Маргерит Юрсенар - как текучая вода
В Калабрии начались волнения; донна Валентина просила сына не забираться чересчур далеко от деревни и от замка. Среди простонародья зрела глухая ненависть к испанским офицерам и чиновникам, но гораздо опаснее было вольномыслие некоторых монахов из жалких, лепившихся по горным склонам монастырей. Самые образованные, проучившиеся несколько лет в Ноле или в Неаполе, грезили о временах, когда этот край был землей греков, полной мраморных статуй богов и прекрасных обнаженных женщин. Самые дерзновенные отвергали или проклинали Бога и, по слухам, вступали в сговор с турецкими пиратами, бросавшими якорь в маленьких бухтах среди скал. Поговаривали о неслыханных, кощунственных деяниях, о распятиях, которые попирали ногами, облатках для причастия, которые носили меж срамных частей, дабы увеличить мужскую силу; шайка монахов похитила в одной деревне юношей и девушек, заперла их в монастыре и стала внушать им, будто Иисус имел плотскую близость с Марией Магдалиной и Иоанном Крестителем. Валентина разом пресекала болтовню в доме управляющего и на кухне. Мигелю, помимо его воли, нередко вспоминались эти россказни, но он тут же выбрасывал их из головы, как обирают с себя вшей; однако он испытывал волнение при мысли о людях, увлекаемых желанием столь далеко, что они уже могут отважиться на все. Анну ужасала самая мысль о Зле, но порою в маленькой часовне, перед образом Магдалины, падающей без чувств к ногам Христа, она думала о том, что сладостно, должно быть, сжимать в объятиях предмет своей любви и что святая, наверно, пламенно желала, чтобы Христос поднял ее.
Порой, пренебрегая запретами донны Валентины, Мигель вставал на рассвете, сам седлал коня и пускался вскачь по низине куда глаза глядят, далеко от дома. Вокруг расстилалась черная, голая пустошь; стада неподвижно лежащих буйволов, сливаясь в темную массу, казались каменными глыбами, скатившимися с гор; среди равнины горбились вулканические бугры; непрерывно дул упругий ветер. Когда дон Мигель видел, что из-под копыт разлетается жирная грязь, он рывком натягивал поводья и останавливался на краю трясины. Однажды перед самым закатом он оказался у колоннады, стоявшей на берегу моря. Поваленные желобчатые колонны были как стволы вековых деревьев, а другие, прочертившие по земле длинные тени, возвышались на фоне багряного неба; позади угадывалось бледное, покрытое дымкой море. Привязав лошадь к колонне, дон Мигель стал прохаживаться среди этих руин, названия которых не знал. Еще не опомнившись от долгой скачки по равнине, он ощущал легкость и расслабленность, как иногда бывает во сне. Но голова болела. Он смутно понимал, что находится в одном из городов, где некогда жили мудрецы и поэты, те, о ком рассказывала детям донна Валентина; они жили, не ведая ужаса перед зияющей адской пастью, ужаса, который охватывал временами дона Альваро, страдавшего при этом не меньше, чем узники в застенках замка Святого Эльма. Однако у этих людей были законы. Даже в их время сурово карались союзы, которые отпрыскам Адама и Евы на заре человечества казались законными, Некто по имени Кавн скитался по разным странам, скрываясь от влюбленной в него Вивлиды... Почему он вдруг вспомнил про этого Кавна - он, кому никто еще не говорил о любви? Он заблудился в этом лабиринте каменных обломков. На ступенях того, что когда-то, по-видимому, было храмом, сидела девушка. Он направился к ней.
Похоже, она была еще совсем ребенок, однако ветер и солнце оставили след на ее лице. Дон Мигель заметил, что глаза у нее желтые, и ему стало тревожно. Тело и лицо у нее были серыми, как пыль, короткая юбка оставляла открытыми колени, ноги, опиравшиеся на каменные плиты, были босы.
— Сестра моя, — произнес он, поневоле смущенный этой встречей среди безлюдья, — как называется это место?
— У меня нет братьев, — ответила девушка. — Есть много названий, которые лучше не знать. Это дурное место.
— А тебе здесь как будто неплохо.
— Здесь живет мой народ.
Она коротко свистнула и шевельнула большим пальцем ноги, словно подавая знак. Из щели между камнями показалась узкая треугольная головка. Дон Мигель раздавил гадюку каблуком сапога.
— Прости меня, Господи, — сказал он. — Уж не колдунья ли ты?
— Мой отец был заклинателем змей, с вашего позволения, — сказала девушка. — И зарабатывал много денег. Потому что гадюки, монсеньор, ползают повсюду, не считая тех, что живут у нас в сердце.
И только тут дон Мигель, как ему показалось, заметил, что тишина была наполнена шелестом, шорохом, шуршанием: в траве копошились всевозможные ядовитые твари. Вереницами бежали муравьи, пауки ткали тенета между двумя травинками. Земля светилась бесчисленным множеством глаз, желтых, как у этой девушки.
