Мария Дмитренко - Михайлик
На Голешовке издалека была слышна стрельба. Когда Миша подошел ближе, все утихло. Миша видел только людей, которые появлялись и появлялись из-под руин еврейской синагоги. Он уже слышал, что под божницей есть просторные погреба. Миша смотрел широко открытыми глазами. Он видел, как взрослые люди плакали и всхлипывали, обнимали друг друга и стрелков из отряда, стоящих вокруг, смущенные и растроганные. Какие хорошие и добрые наши стрелки! Миша не оставит их никогда, никогда! "Только бы не отправили меня домой...» — уперся парень.
Две зеленые и одна белая ракеты зовут всех отходить. Вместе с группой стрелков Миша ушел с Голешовки в рощу за городом, а там в лес. Все рассказывали о победе и бое; из наших никто не убит, хуже всего было у штаба НКВД. Назар убил капитана и сержанта, Дуб положил одной очередью трех энкаведистов, Когут — лейтенанта, и забрал себе его оружие и сумку с документами. Освобождены заключенные в Голешовке и из тюрьмы в милиции, сожжен магазин амуниции. Также о Мише рассказывают, что он сегодня — герой дня.
IV
На следующее утро Миша быстро и хорошо справился со своей задачей, и должен был возвращаться домой. Но на дороге похода повстанцев находятся большевистские военные бараки, будто дровосеков. Туда не пускают никого из населения. Надо узнать, сколько там большевиков и действительно ли это дровосеки, или, может, красноармейцы. От этого зависит, как должен вести себя отряд УПА.
Поразмыслив, командир решил, что эта задача как раз была бы хороша для Миши.
И поэтому Миша, вместо возвращения домой, получает три козы, которые должны от него убежать и за которыми он может прибежать под самые бараки, рассмотреть и разведать.
И это задание Миша выполнил очень хорошо. Дровосеки, правда, поймали его возле бараков, но это получилось ему на пользу. Парень увидел, что бараков всего четыре, каждый на 20-30 человек. "Дровосеки" не имеют оружия, вооружены только некоторые, те, что "на других кричат". Из таких сведений явствовало, что это — карательный лагерь для бывших красноармейцев, которых пристально отрядяют от населения. Значит, в лесу можно стать на постой, а в бараки надо подбросить антимосковских листовок.
Подобных задач для Миши нашлось много. Сначала еще вспоминали ему, что через день или два он должен возвращаться домой. Это Мишу вовсе не радовало. Со временем отряд отошел дальше, и уже, к радости Михайлика, о доме речи не было.
V
Для Миши нашлась подходящая форма, которую соответственно укоротили и заузили. Вскоре добавили еще малое итальянское "эмпи". Белые штанцы передали на сохранение, и Миша надевал их только во время разведки. Ходил он с "эмпи" на плече и с неотлучным Бровко. Пес приучался негромко лаять и не крутиться без нужды "по территории", зато в случае малейшей опасности бежал к своему малому хозяину. Всему этому научили разумного Бровка Миша и другие партизаны, учившие и самого Мишу. Оба, Миша и Бровко, имели партизанские способности: они пристально учились и ничем в мире не сокрушались. Поэтому очень скоро "присохли" к отряду так, что никому не приходило в голову от них избавиться.
Не раз по вечерам приходил Миша после разведки в лагерь измученный-измученный. Все приветствовали его весело. Он шел к командиру. Командир был высокий, худой и всегда обескураживающе смотрел на парня. Миша его боялся. Командир иногда подолгу его задерживал, спрашивал о разных вещах и шутил. Однако Михайлику это было не слишком приятно: он чувствовал себя неловко и не всегда знал, что на такие шутки отвечать. Часто видел, что его ответы совсем неудачные. Единственным его желанием во время таких разговоров было — скорей бежать, хоть командир казался Михайлику хорошим, сильным и добрым человеком.
Совсем другим был дядя Андрей, его роевой. Он был толстым и говорил басом, редко о чем Мишу спрашивал, но всегда давал ему яблоко или лепешки. Правда, дядя Андрей очень хмурился, когда бывало Миша слишком разгуляется, но Миша его не боялся. Когда Миша приходил измученный, дядя Андрей сразу стелил ему у костра одеяло и говорил: "Ешь и ложись!" Миша усердно ел уху и ложился.
Над ним тихо светили звезды, и деревья высоким куполом объединяли свои кроны. Время от времени откуда-то доносился тихий вздох — это слегка качались и как бы вздыхали деревья. Лагерь негромко шумел, смешивались слова и смех. Иногда пели тихо, по-партизански. Тогда в груди Миши собиралось что-то хорошее, величественное. Костер трещал и бросал искры. В освещенных пределах мелькали какие-то образы. Все близкое было красным и теплым, все дальнее — черным, таинственным, слегка посеребренным. Вот дядя Андрей у костра словно разрисованный. Миша слышал, что есть где-то такие люди красные, индейцы. Затем дядя шел между деревьями и уже становился черным, толстым, таким, как лесной медведь. Миша теснее прижимался к Бровко, что лежал около него, обнимал его за шею и крепко, по-детски засыпал.
