Иван Наживин - Кремль
– Ну, что же там? – спросил он старого дворецкого.
– Все готово, княже… – поклонился тот в пояс.
– Жалуйте, гости дорогие, хлеба-соли наших откушать… – обратился приветливо князь Семен к гостям. – Батюшка, князь Данила, князь Василий, жалуйте…
Он знал, что за чарками языки развяжутся скорее.
Все направились в сени. Князь Василий едва оторвался от фряжской Богородицы, с которой он глаз не сводил, и подавил тяжелый вздох…
Все, помолившись, чинно расселись за отягченный всякими брашнами и питиями стол. Посуда была вся деревянная, с позолоченными краями, изготовленная монахами по монастырям. Оловянные торели и блюда были еще большой редкостью. Тарелок, вилок, ножей не полагалось совсем, ели перстами. Хрусталь был такой редкостью, что его упоминали даже в завещаниях. У князя Семена все было богаче других, но все же простота большая была во всем обиходе. Роскошью были разве только серебряные кубки, которые стояли перед каждым гостем: они были обязательны, чтобы пить здравицы.
– Ну, во здравие великого государя…
Все выпили до дна, но без большого воодушевления… Расчеты князя Семена оправдались: языки стали мало-помалу развязываться. В молчанку играть было невозможно, дело не терпело. Если большие князья отстаивали свои права и преимущества, то люди середние, как Берсень или дьяки, те стремились дать Руси во всем порядок.
– Так вот, гости дорогие, быка надо нам брать за рога… – сказал князь Семен. – Ходить вокруг да около времени нету. Жизнь пошла у нас не по старине, не по обычаю…
– Верно, княже… – согласился бойкий Берсень. – С тех пор, как Софья у нас появилась, и началось это нестроение наше. Которая земля переставляет свои обычаи, та недолго стоит. Теперь государь, запершись, все дела государские у постели решает. На людях он показывает, что встречь слово любит, что не гневается даже, когда к делу, и на поносные и укоризненные слова, а потом все на свой салтык повернет. В старину так не водилось. В старину бояр и советников слушали. С этим высокоумием и несоветием великого государя трудно земле управу дать…
– Вон Курбский все об отъезде толкует… – сказал князь Данила Холмский. – Может, он и отъедет, а может, и голову тут оставит. С великим государем жди всего. Софья-то, сказывают, беременна. Ежели она родит государю сына, положение ее станет еще крепче: Ивана Молодого великий государь не больно жалует…
– Да чего там и жаловать: ни с чем пирог… – сказал сурово дьяк Жареный.
– Ох, как бы не ошибиться тут!.. – покачал тяжелой головой своей князь Семен. – Думается все мне, что Иван рохлей только прикидывается, а коготки есть и у него. Может, потому он все и охает, что при ндравном родителе-то эдак жить покойнее… Ну, во здравие дорогих гостей!.. Князь Данила, что же ты?
Зазвенели кубки.
– Рохля он или не рохля, это дело второстепенное… – поглаживая свою соболью бороду, проговорил обстоятельный дьяк Федор. – Надо дело поставить на Руси так, чтобы во всем закон был, а не то что – куда хочу, туда и ворочу. Надо по правилу жить…
– Вот Судебник скоро составят, и будет всем закон… – притворился непонимающим хитренький Токмаков.
– Я не о том говорю… – с некоторой досадой отозвался Курицын. – Судебник-то – закон для народа, а закон нужен для всех. Иной раз поглядишь и не поймешь, не то Русь – вотчина великого государя, не то государство, не то помещик он, не то верховная власть…
– Да ты это к чему?
– А к тому, что и для великого государя не усмотрение надо, а закон… – сказал дьяк. – Ему же так лучше будет… – поторопился он смягчить. – Вот, скажем, наследником у нас теперь Иван Молодой. А о Софье толкуют, что она беременна. Так вот: ежели она родит сына, кто же будет наследником? Неизвестно. Вот тебе смута и готова. А надо, чтобы закон это предусмотрел…
– Да и трудно такую державу, как Русь, одному управить… – сказал князь Семен. – И с законом трудно, а без закона и того труднее. Негоже, что великий государь бояр стал от совета удалять.
– Да и то сказать: зачем будем мы отказываться от прав наших? – вставил князь Данила.
– Все это так, да как вот к делу-то подойти? – сказал Токмаков. – Умный подход – это уже полдела…
Помолчали: говорить или не говорить? Но дело не терпело.
