Сергей Григорьев - Питомка Лейла
— Спросим парня, быть может, он знает что-либо о ней, — предложил Друцкой, сочувственно смотря на девушку.
— Как же не знать! Они нам хорошо известны, — ответил парень на обращенный к нему вопрос опекуна…
— Ты знаешь ее имя?
— Как же не знать, знаю. Зовут ее по-нашему Лейлой, а господа звали Леилой.
— По-нашему, что это означает?
— Да так все ее у нас звали.
— Где «у вас»?
— А на дворе господ Гагариных. Они, вот эта самая Лейла, у господ Гагариных на театре танцовали. Теперь, как Лейла оказала молодому господину Гагарину непослушание в понятном деле, то его сиятельство, обыкновенно, приказал отправить ее на конюшню. Мне и доводилось ее немножко постегать. Не мог, ваше сиятельство. Отказался.
— Как же ты смог ослушаться? — воскликнул опекун.
— Сердце загорелось, ваше сиятельство. Да ведь мы не крепостные — царские дети!
— Что же сделали с тобой, любезный?
— Что? Известно, постегали и меня…
— Как же — раз ты не крепостной…
— Да ведь барин наш тем и известен, что у него на конюшне и купцов парывали…
— Что же ты помог ей, что отказался?
— Нет, ваше сиятельство. Охотники на это всегда найдутся. Я на одной скамейке — они на другой. Тут она мне и показалась. Не заплакала, не кричала. Да еще и после того — на дворе всем хорошо известно — они молодому барину покориться не пожелали… Они остались честной девицей, почему мы и желаем.
— Как это возможно, князь! — воскликнул Друцкой, обращаясь к опекуну: — Возможны ли подобное происшествия, ведь эта девушка — воспитанница императрицы и отнюдь не крепостная Гагариных.
— Не станем в этих подробностях разбираться, — слегка поморщась, ответил опекун. — Нам достаточно знать, кто она… Памфилов, — обратился опекун к письмоводителю, — прикажите разыскать в списках, кто эта Лейла.
Вскочив, письмоводитель растерянно ответил:
— Я уже весь список пересмотрел. Это невозможно, ваше сиятельство, в списках только те заключены имена, под коими эти люди значились в воспитательном доме. Полиция, выполняя срочный приказ, действовала впопыхах…
— А разве вы не делали им перекличек?
— Неоднократно. Выкрикиваем имена, а кто отвечает «здесь!» — в толпе, из тысячи людей состоящей, приметить невозможно. Народ этот, склонный к шалостям. Среди них не мало фабричных. Писарь кричит: «Марфа Егоровна!», а отвечает басом мужик: «Здесь Марфа!» К счастью, по случаю, этот мужик знает девушку и можно, если прикажете, ваше сиятельство, навести справку у домоуправителя господ Гагариных в Москве.
Питомка Лейла.
— Это мы можем сделать потом… А пока запишем так: «временно — Лейла», а засим оставим пробел и выпишем ее подлинное имя по справке. Все равно ей надлежит изменить прозвание. Тебя как звать, любезный?
— Нас зовут Ипат Дурдаков, — ответил кучеренок.
— Так и пишите. Ипат Дураков сочетается, как это там… с Лейлой… Пропуск… И вы, отец дьякон, в метрической книге пишите: Ипат Дураков… как это там… сочетается…
— Осмелюсь, ваше сиятельство, — поправил парень, — не Дураков, а Дурдаков…
— Что же, ты не хотешь быть Дураковым? — милостиво улыбаясь, спросит опекун.
— Чем прикажете, ваше сиятельство, тем и будем, только нам известно, что Дураковы там еще в списках будут. Хоть на выборку писарей спросите.
— Так точно, — повинуясь вопросительному взгляду опекуна, ответил один из писарей. — Под литерой «Добро» значится семнадцать Дураковых, среди них есть даже Ипат. А предстоящий Ипат отличается от этого Дуракова Ипата малым, а именно той же самой буквой «Добро»…
— Добро! И пусть называется с добром!
Писаря взялись за перья.
— Отец дьякон, что же вы медлите?
Дьякон встал, набрал воздуха и ответил:
— Не могу, ваше сиятельство, сан и звание не позволяют…
— Почему так?
— Могу ли я, во-первых, записывать в метрическую книгу о бракосочетании, если венчание еще не совершено?
— Но оно совершится. Сегодня же.
— Как же оно может совершиться сегодня же, если брачущихся близко к пятисот пар? Отец-настоятель мне воспретил писать метрики, доколе венчание не совершится в самом деле.
— С настоятелем я поговорю. Мы будем венчать всех сразу.
— Как же это так всех сразу, ваше сиятельство?..
— Да так. Церковь наша может вместить пятьсот пар. Вот сразу и поведете их вокруг аналоя…
— Ваше сиятельство! Это ведь не покос, а таинство! И где мы возьмем тысячу венцов?
— А это уже не ваша забота. Пишите, что там говорят. — сказал опекун, нахмурив брови.
— Не могу, ваше сиятельство Во вторых, не могу!
— Что же еще «во-вторых»?
— Во-вторых, ваше сиятельство, в святцах нет православного имени Лейла. По моему крайнему разумению — это имя поганое, магометанское, и его никак нельзя наткать в метрику. В это дело непременно вступится архиерей.