Часто друзья-партизаны брали с собой Мишу на разведку ночью. Они уже убедились, как может он им пригодиться. Маленьким извивающимся тельцем ловко влезал во всякую щель, незаметно проникал внутрь вражеского расположения, тихонько полз, быстро бежал, умел выкарабкаться на самое высокое дерево, крышу, чердак.
Поисковики шли с расчехленным оружием, каждую минуту готовы к бою и происшествию. Миша тоже был вооружен и должен был вести себя, как истинный партизан. Это были самые счастливые для него минуты; видел, что ни в чем не уступает друзьям — он настоящий украинский партизан.
VI
Звездной ночью Миша вместе с друзьями из наблюдения присоединяется к боевой группе, идущей на засаду. Партизаны идут гуськом рвами вдоль дороги. На горизонте занимаются то одна, то две, то три красные звезды, растут, растут и в конце выкатываются на дорогу яркими рефлекторами автомобилей. Партизаны спокойно наблюдают их, и, когда они уже совсем близко, залегают в придорожной ржи. Рожь еще низкая, и Михайлику кажется, что с дороги видно его спину. Но он видит, что другие партизаны лежат так же, и успокаивается. Машины проезжают. Большевики не заметили повстанцев. Группа идет дальше. Вот и место засады. Одни залегли под мостиком, вторые — недалеко в редких кустах. Миша тоже лежит на животе, но удержаться ему в таком положении трудно. Как оно будет? И когда оно будет, наконец?
Уже много автомобилей пропустили повстанцы, пропустили какой-то большевистский отряд и дядьку какого-то, что, опоздав, в страхе спешки потарахтел пустой телегой. Повстанцы знают, кого им надо! Они ждут колонну автомобилей, возвращающихся с большой облавы на юге района. С обозом будет штаб...
Вот на горизонте появляются, словно нанизанные на длинный шнурок световые кораллы, длинная вереница автомобилей. У Миши стукнуло сердце. Вероятно, эти! Рядами пробег шепот: "Внимание! Ждать знака!"
Колонна медленно движется. Прогудело первое крупное авто. Тихонько. Гудит второе, третье, пятнадцатое, семнадцатое... Вроде, конец. Мишу окутывает разочарование. Почему не было знака? Неужели ничего, вообще ничего не будет?
Сзади движется еще пара фар. Опять шепот: "Внимание!"
По дороге колышется первым блестяще, низенькое авто. За ним тихонько подлезает второе.
Один звонкий выстрел из пистолета — и почти одновременно затрещали пулеметы и автоматы. Авто обкрутилось и взялось пламенем. В него врезалось второе авто. Третье, поскользнувшись на задних колесах, медленно остановилось. Миша видит толстяка с блестящей, лысой головой. Это — капитан. Он пытается выскочить из машины. Миша, не думая, выпускает в него очередь из автомата...
Кто-то дернул Мишу за рукав:
— Быстро! Отступаем! Большевики возвращаются!
Миша побежал. На опушке, где был сбор, Миша, прислонившись к толстой сосне, видит, как с вернувшихся автомобилей высыпались, как муравьи, большевики. Они кричали, пускали вверх ракеты, суетились. На дороге догорали две автомашины.
Партизаны быстро пошли в лес. В темноте Миша раздвигал руками невидимые ветки, лезшие в глаза, царапающие, цепляющиеся за шапку, воротник, рукава. Чтобы не потеряться, он должен был внимательно следить за своим впередиидущим, который все время исчезал из его глаз.
Через несколько дней к лагерю отряда пришли из деревни девушки с обедом и рассказывали о торжественных похоронах в районном центре четырнадцати офицеров штаба НКВД — жертв партизанской засады.
VII
В трудах, неудобствах и происшествиях провели партизаны лето.
В глаза заглядывала скользкая, холодная осень с ночами угрюмыми, очень долгими. Все эти ночи должен был Миша маршировать; отряд как раз находился в длинном походе-рейде. Однажды, дотянувшись перед рассветом после мокрой темной ночи на какую-то лесную поляну, отряд получил приказ стать на постой. Совершенно истощенные стрелки падали, где кто стоял, в спешке заворачиваясь в одеяла и непромокаемые плахты{1}. Только постовые стояли. Бровко примостился в головах Миши, который съежился и залез под руку толстого дядьки Андрея. Бровко грустно моргал своими темными бровями и фыркал от надоевшего дождя. Все же он упорно выполнял свой долг часового.