– Ежели у Софьи родится сын, то, пожалуй, Ивана Молодого великий государь от дел отставит… – сказал князь Иван Патрикеев. – А за новым наследником-то Софья стоять будет. А это такой бабец, что… Ну да чего там толковать-то, сами знаете…
Точек над i бояре не ставили, но все понимали, что в предстоящей игре опираться надо будет на Ивана Молодого, провести его, в случае удачи, на престол, а предварительно заставить целовать крест на том, чтобы при государе совет боярский был. А что он теленок-то, так это, пожалуй, и лучше. Все отдавали себе отчет, что игра такая при Иване III и тяжела, и опасна, но не хотелось старым державцам в простых слуг государевых превратиться, а второе – в этом дьяк Курицын был вполне прав, – надо же, в самом деле, и о Руси подумать, надо ей закон и порядок дать…
И долго шумели просторные сени именитого князя речами застольными. Несмотря на выпитые вино и меда, все были начеку, но, и недоговаривая, все же общую линию наметили, а те, что похитрее и в делах человеческих поопытнее, те наметили уже потихонечку и линию поведения личного: как и когда, в случае чего, отойти в сторону, как и когда обскакать сегодняшних союзников, а буде понадобится – и свалить их и по ним подняться повыше: иначе дела человеческие не строятся.
В Москве отошли уже вечерни. Широко раскинувшийся по своим холмам – их было совсем не семь, как, в подражание Риму и Византии, утверждали некоторые славолюбцы, – город в лучах заката был весь золотой. Благодаря хозяина тороватого за угощение, гости встали из-за стола и один за другим, не сразу, выходили из сеней на ярко сияющий двор. Слуги с конями поджидали их у крыльца. И в то время как князь Василий, уже сев на коня, сговаривался о чем-то с Берсенем, из соседних хором князя Холмского, из высокого терема, на него с восторгом смотрели из окна косящатого чьи-то горячие голубые глаза…
И когда князь Василий с отцом в сопровождении холопов скрылись за углом тесной и духовитой улицы, молоденькая – ей только что минуло восемнадцать лет – Стеша, жена князя Андрея, бросилась перед божницей своей на колени: ни днем ни ночью не давал ей покою образ князя-мятежелюбца!.. Наваждение это тем более пугало Стешу, что по характеру своему она была скорее черничка, чем боярыня московская. Она многие часы проводила на молитве, строго блюла посты, усердно помогала нищей братии и жила не столько на трудной земле этой, сколько в мире потустороннем. Если бы воля, она и замуж не пошла бы, но крутой отец ее, князь Курбский, согласия и не спрашивал…
Со слезами на прекрасных голубых глазах Стеша стояла на коленях перед божницей, но не чувствовала она теперь той помощи, которую раньше всегда подавала ей Пречистая в трудные минуты ее молодой жизни. Вспомнилось ей опять и опять, что женат князь Василий, что другую ласкает он, что никогда, никогда не будет он ее. И со стоном глухим повалилась бедная Стеша на ковер перед образами, и лежала, и сжимала руки белые, и трепетала вся, словно насмерть раненная белая лебедушка…
А за дверью тихонько плакала Ненила старая, мамушка, которая выходила ее: она видела, что тяжко скорбит ее касаточка сизокрылая, но не знала она, что за горе точит сердце…
XIV. Ночные шепоты
Летний вечер догорел в красе несказанной. Потухло небо в облаках, пестро пылающих, потухла река, многоцветными огнями игравшая, потухла сияющая земля. Утих рабочий шум на стенах кремлевских, утихла вся Москва – москвитяне ложились спать рано, – и только заливистый лай многочисленных собак по дворам да колотушки сторожей тревожили иногда ясную тишину ночи…
– Главное, не робей… – на своем смешном, жестком языке, лежа рядом с Иваном на лебяжьих перинах и сама, как перина, черными волосами вся поросшая, тихо говорила Софья. – Ежели есть у тебя силы на гривну, а ты не робеешь, ты сильнее того, у кого силы на сто гривен, а дерзания нет. Что ты столько над Новгородом раздумываешь? Ждешь, когда Казимир очухается да подойдет к ним на подмогу? Или с боярами чего нежничаешь? Ты или не ты великий князь на Москве? Ты! Так пусть все и раз навсегда запомнят это. Подбери всю Русь под свою руку, от Ледяного моря до Карпат. Давно ли было время, что Русь своей гранью туда простиралась? А теперь куда вас загнали? Да кто!.. Литва, ляхи!.. И на татар смотреть нечего. Они друг дружку там, в Орде, жрут – помоги им в этом, а там по очереди и передави всех. Какая сласть из-под рук смотреть?.. Силен не тот, кто силен, а тот, кто не боится дерзать…