Дон Мигель хотел отступить на шаг, но не решился.
— Ступайте, монсеньор, — сказала девушка, — И помните: не только здесь водятся змеи.
В Агрополи дон Мигель вернулся поздно. Он спросил у фермера, как назывался разрушенный город, но фермер даже не знал, что такой существует. Зато Мигель узнал, что вечером донна Анна, перебирая фрукты, увидела в соломе гадюку. На ее крик прибежала служанка и убила змею камнем.
Ночью Мигелю приснился кошмар. Он лежал с открытыми глазами. Из стены вылез огромный скорпион, затем другой, третий; они взобрались на матрас, и замысловатые узоры, вышитые по краю одеяла, превратились в клубки змей. Смуглые ноги девушки спокойно лежали на них, словно на подстилке из сухой травы. Эти ноги двигались, плясали; Мигель чувствовал, как они ступают по его сердцу, и с каждым шагом они становились все белее; вот они уже на подушке. Мигель наклонился, чтобы поцеловать их, — и узнал ноги Анны, ее голые ноги в черных атласных туфлях без задника.
Перед самой заутреней он открыл окно и высунулся наружу, чтобы глотнуть воздуха. Свежий ветерок с залива леденил ему взмокший лоб. Окна в комнате Анны были открыты, но дон Мигель упорно глядел в другую сторону, на коз, которых гнали на пастбище под стенами замка; он с маниакальным упорством стал считать этих коз, сбился со счета и в конце концов повернул голову. Донна Анна стояла, преклонив колена, на молитвенной скамеечке. Когда она выпрямилась, ему показалось, что между подолом рубашки и атласом туфли он видит золотисто-бледную ножку. Анна приветствовала его улыбкой.
Он прошел на галерею, чтобы умыться. От холодной воды он окончательно проснулся и успокоился.
Потом ему снились другие сны. Утром он уже не мог четко отличить их от действительности. Он нарочно уставал, надеясь от этого крепче заснуть.
Часто он в одиночестве скакал к руинам города. Завидев колонны, поворачивал назад; порою же, словно помимо своей воли или стыдясь самого себя, он подходил к колоннаде. В траве играли маленькие ящерицы. Но гадюк дон Мигель не заметил ни разу, а девушка не показывалась.
Он стал расспрашивать о ней. Все местные крестьяне знали ее. Отец ее, родом из Лучеры, был сарацином; девушка унаследовала от него колдовскую силу; она ходила по деревням, и повсюду ей были рады, потому что она избавляла фермы от ползучих гадов. Опасаясь злых чар или, быть может, безотчетно повинуясь зову крови, — ведь в жилах его предков текла и мавританская кровь, — он не стал преследовать эту сарацинку.
По субботам он исповедовался одному отшельнику, жившему неподалеку, благочестивому, пользовавшемуся доброй славой. Но на исповеди не рассказывают о снах. Совесть у него была неспокойна, но, к собственному удивлению, он не знал, в чем себя упрекнуть. Он объяснял это смятение предстоящим отъездом в Испанию. Однако в последнее время он почти не занимался сборами.
Как-то раз знойным днем, возвращаясь после долгой скачки, он остановил коня, спешился и опустился на колени, чтобы напиться из источника. В нескольких шагах от дороги из расселины вырывалась тоненькая струйка воды, вокруг этого островка прохлады пышно разрослись травы. Чтобы достать до источника, дон Мигель, подобно зверю, улегся на землю. В кустах зашуршало, дон Мигель; вздрогнул - перед ним стояла девушка-сарацинка.
— А! Коварная змея!
—Берегитесь, монсеньор, — сказала чародейка. — Вода змеится, вьется, трепещет и блестит, и яд ее леденит сердце.
— Я хочу пить, — ответил дон Мигель.
Он был еще достаточно близко от крохотного круглого озерца, образованного источником, чтобы заметить на подрагивающей водной глади отражение узкого лица с желтыми глазами. В голосе девушки послышалось шипение. «Монсеньор, — как ему показалось, услышал он, — ваша сестра ждет вас неподалеку с чашей, полной чистой воды. Вы нальетесь вдвоем».
Дон Мигель, пошатываясь, взобрался в седло. Девушка исчезла: и сама она, и ее речи лишь примерещились ему. Наверно, его лихорадило. Но, быть может, когда человека лихорадит, он способен увидеть и услышать то, чего мы обычно не видим и не слышим.
За ужином царило уныние. Дон Мигель сидел уставясь на скатерть, ему казалось, что он чувствует на себе взгляд донны Валентины. Как всегда, она не ела ничего, кроме фруктов, овощей и трав, но этим вечером ей словно бы трудно было взять в рот и эту пищу. Анна не прикоснулась к еде и не проронила ни слова.
