Лев Жданов - Под властью фаворита
Здесь в паре с родной своей сестрою, генеральшей Бисмарк, первым шел юноша четырнадцати лет, Карл Бирон, любимый сын фаворита, о котором даже толковали, что рожден он не женою Бирона, а его царственной подругой и только проделана была для света комедия ложных родов со стороны покладистой герцогини…
Сказочно красивой лентой вились эти кадрили одна за другой между кучами лавровых и миртовых деревьев, расставленных в огромном зале в виде боскетов и рощиц… А для довершения обмана в четырех углах били четыре фонтана, словно в настоящем саду, давая свежесть и рассыпая сверкающие брызги далеко кругом.
Среди зеленых, благоухающих кущ, пользуясь тенью и прохладой, уединялись и ворковали не танцующие парочки молодежи и даже иные постарше годами, сердца которых больше влекло к нежной беседе, чем к танцам… Масляные лампы и тысячи разноцветных восковых свечей в жирандолях, в канделябрах и люстрах ярко озаряли красивую картину бала. На хорах, кроме музыкантов, толпились те, кто не имел права сойти вниз и смешаться с избранной публикой: младшие офицеры, дежурные по караулам, придворная челядь, шуты, карлы, приживальщики…
Смежные с главным залом богато убранные гостиные также переполнены блестящей придворной знатью. Здесь императрица с князьями Куракиным и Черкасским, с княгиней Ромодановской сидит за карточным столом, ближайшим к раскрытым в зал дверям, и, играя в карты, любуется общей картиной веселого бала.
Из временного буфета, устроенного в галерее, то и дело появляются гайдуки, негры, камер-лакеи, разнося на подносах прохладительное питье и фрукты.
Анна, довольная общим оживлением, старалась тоже казаться веселой, скрывая страдания, которые почувствовала в самый разгар бала. Боли были настолько сильны, что пришлось даже отказаться от танцев, особенно любимых императрицей. Обычные колики в желудке и в печени появились совершенно неожиданно и не прекращались почти ни на миг. Поэтому Анна вела игру очень рассеянно, не радуясь и выигрышу своему, очень крупному в этот вечер.
Когда Бидлоо, врач, заметя бледность больной, проступающую даже из-под густого слоя притираний, белил и румян, шепнул было:
– Ваше величество, право, лучше бы вам соизволить лечь в постель…
На это Анна, сдвинув свои густые брови, шепнула только:
– Оставь… мне лучше…
А про себя подумала:
«Потерплю… помучусь еще немного… Полночь скоро… ужин подадут, а там и разъезжаться станут… Досижу до конца!.. И то все резиденты да послы глаз с меня не спускают: охота им угадать, долго ли я еще протяну, одним на помеху, другим на радость!..» И крепится Анна, хотя теперь ясно видно, как сразу осунулось, словно помертвело ее полное, еще красивое, но грубоватое лицо от затаенных страданий…
Смолкла наконец музыка на хорах. Окончен слишком долгий менуэт… Отданы последние поклоны, разорвался цветистый, оживленный хоровод, и пары рассыпались в разные стороны, очищая зал, где прислуга усыпала пол душистою травой, цветами и затем повсюду были расставлены столы, тоже покрытые искусственным дерном, поддельными и настоящими цветами, сверкающими, словно на зелени настоящего луга… Такие же одетые искусственным дерном скамьи окружали столы…
Золотые канделябры, блюда, вазы и приборы красиво выделялись на этом зеленом, бархатистом фоне.
Затем – снова нахлынули гости, заняли места… Блюда подавались одно за другим, без конца… дорогие вина лились в бокалы темно-пурпурной и светло-янтарной струей, разливая в воздухе свой тонкий аромат.
Взяв под руку фаворита, важного, залитого бриллиантами, золотом, Анна обходила столы, умея каждому сказать что-нибудь приятное.
Рябоватое, но еще красивое лицо бывшего конюха, теперь всесильного герцога, тоже выражало полное довольство. Он вел себя на этом царственном пиру совершенно как любезный хозяин… и только порою тревожно поглядывал на свою державную спутницу, чувствуя, что нынче рука ее тяжелее обычного опирается на его сильную руку и вся императрица вздрагивает порою, словно от озноба.
– Лихорадка, мой друг? – негромко кинул он тревожный вопрос в удобную минутку.
– Да!.. Нет!.. Так что-то… – последовал тихий, мимолетный ответ, и Анна пошла дальше, желая обласкать всех гостей.
Наконец обход закончился. Она с громадным наслаждением опустилась на свое место в начале главного стола. Бирон, сев рядом, дал знак Тредиаковскому, который все время следил взором за ним и за императрицей.
Пиит, выступив из кучки челяди, стоящей поодаль, быстро двинулся к заветному столу.
