Валентин Рыбин - Огненная арена
— Черкезхан, мы здесь! — заметив брата, закричал Ратх и потянул отца за рукав в образовавшуюся возле тамбура толпу, но старик недовольно выдернул руку и остановился, поджидая, пока подойдут Черкез и его спутница.
— Слава аллаху, отец, вот мы и встретились! — обнимая старика, заговорил Черкез. — Три недели добирались из Петербурга. Два дня в Баку пароход ждали, да день в Красноводске провели.
— А эта та самая ханум, о которой ты писал в письме? — спросил Каюм-сердар, отстраняя легонько сына и пристально оглядывая женщину. — Доброго здоровья вам, невестка! Здравствуйте!
А она в ответ лишь снисходительно кивнула, прикрыв пышными ресницами круглые кошачьи глаза, и робко подала для поцелуя руку. Каюм-сердар растерялся и кашлянул, явно не зная, как поступить. А сын предупредительно отстранил руку жены.
— Отец, извини её… Она — татарка, и плохо ещё понимает по-нашему… Да и обычаи у них… Она же из княжеского рода…
— Ничего, сынок. Поживёт вместе с нами — всему научится, — сурово молвил Каюм-сердар. — Забирайте чемоданы и пойдём.
На привокзальной площади, пока укладывали чемоданы в багажник коляски и усаживались сами, Черкез-хан рассыпался в словах благодарности перед отцом за приобретение столь прекрасного ландо. И старик, растроганный словами сына, горделиво оглаживал бороду и пояснял:
— Это ландо — было единственное на весь Мешхед. Говорят, его сделали в Лондоне, а приобрёл — Шуджа-хан. Я же этому негодяю отдал чуть ли не целое стадо овец, да и золотом ещё уплатил.
Говоря, он пристально разглядывал невестку, севшую в коляске напротив него. У женщины было беленькое личико с синей мушкой на щеке, и глаза подведены синей краской. Подбородок и рот она прикрывала белой пуховой шалью, голову прятала в меховой воротник шубки. Шаль у подбородка женщина придерживала левой рукой, и на запястье у неё сиял широкий золотой браслет. Каюм-сердар удовлетворённо хмыкнул: «Да, она, видимо, действительно княжеских кровей. Обижать её не буду, чтобы не пожаловалась своим». Впервые за всю его долгую жизнь ему захотелось «блеснуть» перед женщиной. Будто бы нечаянно распахнул он на груди
чекмень, обнажив лацкан серого в полоску пиджака, на котором висели награды: две медали «За усердие» и знаки, полученные на конных скачках. «Да, гелии, — говорил весь его суровый вид, — мы тоже не простыми нитками шиты, мы тоже что-нибудь значим, хотя и не княжеских кровей!» Для полноты показа собственного величия Каюм-сердар обратился небрежно к старшему сыну:
— Господин штабс-капитан, нет ли каких вестей от моего друга генерала? Что-то давно о нём не слышу.
Черкез заметно смутился и сделал вид, что вопрос не столь уж важен, чтобы отвечать на него. Старик недовольно засопел и вновь спросил:
— Разве ты не встречал его в своём Петербурге? Черкез нахмурился:
— Отец, ты в полном неведении. Разве тебе не известно, что твой друг генерал проиграл сражение на Ляояне? Японцы разгромили Первый Сибирский корпус.
— Как же так, сынок? — сразу сник Каюм-сердар. Помолчав немного и осмыслив суть происшедшего, сердито сказал: — Генерал Куропаткин покорил наш край, в теперь его побили японцы. Что же, выходит, японцы сильнее туркмен?
— В силе разве дело! — оскорбился Черкез. — Другая теперь беда. Русский царь не знает, что делать: то ли с японцами воевать, то ли со своими революционерами. Развелось нечистой силы, — ходить и ездить стало опасно. Пока сюда добирались — насмотрелись на всякий сброд. На фабриках, заводах бастуют, кричат: «Долой царя», по вагонам нищие ходят и грозят: «Царя задавим, и до вас, офицеров, доберёмся». С японского фронта нижние чины бегут. Сплошное дезертирство… А ты говоришь о силе! Если и говорить о ней, то только в том смысле, что мы потеряли силу нашего духа. И ни его высочество государь-император, и ни военный министр не могут обуздать развратившуюся Россию.
— Да, да, правду говоришь, сынок, — сокрушенно вздохнув, согласился Каюм-сердар. — У нас тоже много говорят о слабости государя. Вчера в цирке собрание русские босяки проводили. Ратх, твой брат, там был, всё видел.
— Ратх был на собрании босяков? — удивился Черкез.
— Вах, сынок, — с досадой воскликнул Каюм-сердар.
— Мы же извещали тебя письмом, что оба брата твои, Ратх и Аман, служат в цирке. — И вновь он завздыхал и принялся сомневаться — Как же так, а? Неужто Куропаткин не устоял?
