Валентин Пикуль - «Радуйся, благодатная…»
– Доложи, братец, что ее старый друг Морголи, ничего от нее не желая, хотел бы только поздравить ее с успехом.
Швейцар удалился, а вернувшись, принес ответ Мины:
– Госпожа велела сказать, что незнакомых людей она не принимает и просит более ее не беспокоить…
Вот те на! Это заело Морголи, и он, сунув в лапу швейцару полтинник, стал убеждать его, чтобы снова поднялся к своей госпоже, ибо нехорошо забывать старых друзей, тем более… Но тут откуда-то с антресолей раздался голос самой Мины:
– Степа, что ты там размусоливаешь? Кулак есть, так и гони этого проходимца – в три шеи!
Конечно, светский Петербург давно привык ко всяким “шалостям” самого императора, потихоньку сплетничал об амурных делишках его придворных. Дошли слухи до Николая I, что та бедная девица с Песков слишком хорошо устроилась в своей жизни, и он сказал Адлербергу, чтобы связь с нею он “узаконил”:
– Эту чухонскую Аспазию, дружок, надо выдать замуж, и чтобы я больше не слышал о том, как ты ее балуешь…
Слово сказано – к исполнению, и стал граф Адлерберг подыскивать “жениха” для своей ненаглядной Миночки, чтобы она, душечка, осталась довольна – не женихом, конечно, а непременно им, его сиятельством. Жених требовался гадкий, противный, отвратительный, нищий, задрипанный, хорошо бы еще и сопливый… Такого найти всегда легче! В почтовом департаменте давно прозябал жалкий и лысенький старикашка, уже не чаявший, как ему дотянуть до пенсии, чтобы в отставке чайком баловаться да завести в утеху себе канареечку.
Был он срочно изъят из канцелярии и предстал перед грозные очи графа – напудренного, нафабренного, нарумяненного.
– Назовись, – потребовал он, – ибо всех насекомых я в своем департаменте помнить не могу… да и не собираюсь помнить.
– Бурков Тимофей Иваныч… честь имею! А состою в чине коллежском при разбирании депеш по алфавиту адресатов.
Словно выбравшись из гоголевской “Шинели”, Бурков взирал на Адлерберга преданно, помаргивая слезившимися глазками.
– Коллежский, а ты в статские не желаешь ли выползти?
Одинокая слеза сорвалась с дряблой щеки Буркова:
– Шутить изволите, ваше сиятельство? Да кто ж меня, при алфавите состоящего, в статские советники произведет?
– Я произведу, – отвечал Адлерберг, – но с одним непременным условием. Служить в новом чине ты, братец, в Сибирь отправишься, но прежде обязан жениться…
– Свят-свят-свят! – перекрестился Тимофей Иванович. – Да какая ж дура на меня польстится? Эвон сколько здоровенных бугаев по коридорам департамента так и сигают, так и мечутся вверх-вниз по лестницам, так и скачут… только не ржут еще! Почему ж вы меня в женихи выбрали? Да и хороша ли невестушка?
– Во… такая! – изобразил Адлерберг нечто эфемерное в воздухе, словно обрисовывая соблазнительные женские контуры. – А коли откажешься от такой прелести, – заключил граф, – так я тебя, сморчок, задвину в чин титулярный… навоешься!
До самой свадьбы Бурков даже не видел своей невесты, а когда рассмотрел ее в церкви, стоя под венцом с нею рядышком, тут ему захотелось и большего – не только чина. Воспылал он надеждой показать прыть молодецкую, только бы поскорей церемония кончилась. За свадебным столом, устроенным за счет Владимира Федоровича, чиновники почтового департамента орали “горько”, Бурков целовал свою избранную через воздушную кисею флера, готовясь свершить супружеский подвиг…
Но тут граф Адлерберг спросил своего адъютанта:
– Любезный, а что карета? Подана ли?
– Так точно. Лошади заранее овсом откормлены.
– Тогда пора уж нам кончать эту свадьбу…
Тут адъютант выманил жениха на улицу и затолкал его в карету. Бурков начал рыпаться, говоря, что главной обязанности по отношению к невесте еще не исполнил, на что адъютант его сиятельства мудрейше ответствовал:
– Ты, дурак, чин получил?
– Премного благодарны… не ожидал!
– А если в чин попал, так какого еще рожна тебе надобно?
– Должен же я, как христианин, перед супругою долг исполнить. Ведь даже не облобызал нареченную.
– Меня облобызай – и катись!
– Куда, господи?
– Как и договорились… в Сибирь!
И покатил несчастный управлять таежной почтой, выписывая газеты волкам и медведям, а Мина Ивановна, получившая от него фамилию, осталась процветать на берегах Невы в немалом чине статской советницы. Вдруг нагрянула в Петербург ее сестра Александра Ивановна Родзянко, сообщившая, что полковник умер, оставив ей в наследство 230 крепостных душ:
– Теперь бы мне жить да радоваться! Уже и кавалера нашла из Одессы, он меня всячески ублажает, так родственники эти проклятые отсуживают у меня имение, доказывая в Сенате, что брак мой с Родзянко был фиктивный.
– Надеюсь, таким он и был? – рассмеялась Мина.
