Наталья Павлищева - Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения
– Донна Лукреция…
– Что?!
– Приехала!
Знал, что сообщать, Папа и кардинал Валенсийский вскочили со своих мест и бросились навстречу своей любимой девочке, едва не сбив с ног самого секретаря. По коридору к ним действительно спешила Лукреция!
– Девочка моя… – раскрыл ей объятья понтифик.
Дочь, как полагалось, попробовала присесть в поклоне, поцеловать руки Папы, но тот не позволил, поднял, расцеловал в обе щеки, рядом стоял Чезаре, с трудом дожидаясь своей очереди. Заметив нетерпение сына и в очередной раз порадовавшись такой дружбе детей, понтифик подтолкнул Лукрецию к Чезаре. Теперь объятья были еще горячей.
– Ах, как я рада вас видеть! Как же я по вас соскучилась!
– А мы как скучали без тебя!
– Ты посмотри, отец, как она выросла, как повзрослела!
Лукрецию поворачивали то одним, то другим боком, хвалили, восторгались, она снова чувствовала себя в привычной атмосфере любви и обожания. Это было то, чего она так страстно желала, чего так ждала. Пятнадцатилетней графине была очень нужна именно такая атмосфера.
– А где твой супруг?
Лукреция чуть нахмурилась, но тут же махнула рукой:
– А! Он не слишком подходящая для меня компания!
– Даже так?
Александр с Чезаре переглянулись, будь Лукреция чуть внимательней, она поняла бы, что разговор о несоответствии супругов между отцом и сыном уже бывал, но юная женщина так радовалась, что снова среди родных и дорогих ей людей, что мысли о муже постаралась просто выбросить из головы.
– Мы будем сегодня танцевать? – Глаза Чезаре смеялись, он прекрасно понимал, сколь заманчиво для сестры такое предложение.
– О, да! Испанские танцы! Можно, Ваше Святейшество?
– При одном условии, вернее, двух.
Брат с сестрой удивленно замерли, никогда не бывало такого, чтобы отец, обожавший смотреть на танцы детей, не соглашался с восторгом.
– Первое: вы будете еще и петь. – Лица брата и сестры расплылись в улыбках. – А еще ты немедленно поцелуешь меня и назовешь отцом. Мне надоело твое «Святейшество». Иди ко мне, моя девочка!
Секретарь издали наблюдал, как понтифик снова обнял и расцеловал свою дочь. Кому еще может быть позволено вот такое? Только любовнице. Неужели…
Он подумал, что о происходящем нужно обязательно рассказать Иоганну Бурхарду, церемониймейстеру двора, который к тому же подробно записывает все, происходящее в Ватикане.
Секретарь был новеньким и не знал, что объятья и поцелуи у Папы возможны с теми женщинами, которых он больше всего любил (необязательно плотской любовью), но главной среди них была дочь Лукреция. Потому что любовница сегодня может быть одна, а завтра другая, а дочь, да еще и такая, у него единственная. Эти трое – Джованни, Чезаре и Лукреция были для понтифика семьей Борджиа, за которую он готов отдать не только все сокровища, но и саму жизнь. Его дети… Что могло быть ценней?
Вечером действительно был пир и были танцы. Устроил праздник местный владетель Бальони. Лукреция с таким удовольствием окунулась в привычную суету перед пиром, потом принимала комплименты по поводу своей красоты, выслушивала заверения, что пребывание в Пезаро ей явно пошло на пользу, что она со временем только хорошеет… Но главное… она танцевала с братом. Месяцы, проведенные в Пезаро, вдруг показались вечностью, неужели вот так они танцевали всего год назад? Казалось, это было так давно…
Сейчас Лукреция вполне ощутила, что для нее означали эти месяцы разлуки с родными и любящими ее людьми, поняла, что она не сможет жить без Его Святейшества, без Чезаре, без другого брата – Джованни, который тоже должен скоро приехать, без римской суеты и праздников. В Пезаро тоже не было скучно, даже после отъезда графа Пезаро его супругу часто приглашали на разные пирушки, общество было приятным, но с Римом не сравнится.
Лукреция с Чезаро действительно много танцевали; глядя на детей, с удовольствием выплясывающих испанские танцы, Папа млел, ему не хватало только Джованни, о Джофре он и не вспоминал. Как сама Лукреция не вспоминала о своем мрачном муже Джованни Сфорца.
– Ну, сестричка, дома лучше? – Чезаре грациозно поклонился, как велел рисунок танца.
Кланяясь в ответ, Лукреция беззаботно рассмеялась:
– Конечно!
– Как ты похорошела!
В Риме Папу встречали, как победителя, ведь ни для кого не секрет, что хотя он и не оборонял Рим, именно благодаря его хитрости и умению вести переговоры французы оказались в дураках. Мысль о том, что завоеватели едва унесли ноги, нравилась всем, конечно, в самом городе мародерствовали не только французы, немало домов было разграблено, а женщин изнасиловано своими же итальянцами, но вспоминать об этом как-то не хотелось. Напротив, Рим готовился встретить Франческо Гонзага – победителя при Форново, того самого, что заставил армию Карла поспешно уносить ноги за Альпы и которому достались немалые богатства, награбленные французами в Неаполе.