— Не могу, ваше сиятельство, сан и звание не позволяют…
Упорство дьячка удивило опекуна. На его виске надулась жилка. Однако, храня все тот же важный и открытый вид, опекун не стал спорить с дьячком и обратился к нареченному жениху:
— Любезный, а не приходилось еще тебе на конюшне парывать духовных особ?
— Нет, не доводилось, ваше сиятельство. Купцов, действительно, парывали!
— Сегодня я надеюсь доставить тебе это удовольствие, — приятно улыбаясь дьячку, промолвил опекун…
— Ваше сиятельство, — взмолился дьячок! — В-третьих! Позвольте мне спросить ее, в-третьих! Дева! Открой христа-ради одно только свое имя…
Девушка взглянула на Друцкого; тот, подавая ей какую-то надежду, покачал головой. Девушка, улыбаясь сквозь слезы, выпрямилась и ответила:
— Забейте, не скажу!..
— Тогда, ваше сиятельство, я полагаюсь на милость и заступничество вашего сиятельства — я же человек семейный.
Дьячок, перекрестясь, раскрыл книгу и обмакнул перо в чернильницу. Писаря тоже заскрипели перьями, записывай первую пару. Дьячок прицелился пером, перебрал святцы, вспомнил имя Леонилы-мученицы, празднуемой шестнадцатого января, тщательно вывел в графе «Леонила» и потом якобы нечаянно капнул, ахнув, на буквы «о» и «н» чернилами. Присыпай кляксу песочком, дьячок успокоился и заскрипел пером дальше….
Опекун спросил Дурдакова:
— А ты, любезный, не боишься получить такую непокорную жену?
— Ничего, объездим, — ответил Дурдакон.
— Ступайте. Совет вам да любовь!
Лейла растерянно взглянули по очереди в лица комиссионеров. Генерал Хрущов, осклабясь, закатил влажные глаза. Опекун посмотрел равнодушно и сурово. Третий комиссионер, Друцкой, опять сказал глазами:
— Успокойтесь, я ваш друг и помогу вам!
Лейла, поверив взгляду Друцкого, поклонилась комиссионерам церемонно и пошла за своим нареченным мужем. Надзирателем в военном сюртуке указал им дорогу на малый ход, откуда по лестнице можно было им выйти только на маленький отдельный двор, кругом застроенный. На двор все двери и ворота были закрыты. Только стояли широко распахнутые железные двери церкви. Из церкви веяло прохладной. Лейла упала на каменные ступени паперти и, прислонясь к столбу, горько зарыдала. Ипат, приблизился к Лейле и пытался ее утешить:
— Ау, милая, слезами горю не поможешь. Не плачь. Буду тебя любить и лелеять. Пушники не дам упасть с моей лебедушки белой… Королевой будешь жить…
— Не бывать этому! — выкрикнула Лейла. — Я не хочу быть мужичкой.
— Я не мужик, а царский сын!
Лейла горько рассмеялась и больше ничего не ответила на все уговоры жениха.
Тем временем комиссия в круглом зале продолжала свою работу.
К первой паре на дворе вскоре присоединилась вторая, потом третья, четвертая, и скоро набралось на дворе множество людей — двор сделался им тесен. У большей части невест были заплаканы глаза. Большинство женихов было угрюмо. Кое-где слышались рыдания, в другом месте бранились. Кто-то попробовал запеть песню и оборвался.
Шум и слезы в толпе усилились, когда отворились наружу со двора ворота и в них въехала со звоном и дребезгом большая ломовая телега с огромной пестрой, сверкающей грудой груза. Телегу окружили с любопытством и увидали, что груз в ней — брачные венцы, старинные расписные, лубяные и золоченые, с крупными стекляшками, и в виде греческих диадем, и в виде княжеских шапок, и в виде немецких королевских корон. Вся эта груда хлама ярко и жарко горела в свете послеполуденного солнца.
Служители церкви начали разгружать телегу и переносить вещи в церковь. Прошел туда седой, согбенный поп. На паперти появился один из писарей с тетрадью в руках и начал выкрикивать имена. Толпа сгрудилась к церкви.
Ипат не отходил от Лейлы. Она была безутешна. Напрасно она вслушивалась в называемые писарем имена и, не слыша своего имени и прозвища Дурдакова, загорелась робкою надеждой, что участь ее изменилась: там, в комнате присутствия, за нее, наверно, заступился тот молодой офицер, и в списке вымарали ее имя. Ипат также был взволнован, не слыша оглашения имени своего и Лейлы. Вот писарь уже готовится свернуть тетрадь. Ипат отрывается от Лейлы, пробивается в толпе к писарю. Тут на паперть, расступаясь, народ пропускает опекуна, генерала Хрущова и поручика Друцкого. Они входят в церковь и за ними с криком валом валит толпа женихов и невест… Ипат, увлеченный людской лавой, тщетно выбивается и ищет Лейлу. Вся толпа уже в церкви, но паперть пуста. Ипат кидается в церковь и шныряет суматошливо в шумной толпе, слушающей какое-то наставление опекуна с церковного амвона; по правую руку опекуна стоит старенький поп, по левую — генерал Хрущов, третьего комиссионера с ними не видно.