Бирон между тем поднял бокал и громко возгласил первый тост за императрицу, хозяйку бала.
Грянул туш, но звон бокалов и виваты покрыли даже громкую музыку.
Анна, взяв бокал, обратилась к Бирону.
– Налейте… только немного… нельзя мне нынче! – покосившись на своих врачей, Бидлоо и де Гульста, стоящих вблизи, заметила она с бледной улыбкой. – Вот эти варвары не велят!.. Они старше меня самой… Надо их слушать… За дорогих гостей!.. И за твое здоровье, Анюта! – обратилась она к племяннице. – За твоего сына, моего наследника!.. Принц… сестрица! – кивнула она Антону и Елизавете. – Пью за вас… За мо…
Анна не договорила.
Бокал с протяжным звоном выпал из ослабелых пальцев и разбился, словно жалобно застонав… Этому звуку вторил подавленный стон Анны. Острый приступ боли был так неожидан и силен, что эта сильная, привыкшая к самообладанию женщина упала на кресло почти без сознания.
Ближайшие застольники поторопились встать, словно для ответа на тост, и собою закрыть больную от общих взоров.
Но уже по всему залу пробежала явная тревога, послышались испуганные возгласы:
– Что… что такое!..
– Что с императрицей… Что с государыней!..
Гульст и Бидлоо первые поспешили к больной, давали нюхательную соль, накапали чего-то в рюмку и заставили Анну проглотить, слегка разжав ей стиснутые, крупные, желтоватые, еще крепкие зубы.
Она сразу оправилась и громко, властно подняла голос:
– Ничего, друзья мои… не полошитесь по-пустому!.. Я встала и при этом оступилась… нога подвернулась… стало сразу больно. Теперь все прошло. Видите! Успокойтесь, будем продолжать ужин и послушаем нашего пииту… Ну, где ты там! – с особенной живостью, ласково обернулась Анна к Тредиаковскому.
Держа в одной руке лист со стихами, он оправлял другою шпажонку, кафтан, свой тощий парик и даже не заметил общего короткого смятения, объятый страхом выступления среди такого большого и важного собрания.
– Здесь я, здеся, государыня-матушка… всемилостивейшая императрица, солнышко наше ясное! – робко лепетал поэт, сгибаясь почти вдвое и на ходу отвешивая земные поклоны. – Жду приказаний твоих, богиня и муза пресветлейшая, олимпийских!..
– Ну, что ты там нацарапал… докладывай… А ты, Носушка, не мешай, не вертися под ногами! – цыкнула царица на любимого шута, по кличке Нос, который так и вился у ног державной госпожи, словно преданный пес.
– Дай нам послушать стихосложение сего хвата! – уговаривала завистливого урода царица. – Не ремствуй чрез меру. Наших милостей и на тебя, и на него хватит!.. На вот…
Тяжелая груша, брошенная царственной, белой и полной, хотя слишком большой рукой, была совсем по-собачьи, ртом, на лету, подхвачена горбуном-шутом. Чавкая, стал он уплетать сочный плод. Анна обратилась снова к поэту:
– Читай, коли не больно длинно оно у тебя. Уж просим: пощади, помилуй!..
– Сочинение мое много кратче твоих добродетелей и великолепий, всещедрая монархиня!
Отдав еще пару поклонов, он стал в позу и начал читать с повышенным выражением, громко и нараспев:
Светом Анна – осияна!Восклицайте все: «Осанна!..»Императорского санаПроцветай украса, Анна!..Всякий громко пой осанну!Уму Анны, ее сану…Солнце, зори – в Анны взоре:В дружном хоре вскликнем вскоре:«Минуй, горе, нашу Анну!»Все… по…
Докончить панегирика ему не пришлось.
Уже при начале второго куплета Анна, незаметно озираясь, грузно налегая на спинку своего кресла, дала знак обоим врачам, и те снова поднесли ей флакон с солями, повторили прием возбуждающих капель… Но это не помогло. С легким стоном Анна снова склонилась на руки Бидлоо и Бирону и теперь на несколько мгновений совершенно потеряла сознание.
Гости вскочили с мест в тревоге, с говором… Музыканты на хорах, полагая, что ужин кончился, грянули молодецкий марш.
– Сидите… не вставайте! – прорезал общий гул и говор резкий, властный голос Бирона. – Это пустое… Ее величеству лучше… Не тревожьте государыню беспокойством своим!.. Музыку остановить… Молчите там… гей, вы, музыканты!..
Музыка стала не сразу, нестройно затихать… Гости, бледные, напуганные, кто стоял, кто опустился на свои места… Говор смолк… замирали оборванные звуки отдельных инструментов, не успевших сразу остановиться… Наконец все утихло.
