Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен
Соломон прищурился, привыкая к неровному тусклому свету, и тяжело вздохнул. Вот уже неделю, каждую ночь, в последний ее час, он, преодолевая неизменное ощущение ужаса, приходил сюда, чтобы исполнить то, чего он не знал и чего боялся.
Царь еще раз осмотрелся, отыскал привыкшим к полумраку взглядом скамью в углу комнаты, присел на нее, напряженно вслушиваясь в тишину. Где-то за дверью послышались вкрадчивые шаги, и в помещение вошел худощавый, высокого роста пожилой человек. Он остановился в шаге от двери, низко поклонился, выискивая взглядом царя.
— Ну… — подал голос Соломон. — Почему так долго?
Аменхотеп пожал плечами:
— Ты же знаешь, Великий, сколь подозрительной сделалась к старости принцесса Мельхола.
— Чем меньше пользы от человека в жизни, тем больше он за нее цепляется, — проворчал Соломон.
— Мудро, как всегда, мудро, великий царь! — поклонился евнух.
— Ладно, хватит разговоров! Все принес?
Аменхотеп кивнул и молча поставил перед собой корзину Соломон встал со скамьи, подошел вплотную к нему и опустил взгляд к полу
— Покажи, что там, — велел царь.
Аменхотеп присел у корзины и поочередно извлек оттуда небольшого петуха, голова которого была замотана в тряпку, длинный и острый нож, пучки трав и благовоний.
— Хорошо, — кивнул Соломон. — Клади на место и уходи.
Аменхотеп встал с колен:
— Позволено мне будет спросить?
Соломон удивленно повел бровями:
— Ну, слушаю.
— Зачем мудрейшему из мудрых нужно это делать? — указал на корзину евнух.
Соломон медленно подошел к жертвеннику, осторожно прикоснулся к чаше и, не поворачиваясь к Аменхотепу, тихо произнес:
— Твой вопрос дерзок, египтянин, но я на него отвечу. Человек становится умным, когда познает все, что ведомо другим. А мудрым — когда знает, зачем ему это знание нужно. Я не знаю пока, зачем мне это нужно. Поэтому я только на пути к мудрости… в начале пути. Ты доволен ответом? — повернулся к евнуху царь.
Аменхотеп низко поклонился и, не меняя позы, покинул комнату.
Соломон проводил его взглядом и осторожно перенес корзину к жертвеннику.
Да, Мельхола… Мельхола… — подумал Соломон. — Сколько же лет она была женой моего отца? Дважды женой. Но она была еще и дочерью царя Саула и пользовалась большим влиянием на Давида. Слишком большим… И даже сейчас, после смерти мужа, царица остается одной из самых влиятельных женщин в государстве — одной из самых влиятельных и самой неприкасаемой…
Как-то Аменхотеп — глаза и уши царя в гареме — рассказал о странных обрядах, которые тайно совершала принцесса Мельхола вместе со своей преданной служанкой, амалекитянкой Агадой. Аменхотепу несколько раз удалось подсмотреть, что и как делали они, и евнух клялся Соломону, что сам слышал, как женщины общались с демоном, вызванным колдовскими заклинаниями.
Скептичный и недоверчивый Соломон сразу поверил евнуху. Поверил потому, что испытывал необъяснимую робость всегда, когда встречался с ней, когда ловил на себе загадочный взгляд ее черных, бездонных и по-прежнему прекрасных глаз. Этот взгляд — дерзкий, изучающий — дразнил и пугал царя еще с самого детства знанием чего-то того, что было недоступно и непонятно ему, и при встречах с Мельхолой он всегда чувствовал раздражение и тревогу.
