лишь шептал молитвы, коротая время в долгом пути.
На ночлег часто останавливались в поле, разоставляя шатры. В монастырях останавливались, строго расспросив: не болеет ли кто – или не болел ли «черной»? Безжалостная, не дающая надежды на излечение хворь была страшна всем.
Давно остались позади Русские земли, подчиненные Москве, миновали земли, захваченные Литвой, миновали Смоленск. Близились Троки.
Глава 14
Праздничный шум большого лагеря слышен был уже издали, когда подъезжали к Трокам. Уже на подъезде дорога загустела повозками крестьян и дворовой челяди. Везли красные ободранные туши зубров и вепрей, везли бочки пива, связки сушеной рыбы, кади с различной овощью, бочки соленых сельдей, сигов. Скоро, за очередным поворотом, показался стан, ряды палаток с гербами, со штандартами над ними, рядом с которыми, наводя порядок, разъезжали закованные в сталь рыцари. Ржание коней, шум толпы, многоязычная речь, яркие одежды татарской конной сторожи, бунчуки и знамена, кольчуги и брони, атлас, бархат и шелк парадных одежд – не поймешь: то ли войско собралось, готовое выступить в поход, то ли и верно гигантское празднество затеяно здесь, в Троках, и русское, зело не скудное посольство как-то враз умалилось, потонуло в этом роящемся множестве, в реве верблюдов, доставленных нарочито из далеких степей, в звуках труб и цимбалов, в горловом долгом крике-пении крымских караимов[14], поселенных Витовтом под Троками, которые сейчас, принаряженные, разъезжали верхами, соперничая блеском одежд с немецкими рыцарями. У самого главного моста к замку пришлось буквально пробиваться сквозь разноликую толпу, и русская конная сторожа уже заспорила с гордыми польскими панами, заступившими было им дорогу к замку. Но вот кто-то проскакал оттуда-сюда, но вот явились ощетиненные копьями Витовтовы ратники в позолоченных шлемах – личная гвардия хозяина Трок, и путь был расчищен. Юный русский князь Василий, весь красный от недавнего гнева, гордо задирая подбородок, первым проехал по гулкому под копытами коней настилу моста.
Витовт встретил дочь на ступенях замка уже во внутреннем дворе. Обнял ее, обнял Василия, примолвив: – Подрос!
По-русски Витовт говорил почти без акцента (как, впрочем, и по-немецки, и по-польски). Одцако долго не задерживал ни Софью, ни внука – махнул рукой, указуя: «Проводят!» И уже подходил к Фотию, принимая благословение русского митрополита под ревнивыми взглядами двух польских ксендзов-францисканцев, неведомо как оказавшихся рядом с князем. Замок был набит – мало сказать – набит, – переполнен народом. Приехавшие еще до Софьи великий тверской князь Борис, новгородские посадники и рязанские посланцы своего князя были размещены за городом. Впрочем, и мейстер[15] прусский тоже находился вне замка, как и мазовспанский князь. Замковые помещения были отданы помимо литовских бояр польским панам, прибывшим с Ягайлой (потому-то русское посольство с Софьей и пытались ляхи не пропустить в замок!).
Роскошь одежд, гонор и спесь, лезущие из каждого слова, жеста, даже поворота головы польских шляхтичей лезли в глаза, и Софья, слегка обиженная краткостью встречи, поспешила уединиться в представленных ей покоях с видом на озеро, где было относительно тихо и можно было умыться (кувшин с теплой водой и таз ей подали сразу) и отдохнуть. Василий долго пропадал где-то там в шуме и многолюдстве, верно, устраивая своих дворян и кметей, и Софья уже начала беспокоиться, когда он явился разгоряченный, сияя ликом.
– Поляки с немцами чуть не передрались давеча! – вымолвил с торжеством. – Ливонцы забыть не могут давешний разгром! – И, не давая матери раскрыть рта, сообщил: – Дедушка вечером зайдет к нам, просил подождать с трапезой!
Видимо, это и было главное, что должен был сообщить сын. И Софья вся подобралась, понимая, что предстоит важный неприлюдный разговор о русских делах, ежели отец сам хочет зайти. Она с беспокойством глянула на служанок, своих и местных литвинок, приставленных к ней.
– А сейчас нас всех созывают на пир! – докончил Василий торжественно. – В главную палату, туда, где трон! – пояснил он, сверкая глазами, в упоении от многолюдства, роскоши и дедовых щедрот.
Отправились. Зала, когда-то казавшаяся очень большой, нынче как бы уменьшилась – такое количество разряженной знати переполняло ее сейчас. Софья впервые узрела так близко от себя польского короля Ягайлу – вислые тонкие усы, бегающие черные глаза, легкая, то пропадающая, то вспыхивающая улыбка. Он казался моложе Витовта и одет был очень просто – по сравнению с хозяином Трок в алом и золотом – как и ожидала Софья – своем наряде. Они сидели бок о бок, два брата, скрепленных ненавистью и странною любовью, в странном окружении русских и литовских князей, греческого митрополита Фотия, католических патеров, ливонского магистра и разнаряженных польских панов. Тут была собрана вся знать, те, кто попроще, угощались в молодечной и поварне, а то и прямо на дворе, за расставленными столами. Здесь, в зале, столы ломились от яств и питий русских и иноземных. Внесли устрашающих размеров осетра, внесли серебряные котлы с ухой, мясной и рыбной. Золото, серебро и хрусталь дорогих кубков и чаш начали наполняться вином. А Софья вспоминала далекий, потонувший в прежних годах пир в Краковскском замке, который сейчас, по миновению лет, казался ей и тоньше, и значительней того, что устраивал сейчас её отец. Впрочем, вошли музыканты. В перерывах меж сменою блюд привели медведя на серебряной цепи, который показывал различные фокусы – стоял на голове, подкорчив косматые задние лапы, и даже брал в лапы канклес[16], царапая когтями струны. Были и литовские жонглеры, и все казалось, однако, Софье, что здешние торжества грубее, проще, хоть, может быть, и пышнее. Отец явно хотел поразить воображение гостей изобилием, навалами печеного и жареного мяса, разнообразием вин и медов. Ляхи, напившись, пробовали петь. Магистр поглядывал на польскую знать чуть надменно, а те на него – заносчиво; какой-то ордынский бек, затесненный толпой, взглядывал воровато, явно никому не доверяя. А отец в своем распашном красном облачении был бел ликом и хмур рядом с улыбающимся барственно и вальяжно раскинувшимся в кресле Ягайлой. И Софья чуяла, догадывала, что Ягайла вновь таит какую-то пакость, припасенную для двоюродника (много позже выяснилось, что пока он тут изъяснялся во всяческой дружбе, корону, везомую из Рима, по его прямому приказу задержали в Кракове, тем самым сорвав ожидаемую коронацию Витовта). Знала! Догадывалась! И ничего не могла содеять!