Коляска между тем свернула влево, на узкую пыльную улочку, прогромыхала ещё несколько минут между дувалами, из-за которых торчали купола войлочных юрт, и въехала во двор. Ратх мгновенно спрыгнул с козел и распахнул дверцу ландо. Каюм-сердар услужливо пропустил вперёд себя сына и его жену, затем вылез сам:
— Ну, вот, теперь вы дома, как говорится, бог вам в помощь, — проговорил он по-хозяйски важно. И тотчас крикнул в глубину двора: — Ну, чего там стоите как испуганные куры? Принимайте господ!..
Несколько женщин метнулись от кибиток к красавице-татарке, взяли её под руки и повели к себе. Другие подхватили увесистые чемоданы и заспешили следом. Дородная Нартач — старшая жена сердара — с благоговением приняла ласки Черкеза. Подойдя, он коснулся её рук и плеч, поцеловал по-русски в лоб и задал несколько обычных при встрече вопросов. Услышав в ответ, что всё в доме, слава аллаху, благополучно, спросил, улыбнувшись:
— Тебе понравилась невестка, мама?
— Вий, Черкез-джан! — воскликнула мать. — Я ещё в не разглядела её. Ты писал, вроде бы — татарская княжна, так ли?
— Так, мама, так… Голубая кровь… Её отец — татарский чиновник, из Казани родом. Живёт в Петербурге, а служит в Главном российском банке.
— Жалко, что той не могли здесь справить, — с затаенной обидой проговорила Нартач. — Обычай божий на» рушили.
— Ну, мама, — успокоил её Черкез, — если тебе аллах даёт счастье в руки — можно поступиться и обычаем. Разве мог везти её сюда за пять тысяч вёрст, когда я на царской службе?
— Да, да, сынок… Царская служба для нас благодать. Отец твой по воле русского ак-падишаха стал знатным человеком.
— Нартач-ханым, чего держишь джигита? Иди к женщинам! — властно приказал Каюм-сердар, поджидая сына у входа в кирпичный дом.
Женщина неохотно повернулась и пошла к юртам, куда увели невестку. Черкез поднялся на порог широкого айвана с резными деревянными столбиками, наподобие колонн. С айвана вели две двери: на мужскую и женскую половины. Отец ввёл сына на мужскую и, скрывая гордость, сдержанно спросил:
— Ну, как?
— Великолепная комната, отец! — воскликнул Черкез, ступив на ковёр, покрывавший весь пол, и разглядывая другой, на стене, тоже огромного размера. Это были великолепные текинские ковры. При свете яркого утра, льющегося в окно, краски ковров переливались, приобретая то тёмно-красный, то алый, с голубым отливом, цвета. У стены стояла широкая тахта, также застеленная ковром. На ней стопкой лежали обтянутые красными и голубыми наволочками подушки.
— Вот здесь будешь принимать русских господ, — пояснил Каюм-сердар и прибавил, усмехнувшись в бороду: — А когда жена понадобится, — пойдёшь к ней, в другую комнату,
* * *Вечером на женской половине дома слышались восхищённые возгласы, смех и громкий разговор: это жена Черкеза — Галия награждала подарками женщин каюмовского подворья. А мужчины сидели в комнате Черкеза, сошлись наконец-то все три брата вместе.
За средним, Аманом, послали в цирк слугу. Он не замедлил явиться. Одет был Аман роскошно: в белой шелковой рубахе, расшитой узорами, в бархатных шароварах и мягких ичигах. Он был ниже Ратха, но мужественнее с виду. Такие же усики и бородка, но взгляд надменный и губы — злые и капризные. Черкез поглядывал на среднего брата с неким почтением.
О радости в доме Каюм-сердара узнал святой ишан, чей двор был рядом, и тоже пришел. Склонившись над чашей с пловом, он ощупывал узкими глазками сыновей арчина, то и дело бормотал что-то вроде того, что мир необъятен, но и тесен, сходятся все тропы-дороги в одну, и тогда человека осеняет высшая благодать.
— Ешьте, ешьте, святой Хезрет-ишан, — перебивал его Каюм-сердар. И от того, как небрежно произносились эти слова, сыновья понимали, что отец имеет власть и над самим Хезретом — служителем аульной мечети. Правда, ишан был глуховат, или притворялся, что плохо слышит. Но как бы то ни было, а слова арчина витали над ним, словно повеление.
— Святой ишан, все ли внесли зякет или ещё есть должники? — в повышенном тоне спрашивал Каюм-сердар.
— Есть, сердар, — отвечал ишан сипло. — Куда от них денешься? Наверное, нет силы, которая могла бы заставить людей вносить зякет вовремя.
— Но я же на прошлой пятнице собирал всех дехкан и предупреждал!
— Знаем, знаем… Да только некоторые послушали ваши речи, да и забыли о них.