Соломон редко вспоминал свое детство: слишком много обид и разочарований выросло из него. Но, подумав о Мельхоле, он невольно вернулся к событиям десятилетней давности, сравнил ее со своей матерью — молодой, веселой, ласковой… Бат Шева была самой последней и самой красивой из всех жен Давида. По царь никогда не выделял ее из прочих: Бат Шева была его грехом, одним из многочисленных и одним из самых памятных… Она это понимала и любила Давида спокойно и смиренно, никогда не требовала особых условий и привилегий. Бат Шева и характером не похожа была на других жен — кичливых, сварливых, подозрительных; она просто была любимой женщиной царя, и Давид проводил с ней больше ночей, чем со всеми остальными вместе взятыми. Бат Шева умела любить Давида и, главное, слушать, понимать и принимать его таким, каким становился он всегда, когда переставал быть царем — капризным, мечтательным, постоянно подверженным смене настроений взрослым ребенком. Именно за тесную духовную связь с царем ее не любили в доме Давида — не любили ее и ее сына. Настолько, насколько Бат Шева была не похожа на других жен, настолько же маленький Шломо был не похож на своих старших братьев, рожденных от других женщин царя. Низкорослый, полный и малоподвижный, он не участвовал в их играх и ссорах, только молча наблюдал со стороны бесстрастным, не детским взглядом… и мечтал. Мечтал о том, что обязательно станет царем, станет высоким, красивым и стройным. И братья, презиравшие его за неуклюжесть и мечтательность, будут завидовать ему и униженно просить прощения за все обиды, которые Шломо перенес от них. И он их простит, не сразу, но простит, потому что будет великим царем, — таким, как отец! Шломо мечтал об этом всегда: когда держался еще за подол материнской юбки, когда, учась мудрости у пророка Натана, рассеянно подергивал себя за редкую, юношескую бородку, когда однажды в укромном уголке отцовского дома, поспешно и скомканно, познал первую свою женщину…
Соломон достал из корзины петуха и, сильно сдавив ему шею, сорвал с головы повязку. Все это стало для царя привычным: он исполнял ритуал уже семь раз, упорно пытаясь повторить то, что проделывала Мельхола. И каждый раз безуспешно…
Соломон точным движением отрезал петуху голову и, прищурившись, наблюдал, как кровь покидала холодеющее тельце, заполняя жертвенную чашу. Ритуал только начался, но он вдруг почувствовал, что пространство вокруг начинает меняться. Возможно, ему показалось, что пламя стало гореть ярче, воздух пришел в движение, под ногами качнулся пол… Соломон засуетился, отшвырнул обескровленного петуха, быстро набросал в чашу пучки трав и благовоний, приговаривая подслушанные Аменхотепом заклинания.
Когда чаша заполнилась до краев, он высыпал поверх травы серый порошок и, сняв со стены факел, поджег смесь. Соломон сел на скамью и стал сосредоточенно смотреть на зелено-синее пламя. Комната наполнялась резким, дурманящим запахом. Так происходило всякий раз, когда он производил эти магические действия. Спустя некоторое время трава догорала, запах улетучивался, и Соломон, разочарованный и раздосадованный, покидал подземелье, чтобы назавтра прийти сюда вновь…
Но сегодня что-то изменилось. Пламя горело ярче и зловещей, запах был сильнее и горше. Соломон сжался в комок, когда заметил, что дым над чашей, раньше всегда неподвижный, вдруг вытянулся, затрепетал и, словно управляемый чьей-то волей, потянулся к стене, расползся по ней, приобретая человеческие очертания. Стена дрогнула, втягивая в себя дым, растянулась, выпустив из недр своих что-то серое, неровное, рыхлое. Оно оторвалось от стены, медленно поплыло в воздухе, постоянно меняя форму и очертания. Зависнув над чашей, нечто опустилось ниже и втянуло в чрево свое жертвенную кровь. Пепельно-серое превратилось в грязно-багровое… и живое. Спустя несколько мгновений оно потускнело и начало расползаться по всей комнате, растворяясь в пространстве и заполняя его. Видение исчезло, но Соломон чувствовал, что оно здесь, никуда не ушло, потому что воздух стал плотным и видимым. Это нельзя было выразить словами, но воздух в комнате стал таким, что, казалось, его можно потрогать руками.
— Звал меня? — раздался голос.
Соломон отчаянно завертел головой, пытаясь определить, откуда идет звук.
— Не крутись и сядь. Захочу — покажусь тебе. Зачем звал?
Соломон судорожно проглотил комок в горле и попытался унять предательскую дрожь в коленках.
— Кто ты?
— Так ты вызывал, не зная кого? — послышался хриплый смешок. — Это, скажу тебе, небезопасное дело. Может очень плохо кончиться.
— Я вызывал демона! — взял себя в руки Соломон. — Демоны должны являться тому, кто имеет над ними власть, — не очень уверенно добавил он.
— Да? — засмеялся голос. — Тысячи лет живу, а слышу об этом впервые. А что такое власть, и зачем она тебе?
— Сначала скажи: ты — демон? Кто ты?
— Мне становится скучно. А еще говорят, что Соломон мудр. Я вижу пока, что неинтересен и невежлив. Вызываешь того, кого не знаешь, и, думаю, зачем — тоже не знаешь. Ладно, поговорим, раз я сюда явился. Я не демон. Хотя это все гораздо сложнее, чем люди напридумывали, много сложнее. Я — Каин.
— Каин?! Тот самый Каин, сын Адама?
— Тот самый. А кого надеялся увидеть ты?
— Не знаю, я это делаю впервые… Каин! Но ты же был обречен Сущим на вечные скитания на Земле, скитания и гонения. Ты — человек, а не демон!
— Дааа! За тысячи лет люди не очень-то изменились, поглупели только без меры! — вздохнул призрак. — Что ты заладил про демонов? Ты их видел, знаешь что-то про них, кроме глупых сказок? Я — не совсем человек. Разве жил кто-то из смертных под небом тысячи лет?
