Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов
Начволмил огляделся — вроде никто не видит, подъехал вплотную.
— Налей рюмочку, — попросил Зотин, но тут, как на грех, вдоль улицы появился какой-то мужик. Начмил, делая вид, что он тут случайно, тронул кобылу: — В общем, поеду я.
Начальник волостной милиции был калач тертый. Здраво размыслив, припустил кобыленку обратно в Абаканово — волостную столицу. Ну, гуляет деревня Демьянка, так и нехай гуляет. Можно, конечно, как велит на совещаниях начальник уездной милиции товарищ Михайлов, получив информацию о пьянке-гулянке, ехать в деревню всем личным составом, вооружаться да подымать сельских активистов, предупреждать всяческие правонарушения в зародыше! Ага, держи карман! Ежели вывести весь личный состав волостной милиции — старшего милиционера Степанова с младшим милиционером Соловьевым, так они первыми и упьются! А потом им ли морды набьют, они ли кого пристрелят, а отвечать ему, начволмилу! Один выговор по партийной линии есть, а тут могут и партбилет отобрать! А без партбилета и с должности турнут, а то и вообще из милиции. А где нынче работу сыщешь? Нет уж, лучше уехать, от греха подальше. В Демьянку можно вернуться завтра, когда там убьют или искалечат кого. Вот тут он злодея арестует и заодно протокол по изъятию аппарата составит.
У Николаевых дым коромыслом! Мать и жена с утра с ног сбились, пытаясь приготовить угощение. Угораздило Ивану прийти в июне, когда старые запасы подошли к концу, а на огороде, кроме зеленого лука, ничего нет!
Худо-бедно наварили картошки (проросшая, но сойдет!), собрали остатки свеклы и квашеной капусты да наготовили ушат винегрета. На заправку вылили полбутылки масла — сердце кровью обливалось — самим бы хватило до Ильина дня. Отец прошелся с бреднем по речке, наловил пескарей — в былые времена кошка бы отвернулись, а нынче и для гостей сойдет! Нажарили четыре сковородки! Хорошо, но мало и от соседей стыдно. Как же без мяса-тο? Спасибо, кум дал в долг баранью голову и ножки — холодца наварили.
Чего было много — так это самогонки! Картошка зимой подмерзла — не выбрасывать же? Хотя Советская власть не отменила сухой закон, но гнал каждый второй, не считая первого, выпившего бражку, не дождавшись первача. Милиция время от времени отбирала самогонные аппараты и составляла прытоколы (или, как там правильно-то: протоколы — не выговоришь), но гнали. Как в деревне без самогонки? Туда-сюда, свадьба-похороны, дело какое отметить али работу спроворить, лошаденку нанять. Нельзя без нее, родимой!
Народу собралось столько, что пришлось занимать у соседей столы и лавки. И то еле уместились! Братья Василий и Яков, с женами и детьми, двоюродные братаны из Панфилки, дальние и ближние соседи. Со всей округи собрались родичи, сваты-кумовья. Приперлись и те, кто всегда готов выпить — закусить на дармовщинку, а выгнать неудобно — этот, давний друг, с которым Ванька собак гонял, с этим вместе в школу ходил, у того — гулял на свадьбе, а другой — непонятно кто, но тоже кем-то кому-то приходится.
Ивану Николаеву повезло! Одногодки — кто в германскую полег, кто в Гражданскую. Оставались в деревне мужики, что успели повоевать. Но таких, чтобы две войны от "звонка до звонка" прошли, больше не было! Ранен, конечно, Иван не один раз. В Галиции австрийским штыком зацепило (в мякоть, кость не задета), потом немецкой пулей (ничего, навылет), а еще контузия. Газом их полк травили, но мимо прошло! Ну, был еще след от ножа (это уже в восемнадцатом, когда в Чека работал), а потом шрапнелью под Каховкой "приголубило". Главное, что башка на месте, руки-ноги тоже.
Гости ели и пили весь вечер. Вначале, как и положено, поднимали стаканы за Ивана, за его подвиги на германской. Про Гражданскую говорили скупо. Но после третьей-четвертой рюмки разговор зашел о том, что волновало всех сельчан. Новая экономическая политика была объявлена еще в прошлом году, но толком еще не поняли, в чем тут соль.
— Ты, Афиногеныч, про новую политику расскажи. Ты-то, сам-то, как думаешь? — спросил кто-то из мужиков.
Иван Николаев, крепкий и ладный мужик (чай, в гвардию кого ни попадя не берут!), почесав затылок, принялся вспоминать передовицу из газеты, попавшейся в поезде. Газету он на раскурку пустил, но почитать успел. Пока думал, в разговор вступил Спиридон Кочетов, местный богатей, владелец двух коней и трех коров.
— С десятины в налог только двадцать пудов зерна берут — чё не отдать-то? А я с нее, с десятины-то, все сто пудов возьму, мне и на еду, и на семена хватит, и на продажу останется. Раньше-тο, пока продразверстка была — все подчистую выгребали, а нонче — знай не ленись! Худо живут пьяницы да лодыри!
— Это я-то лодырь? — возмутился безлошадный Андрон Даныпенков. — Ты-то продналог отдал, не поморщился, а мне каково? Мне продналогу этого за двадцать десятин насчитали, а где у меня двадцать? Половина земли бурьяном заросло. А теперь получается, должен я Советской власти.
— Ну, ты-то не лодырь, — снисходительно посмотрел на него Спиридон. — Только на хрена было бабе твоей столько детей рожать? Десять душ! Было бы у тебя спиногрызов поменьше, давно бы лошадь справил!
— А я чё? — смутился Андрон. — Баба-дура, кажный год рожает.
— Рожает-то от духа святого али сосед помогает?! — заржал Спиридон, а Даныпенков окончательно скис. Кочетов, просмеявшись, захрустел огурцом и сказал, ни к кому не обращаясь: — Вот раньше-то приезжали продотрядовцы, из кого они зерно вышибали? Из меня! А чего я должен за всю деревню отдуваться?
— Ты, Спиридон, ври, да не завирайся! — строго сказал Яков Николаев, старший брат Ивана. — У всех выгребали, не у тебя одного.
— Ладно, мужики! — примирительно сказал Иван, не желавший ссоры в первый же день. — Война закончилась, теперь легче будет. Дали мы отпор белогвардейской своре, теперь заживем! Давайте-ка еще по чарочке.
Выпили, потянулись к остаткам расплывшегося холодца.
Кто-то из мужиков, кого Иван не помнил, сообщил:
— В Абаканово торгованы приехали. Не из Череповца, а, как бы не соврать, не из самого ли Питера? За сто яиц коробку спичек дают, шкуры на соль меняют. У меня кожа лошадиная была, невыделанная. Хотел скорняку отдать, запамятовал, думал, выбросить придется, так за нее два с лишним пуда отвалили!
— Ух ты, два с лишним пуда! — заволновались