Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)
Сознание, что он ведет настоящее войско против простой ватаги, давало уверенность в полной победе и в то же время тревожило самолюбие воеводы: стяжает ли он подобной победой истинно ратную славу, достойную дедов?
В нем шевелилось нечто подобное чувству стыда: он, внук прославленных предков, выходит на битву с простым мужичьем, которое будет с ним биться рожнами, дубинами и топорами. Он лишь надеялся на воинский ум Степана.
Разин поймет, что ему не выстоять против столь оснащенной и крепкой рати, и сам повернет оглобли назад, на казачий Дон, не смея сунуться в битву. Такому исходу стольник был бы лишь рад: он избавился бы от греха пролития русской крови, и никто не сказал бы ему, что воеводская слава им добыта в битве с мужицкой ордой... Если бы Разин бежал от него домой, он не стал бы его преследовать, как не преследовал в прошлом году, встретив Разина в море...
В городские ворота уже проходили последние сотни стрельцов, за ними пошли пушкари.
Шум на погрузке усилился. Возле стругов, мешая ряды, ратные люди теряли облик войска и превращались в толпу. Галдеж у стругов раздражал князя Львова. Он послал капитана поляка унять шум. Тот побежал по песку, звеня шпорами. Князь Семен усмехнулся. «Ишь, щеголь пан! Зачем ему остроги в речном походе?»
Он вернулся мыслью к Степану.
«Куда он лезет, зачем?! Дон покорил. Теперь бы ему и держаться мирно. Жить богато, как князю, владеть целым войском. Я ему славу сулил Ермака, а его ишь Богданова слава смутила. В гетманы льстится, что ли?!»
Вслед за прошедшими рядами ратных людей выехало из города несколько телег, привезших корабельные пушки I! ядра.
С каждого струга сбежали пушкари. По четыре брались за каждую пушку и, прогибая сходни, теснясь, с кряхтеньем и сапом тащили литые стволы на палубу...
Из городских ворот в колымаге, запряженной четверкой коней, выехал митрополит, с ним четыре попа. Поддерживая старенького митрополита, попы повели его к берегу, в челн, где с длинными веслами ожидали двое молчаливых монахов.
Попы подсадили митрополита в ладью, помахивая кадилами, запели молитвы. Свежее волжское утро необычно запахло ладанным дымом.
Проплывая в челне на веслах вдоль всей вереницы стругов, растянувшейся на целую четверть версты, митрополит благославлял струги и кропил их «святою» водой. Синеватое облачко дыма плыло по Волге за митрополичьим челном.
С первым лучом солнца торжественно выехал из городских ворот воевода с сотней драгун – поляков и немцев и полусотней черкесов. Князья Михайла Семенович и Федор Иванович Прозоровские ехали рядом с боярином.
Михайла вез тканное золотом знамя с изображенным на нем распятием.
Прозоровский, выехав из ворот, задержал своего коня, оглядывая боевой караван. Над стругами поднимался лес в тысячи пищальных стволов, протазанов {Прим. стр. 90} и копий.
Воевода провел ладонью по бороде сверху вниз.
Это движение выражало у воеводы довольство. Он увидел великую, грозную силу, которую высылает в бой. Сорок флагов вились над мачтами в ветре. На нескольких насадах красовались тяжелыми полотнищами знамена стрелецких приказов с изображениями Георгия Победоносца, богородицы, Николая-угодника и других святых.
Левее города, на глубине, над трехверстной ширью весенней Волги, красуясь под утренним солнцем белыми парусами, высился первый российский военный корабль «Орел» – невиданный ранее трехъярусный великан, построенный старанием Василия Шорина и Ордын-Нащокина. Тридцать две пушки глядели с его бортов, по огромным мачтам лазали матросы, с палуб слышался посвист сигнальной дудки.
Боярин подумал, что недалеко то время, когда подобные корабли заменят струги – и тогда конец разбойничьей вольнице казаков. Они не посмеют больше тревожить Волгу.
Из городских ворот вылезала теперь толпа провожатых – стрелецких жен и детей, посадских знакомцев и просто любопытного люда, который всегда охоч до ратного зрелища.
Ратные начальники увидали выехавшего из города боярина и пешими заспешили ему навстречу. Он ждал их, не сходя с седла. Михайл Прозоровский спешился, ожидая начальных людей.
– Слезь с коня, – шепнул воевода сыну.
Но Федор пренебрежительно передернул плечом.
– Вот еще! – пробурчал он.
Воевода взглянул на сына с тайною радостью. Непокорная гордость мальчишки отражала надменный нрав его самого. Преждевременно тяжеловатое, не по возрасту полное тело Федора словно вросло в седло.
