Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский
«Но людей он нанимает толковых. И мажордом у него знатный, и коннетабль дельный».
Волкову было очевидно, что люд местный, что на земле, что в замке, держат в строгости и лениться тут никому не дают. И ещё он понял кое-что: замок стар, потому что новый графу не так чтобы и нужен — видно, тихо в этих местах. И горцев свирепых, своих западных соседей, он почему-то совсем не боится. Но это вовсе не значит, что пожелай себе фон Тельвис новый замок поставить, так он не поставил бы. Уж деньги у графа имелись, в этом Волков убедился, как только вошёл в главную залу графского дома. Большие резные двери, что вели с балкона в залу, были распахнуты настежь, и у каждой двери стояло по два лакея в хорошей одежде, а едва он сделал шаг через порог, как его тяжёлый бронированный башмак сразу утонул в высоком ворсе огромного и очень красивого ковра. А ещё зал был отлично освещён, так как половина старой стены была снесена, и её заменили большие, современные окна. Света было много, так что Волков успел скользнуть взглядом по стенам, сплошь завешенным великолепными гобеленами, которые прерывались лишь в месте древнего и огромного камина, в котором на вертеле можно было зажарить целого кабана. А ещё прямо под окнами стоял большой стол, накрытый скатертью, а на нём серебряная посуда, а среди серебра дорогое цветное стекло. Нет, нет… Граф вовсе не был беден.
Все вошедшие стали снимать свои шлемы и подшлемники, а Волков и так был без шлема, он отдал его Хенрику ещё во дворе и теперь оглядывал залу: ну и как тут у графа?
И вот у стола-то он и увидал женщин, они стояли в светлых платьях, прекрасно освещённые лучами солнца, что падали из больших окон. Эти женщины буквально купались в свете и были необыкновенно живописны, хоть художника зови. Дамы почти светились, сияли… И поначалу Волкову, вошедшему в залу, даже было не разглядеть их как следует, пока глаза не привыкли. Но дамы не стали дожидаться, пока генерал их рассмотрит, и двинулись к нему сами.
Он сразу услыхал их лёгкий смех, которым красавицы нередко скрывают своё смущение. И тогда мальчишка-паж, шедший впереди генерала вместо мажордома, объявил громко и немного фамильярно:
— Маркграфиня, графиня… Вот… Это барон фон Рабенбург, рыцарь, что путешествует через наши земли на запад, в сторону гор. Зачем — не знаю. А с ним его люди.
И тут, когда дамы подошли поближе, Волков разглядел этих… ангелов. Настоящих красавиц, таких, что были одна прекраснее другой, но сказать, кто лучше, просто невозможно. Обе уже не были молоды, так как переступили черту тридцатилетия. Но что касается привлекательности, то это были женщины, вступившие в возраст, который многие мужи посчитают наижеланнейшим. А их платья только подчёркивали их формы. Нет, то не были тяжёлые и многослойные платья северянок, что кутают себя и в холод, и в зной в тяжкие сукна и плотную парчу. То были платья изумительного, невесомого шёлка, что был разукрашен удивительными цветами и невиданными птицами и почти не шуршал при ходьбе. Да ещё и шли они по толстому ковру, так что движения их были беззвучными и лёгкими. Истинно ангелы в дивных одеждах и ослепительных солнечных лучах плыли к старому солдату, беззвучно, а слышны были только их звенящие серебром голоса:
— Ах, барон, ну наконец-то!
— Супруг мой, отчего же так долго вы не вели к нам такого рыцаря, и в доспехах ещё, как будто с поля брани к нам попал сразу?
— Ах, простите меня, дорогие мои госпожи, — с поклоном оправдывался граф Тельвис. — Дорога до постоялого двора была не близка, хорошо что хоть успел застать барона не в пути, а когда он только собирался ехать.
— О, барон, — одна из дам наконец вышла из ослепительного света и стала доступна его взору. — Вы так мужественно выглядите в этих прекрасных доспехах…
И тут Волков почувствовал себя, мягко говоря, немного… нелепо. На дамах едва ощутимые, почти прозрачные в свете солнечных лучей шелка, сам граф и его паж тоже одеты весьма изысканно, а он и его оруженосцы словно к битве приготовились…
А женщины, стоявшие перед ним, были так прекрасны. Так прекрасны, что не уступили бы в красоте самой графине фон Мален. В нынешнем её состоянии. Их удивительные платья в открытости своей едва-едва удерживали их формы в рамках хоть каких-то приличий. И в этих дамах было, кажется, всё прекрасным: и их одежды, и их высокие причёски, и то, что волосы их не были покрыты даже самой лёгкой тканью, что еще больше подчёркивало открытость и даже некоторую фривольность…
«Осталось только надеть подшлемники, нахлобучить шлемы — и всё… Можно доставать оружие и начинать резню. Доспехи, оружие, заряженные пистолеты в сумке на груди у фон Флюгена…».
Но об этих его мыслях графиня, конечно же, ничего не знала и поэтому, подходя ближе и протягивая ему руки в перстнях, говорила:
— Но… боюсь, что вам будет немного жарко в этих латах, так как мы не собираемся сегодня вас отпускать.
Генерал взял её за руки и поцеловал с поклоном сначала одну, потом другую, но так как задерживаться здесь он не хотел, а хотел лишь забрать отсюда маркграфиню Винцлау, тут же начал говорить что-то нелепое:
— К сожалению, мы вынуждены… Мне нужно… У меня не так много времени… Мне очень жаль, графиня.
А тут проклятый наглый паж ещё и добавил барону неловкости:
— Да он вообще ехать не хотел, пока граф ему не сказал, что маркграфиня гостит у нас.
— Ах, как жаль, — тут же расстроилась графиня, но своих рук у него не отняла и, сжимая его пальцы своими, продолжила дивным серебряным голоском: — Мне так печально это слышать. Мы тут живём в этой глуши… Живём очень одиноко, на западе от нас горцы, соседи унылые и такие грубые, что, даже заходя к нам в гости, жен своих оставляют телеги сторожить во дворе, даже в холод, как будто у нас дворня ворует… — она морщит свой прекрасный носик в пренебрежении, — всё сплошь купцы да скотоводы с гор; на востоке лишь горожане да фермеры, из чёрного люда выбившиеся, они тоже не очень жалуют благородных людей из-за своей зависти. Даже серебро их не вылечивает от грубости. Сколько бы