– Конечно, – не стала скрывать сестра, – без взятки священнику не обошлось, чтобы он повенчал нас тайком, а я тогда целую неделю поила своего полковника, чтобы, представ перед святым аналоем, он ничего не соображал… Помоги, Миночка!
Через графа Адлерберга было воздействовано на решение Сената, и новая помещица, став законной дворянкой, вступила в свои права, а священник был отдан в солдаты. Но в скором времени Владимир Федорович стал замечать, что его Миночка чем-то недовольна, не поет, бедная, не веселится.
– Душечка, что с тобой? Не таись. Скажи…
Долго не отвечала Мина, заставляя мучиться Адлерберга в догадках о причине ее недовольства, и наконец однажды она капризно надула губки и каблучком притопнула:
– Не хочу быть только статской советницей, а хочу быть действительной статской советницей, чтобы муж обрел чин генеральский, превосходительный…
Маленькое объяснение: по Табели о рангах, заведенной на Руси еще со времен Петра I, гражданский чин действительного статского советника соответствовал военным чинам генерал-майора или же контр-адмирала. Тут бы и графу Адлербергу ногою топнуть да оттаскать Миночку за волосы по коврам и паркетам, чтобы она, стерва, не больно-то зарывалась, но… ах, годы, годы, годы! Где же ему, стареющему бонвивану, сыскать такое небесное создание?
– Как ты скажешь, так и будет! – бодро отвечал старик. – Я переведу Тимошку Буркова в какой-либо городишко, чтобы повысить его… прости, тебя, в чине! Только не гляди такой букой! Одари поцелуем любящего тебя Вольдемара…
Поцелуй состоялся. Но возникло крохотное препятствие.
Однажды граф Адлерберг навестил Мину – мрачный.
– Опять ты поскандалил со своей женой?
– Хуже! – отвечал министр императорского дворца. – Оказывается, этот муженек твой, Тимофей Иванович, давно изволил скончаться, и ты, будь любезна, впредь писаться вдовою лишь статского советника…
Вот когда началась буря в стакане воды!
– Не любишь ты меня… разлюбил, – билась в истерике Мина Ивановна, вдруг овдовевшая, – не желаешь меня, бедную, осчастливить… О-о, зачем я, глупая, отдала тебе самое драгоценное, что свято сберегала в годы девические? Что мне с того, если этот Бурков окочурился? Неужто ты не можешь произвести покойника в следующий чин… хотя бы за выслугу лет!
Адлерберг думал, думал, думал… потом сказал:
– За выслугу лет повышать покойника в чине как-то неудобно. Попробуем его, дохленького, повысить за отличие по службе. А потом я объявлю в департаменте о преждевременной кончине его в благоухании святости…
Так и сделал! Стала теперь Мина Ивановна сиживать в ложе театра, как важная генеральша, сверху вниз поглядывая в ряды партерные (хорошо бы плюнуть туда!), а лакеи, подавая ей роскошную шубу, величали ее “ваше превосходительство”. Дальше – больше. До того вскорости обнаглела, что всякий стыд потеряла.
– Графиня Адлерберг, – представлялась она. – Впрочем, сиятельством можете не титуловать меня, называйте просто – превосходительством! Терпеть не могу церемониться…
Князь Петр Долгорукий, хорошо знавший “тайны мадридского двора”, сообщал читателям, что Адлерберг имел от казны более 70 000 рублей серебром в год, владел казенными квартирами, на дровишки не тратился, подолгу жил в царских дворцах, катался в придворных экипажах, а вот жена его, благодаря заботам Мины Ивановны, видела от своего мужа только… кукиш: “Почти все деньги идут на Мину Ивановну. Зато г-жа Буркова и живет великолепно: мебель у нее из дворца, экипажи и лошади с придворной конюшни, цветы из придворных оранжерей, придворные повара готовят ей на стол из придворных запасов…”
Конечно, Герцен должен был вмешаться!
Иначе к чему же звенел “Колокол”?..
Герцен называл Мину чудовищной клоакой, но обложенной бриллиантами, звон “Колокола” оповещал россиян, что от настроения “чухонской Аспазии” зависит получение даже ангажементов в итальянскую оперу; через Мину можно раздобыть звание не только камер-юнкера, но и камергера. Герцен ненавидел семью Адлербергов, полагая, что министр двора должен бы получать не тысячи, а лишь два рубля – как ночной сторож, ибо большего и не заслуживает. Не забыл Герцен и той истории с покупкой дома на Гороховой улице, который так понравился фаворитке. Для этого Адлерберг сократил жалованье своим чиновникам. Мина открыла салон на Гороховой улице, а графа Владимира Федоровича прозвали “Сократом Федоровичем” – за сокращение им чиновного жалованья. Летом 1862 года Герцен сообщил “приятное известие о прибытии в Висбаден графини Мины Ивановны, где она проигрывает большие деньги и платит золотом русского чекана. Откуда у нее такая куча русского золота? На паспорт (для выезда за границу) теперь не выдают даже 60 империалов. Как вы думаете, господа, откуда?..” Вопрос был задан Герценом неспроста, зато ответ был простой: чтобы услужить своей Миночке, граф Адлерберг уже запустил лапу в казенные золотоприиски на горном Алтае…