Вообще-то, Карл считал, что это он победил в битве на реке Таро, ведь французская армия сумела прорваться сквозь ряды итальянцев и уйти. А вот итальянцы считали, что выиграли они, ведь Карл ушел «налегке», бросив все, вместе с пушками и обозом… А еще были пленные, за которых предстояло получить неплохой выкуп.
Папа позвал дочь к себе. Лукреция, обласканная и задаренная отцом, предвкушала новый подарок и была очень довольна. Глядя на свою повзрослевшую дочь, которая за год отсутствия превратилась из тоненькой девочки в столь же тоненькую, но уже женщину, Александр с досадой покусывал губу: надо немедленно придумать, как избавить ее от этого мужлана Сфорца! Но пока речь шла не об этом.
– Лукреция, я хочу, чтобы прием в честь героя Форново прошел в твоем дворце Санта Мария ин Портико.
– В честь Франческо Гонзаго?! У меня?
– А ты против? – рассмеялся довольный смущением дочери Александр.
– Как я могу быть против, я боюсь не справиться. Отвыкла за год…
– Бурхард поможет все организовать, я выделю средства. Твоя роль – с почестями принять дорогого гостя. С этим справишься?
– Да.
Глаза Лукреции счастливо блестели. Ей предоставлялась возможность быть хозяйкой большого приема не в маленьком Пезаро, где пусть и весело, но все же провинциально, а в Риме да еще и в честь общепризнанного героя!
– Завтра вечером.
Лукреция низко присела, поцеловала руки Папы и буквально выскочила за дверь. Навстречу шел Чезаре; завидев счастливую, возбужденную сестру, он, широко улыбаясь, поинтересовался:
– Что?
– Прием в честь Франческо Гонзаго пройдет в моем дворце!
– Какой же ты еще ребенок! – не выдержал брат. – Иди сюда, я тебя поцелую.
Нежный поцелуй Чезаре не остался незамеченным Иоганном Бурхардом, который расценил его как подтверждение слухов о связи сестры и брата.
Осторожно крякнув, чтобы прервать объятья брата и сестры, церемониймейстер низко склонился в поклоне, но не столько, чтобы выразить свое почтение, сколько чтобы скрыть смущение. Столь откровенные объятья в Ватикане… о, на это способны только Борджиа! Совсем уже потеряли стыд!
– Его Святейшество поручил мне разработать церемонию встречи героя Форново к завтрашнему дню…
– Да, прием будет у меня во дворце. Вы поможете мне его организовать?
– Конечно, мадонна.
Джованни Сфорца несколько удивила суета во дворце. Туда с раннего утра вдруг потянулись повозки со всякой всячиной: снедью, посудой, коврами, рулонами ткани, фонариками, забегали десятки чужих слуг (хотя отличить своих от чужих он едва ли смог бы, но потому, как слуги тыкались, не зная расположения комнат, было ясно, что это чужие).
Остановив одного из слуг, граф Пезаро потребовал ответа: почему суета? Слуга пожал плечами:
– Готовимся к сегодняшнему приему, господин.
Джованни показалось, что слуга смотрит насмешливо, потому дальше расспрашивать не стал, отправился прямиком в спальню супруги. Вскочившую перед ним Пантецилию, которая охраняла сон хозяйки (Лукреция не встала так рано), граф просто отодвинул. Пискнув, как мышонок, под его твердой рукой, служанка вынуждена была подчиниться. В конце концов, он супруг хозяйки и имеет право входить в эту спальню в любое время дня и ночи, если, конечно, хозяйка не распорядилась никого не пускать. Но такого распоряжения не было.
Пантецилия с недоумением смотрела в спину графа Пезаро, странный все же муж у донны Лукреции, к чему приходить утром, если здесь можно было провести всю ночь? Но, похоже, Джованни Сфорца не собирался проводить утренние часы с женой, он намеревался задать ей вопрос, слишком решительным был его шаг.
Лукреция сладко спала, ее волосы разметались по подушке, графиня Пезаро и днем была похожа на ребенка, хотя ей почти шестнадцать, а во сне она вообще выглядела нежной девочкой. На мгновение Джованни замер, глядя на сладко посапывающую супругу. Ну почему он такой неудачник?! Почему у него нет достаточно денег, достаточно сил, чтобы просто увезти вот эту девочку и, не обращая внимания на ее родственников, держать у себя в Пезаро, там организовать двор не хуже, чем в Ферраре, Милане или даже блестящей Флоренции? Чем он хуже? В глубине души он прекрасно понимал, что это только из-за собственной слабости. Даже Франческо Гонзага после начальных уступок сумел стать героем коалиции, сумел вовремя возглавить армию и дать отпор французам, а он, граф маленького Пезаро, так и останется всего лишь Джованни Сфорца, одним из тех Сфорцо, с которыми мало кто считается.
