Древний мир и войны. Стихи - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

отвечает сынок деловито.

Бычий лопнул пузырь: открыто

окно, и ставенька хлопает.

Мальчонка встаёт да топает,

входную дверь открывает,

в хату мороз впускает.

Сестрёнка терпит, не плачет,

(она взрослая, батрачит).

Прикрыл оконце, стало теплее.

Придёт весна, повеселеет

крестьянская доля несчастная.

Баба спит безучастная

к их общему горю.

Привычка — дело дурное!

Царь казак, царица казачка

Небеса обетованные, повесть дивная:

деревянный дом, земля не глинная,

соха, метла и уздечка,

корова, свинья да речка.

Кобыла совесть забыла — пляшет,

петух крылами с забора машет,

кошка пошла до кота,

сижу на завалинке я.

Солнце играет.

Жинка не знает

какой я ей приготовил подарок:

там за сараем

стоймя стоит трон резной.

— Не садись, жена, не, постой!

Одень нарядное платье

да ленту атласную

вплети в золотую косу`,

теперь садись. Пусть не скосит

нас бог запорожский!

Ты царица, я царь литовский!

— Ну и дурак же ты у меня, Кондратий!

Зря время потратил, —

вздохнула Оксана,

но исполнила, что муж сказал ей.

Совершив обряд,

я был рад:

— Ну вот, теперь мы под защитой великой!

Бог с неба безликий

смотрел, не глядя:

«Ну и дурак ты, Кондратий!»

Небеса обетованные, повесть дивная:

деревянный дом, земля не глинная,

небо, рай и поля плодородные.

Гуляй, казак с царской мордою!

Монах влюбился

От добра добра не ищут.

— Ты куда? «Где ветер свищет,

и ломает паруса

лишь вода, вода, вода!»

— Не туда тебе, рыбак,

хлипковата лодка так.

— Я плыву, ты не мешай,

корабеле ходу дай! —

так монах сам с собой разговаривал

и от брега родного отчаливал:

не за рыбой он в путь пустился,

к нему в голову чёрт просился.

— Видно что-то не так, —

начал думать монах.

А захотелось служке божьему счастья:

влюбился он, вот несчастье.

И другого пути не нашёл,

как в лодочку прыг и пошёл,

погрёб, трусливо сбегая:

— Нельзя мне!

— Не понимаю!

От добра добра не ищут.

Но ветра во поле свищут,

и ломает паруса

лишь сама свята душа.

Царь и кобзарь

Не забудем, не забудем,

не забудем, не простим!

В нашем городе гуляет

самый главный господин —

это царь-государь.

А ты, нищий кобзарь,

не стой, уходи,

у тебя на пути

одни беды да тюрьма.

Плюнь, коль я не права!

Гой еси, гой еси,

перевелись на Руси

все законные дела.

Плюй не плюй, а я права.

Не забудем, не забудем,

не забудем, не простим:

в нашем городе прижился

самый главный господин —

это царь горох,

царь горох-чертополох!

А ты, кобзарь,

хочешь сядь, а хочешь вдарь

по своей больной судьбе,

у тебя дыра везде.

Эх, кобзарь-кобзарёк,

тебя царь уволок

в самый дальний уголок,

посадил под замок.

И теперь ты посиди,

пока пляшут короли,

пока пир идёт горой,

хочешь ляг, а хочешь стой

под дыбой, дыбой,

под двумя, а не одной!

А певцу герою

плохо под дыбою:

и ни ойкнуть, ни вздохнуть.

Как же дальше своё гнуть?

Не забудем, не забудем,

не забудем, не простим!

Как мы пели, так петь будем.

Беды в песни воплотим!

А храмы залижут свои раны

Храмы, храмы, храмы,

храмы — золочёны купола.

Русь ходила голой, драной,

но на храмы медь несла!

Охраняем храмы, храмы,

храмы — белая стена.

Зализав военны раны,

возведёт храм голытьба!

Старый, древний спит князь-город,

дремлет мёртвый Киев-град.

Хуже нету той неволи —

церкви битые стоят!

Апанасу игумену

нету плоше той беды:

половецкие зверины

все иконочки сожгли!

Сел и плачет. «Деда, что ты?»

— Ничё, детонька, иди.

Дед ты, древний Апанасий,

муку внуку расскажи!

Хата цела, бабка ждёт,

муженёк всё не идёт.

Целил, метил старый дед,

руки-крюки: «Нож нейдёт!»

Ты не плачь, не рыдай,

лежи на печке, дни считай.

Придут хлопцы, засучив рукава

и иконы, образа

вырежут, раскрасят,

развесят — храм украсят!

Заблестит церква, засияет,

мало ей будет, добавят:

на позолоту скинутся

и дальше двинутся

Русь отстраивать!

Не надо жинку расстраивать,

дед Панас,

война не про нас,

про нас пир горой!

Иди в огородик свой,

там репа сиднем сидит,

на тебя страшенно глядит:

срывай да ешь,

пока рот свеж.

А храмы, храмы, храмы,

залижут свои раны,

и колокольный звон:

«Динь-дон, динь-дон, динь-дон!»

Молодой да старый дурак

Молодой дурак и старый дурак.

А на родной земле да всё не так:

на родной земле — не косари,

на родной земле — гниль, пустыри.

Молодому дураку, ой, не терпится

на печь залезть, с мамкой встретиться.

А у старого свербит,

душа горечью горит:

— Земля чё спит, не шевелится?

Аль не главный я? Где ж метелица,

где метелица, что поднимет бой,

а как поднимет бой, так пойдём со мной! —

орёт дедок, надрывается.

Но спит земля, не просыпается,

а ковыль степной жизнью мается,

и солнце на небушке светит:

«Идите оба домой, там приветят.»

Расскажи нам, старый вед

— То ли царь ты, то ли вед.

Сколько, сколько тебе лет?

И ни спрашивать ужо,

сам не помнишь? Хорошо.

— Ничего хорошего!

— Доколе войны нам терпеть?

— Жизнь без того сложная:

сложим год, сложим два,

не осталось ни шиша!

— Так какой, скажи, ты вед,

коль не знаешь сколько лет

осталось жить до мира?

— Мир. Такое было? —

призадумался наш дед. —

Жили в мире или нет,

сколько войн идёт в миру?

Старый стал я, не пойму.

Нет, не вижу сквозь века!

И печальные полка

собирались в бой, бой

через бабий вой, вой

уходили далеко —

в соседне поле. Глубоко

зарывались в землю-мать

(оборона) и не встать!

А кто не встал,

того поднял

старый, старый, старый вед.

— Похоронит или нет?

— Да куда ж он денется:

проживёт ещё сто лет, не изменится!

— Закидает всех землёй.

— Спи, дружинник, песню пой

о языческих богах, —

старый вед сидит в ушах

и считает нам года. —

Раз и два, и два, и два…

— Так сколько до мира осталось?

— Лишь бы Русь не сломалась,

а всё остальное неважно.

— Отмоем, грехи не сажа!

Чернокнижник

Чернокнижник, чернокнижник,

отворяя дверь веков,

он из книжек, он из книжек

время черпает своё.

Чёрный старец не стареет,

вечный пленник не сердит,

он в своих оковах книжных

уже тыщу лет сидит:

за листом листы листает,

шепчет в бороду слова.

Всё на свете старец знает,

но не скажет никогда,

что на небе зла немало,

на