– Слезь, неладно, – лишь для порядка повторил воевода.
– Худородны они еще – нам перед ними слазить!.. – ответил Федор.
И только тогда, когда князь Семен с офицерами подошли вплотную и поклонились, боярин спешился перед ними, и в то же время спрыгнул с коня Федор.
От берега подходил, поддерживаемый священниками, дряхлый митрополит. Боярин впереди всех пошел навстречу ему и преклонил колена на береговой песок, сняв свою высокую боярскую шапку, надетую для сегодняшнего торжества. За воеводою опустились на колени князь Львов и другие русские начальники. Иноземные офицеры слегка отошли к стороне. Митрополит благословил воевод и передал икону Кошкину, взяв ее из рук священника. Прозоровский принял знамя от Михайлы и вручил его Львову.
Не вставая с колен, Львов и Кошкин поцеловали край знамени.
– Сим победиши! – напыщенно сказал боярин князю Семену.
В тот же миг, едва Семен Иванович принял знамя и встал с колен, на стругах ударил салют из пушек...
Берег вздрогнул. И вдруг, словно отзвук, отгрянул салют с корабля, стоявшего в полуверсте от города, борта корабля мгновенно окутались пороховым дымом.
На стругах заиграли накры {Прим. стр. 91}, сопели и трубы.
Князь Семен, неся принятое от Прозоровского знамя, благословляемый митрополитом, направился к своему головному насаду. По сторонам князя шли двое стрелецких сотников, за ним – остальные начальные люди и несколько человек сопельщиков, играющих на сопелях.
Взоры всех были устремлены на совершавшееся торжество, на пышное облачение митрополита, митра и посох которого под утренним солнцем сверкали рубинами и алмазами, на новое, тяжелого шелка, знамя с золотыми кистями, на князя Семена, шествующего со знаменем, и никто не заметил черную телегу, что выехала из городских ворот вслед за воеводой. Телега была накрыта заскорузлой холстиной, а по краям ее сидели палач и два его помощника...
Воевода дал знак палачам. Они сорвали с телеги холстину. Под ярким утренним солнцем на телеге сверкнула голубая парча и еще что-то желтое, зеленое, золотое...
Когда князь Семен подходил к своему насаду, палачи подхватили с телеги какое-то безжизненное тело и по сходням направились на передний струг, вслед за князем.
По всему каравану прошел ропот, послышались возгласы недоумения:
– Мертвое тело тащат!
– Пошто мертвое тело в золотном наряде?!
Палачи по-хозяйски взошли на струг.
Один из них приставил лестницу к мачте и высоко перекинул петлю, двое других захлестывали петлей шею мертвого человека в нарядной одежде.
С ближних стругов сотни глаз следили за ними.
– Кто же мертвого весит?! То чучело, братцы!
– Чучело Стеньки!
– Болвана в золотный кафтан обрядили! – послышались голоса стрельцов.
Люди смотрели теперь с любопытством на эту игру.
Огромная голова разряженной куклы безвольно моталась, не попадая в петлю...
Князь Семен между тем, не слыша за музыкой возгласов на стругах и не видя того, что творится, прошел на нос струга и укрепил на нем знамя.
В тот же миг снова ударили пушки со всех стругов. Снова откликнулись пушки с «Орла», и палачи, наконец управившись с петлей, стали тянуть на мачту свою жертву.
И вдруг казавшееся до тех пор безжизненным тело, подтянутое на самый верх мачты, задергалось, трепеща всеми членами...
Звуки музыки оборвались. Люди ахнули. Князь Семен только тут оглянулся назад и отшатнулся от того, что увидел. Это была казнь юноши, до полусмерти замученного пытками, юноши с огромной, распухшей, вздутой, как тыква, искалеченной головой, со срезанными ушами и носом и будто нарочно приклеенными торчащими кошачьими усиками...
Последнее содрагание пробежало по телу несчастного, вызывая жалость в сердцах всех, кто мог его видеть.
– Изверги! Дьяволы! – крикнул, не выдержав, кто-то из ратных людей на одном из ближних насадов.
– Вам самим так качаться! – воскликнул второй. Офицеры забегали по палубам этих стругов. Размахивая плетьми и тростями, они разыскивали виновных. Но роптал уже весь караван. Гул стоял над стругами, как в ульях. Многие ратные люди сдернули шапки с голов, не тая от начальных жалости и сочувствия.
Молились и громко роптали также в толпе горожан, скопившейся у городской стены.
– Эк сердечного истерзали! Вот мук-то принял за нас!
– Молодой! Чай, матке-то с батькою безутешно будет!
– А может, жене!
– Батька к нам его послал! – уверенно выкликнул кто-то.
