Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести
За холмом, вдоль дороги, появился ручей. Справа, ниже дороги, простирались земли дедушки Беаты. Был виден небольшой дом с прилегающим садом, за ним огород и в конце полевой дороги собственно усадьба с конюшнями, хлевами, амбарами для сена, свинарниками и домами для слуг и работников. Особого впечатления все это не производило: глинобитные стены, соломенные крыши, покосившаяся уборная — все свидетельствовало о долгой, но с достоинством переносимой бедности. Тут и там довольно унылый вид слегка оживлялся зеленью пышно растущего сорняка и ковром богатого урожая красных ягод на многочисленных кустах бузины. Старый Кальман Рети был слишком беден, чтобы держать хозяйство в порядке, и слишком горд, чтобы принять помощь от богатого мужа своей внучки.
Николас, расслабившись, сидел на месте кучера, и мысль о том, что он вскоре снова увидит Беату, привела его в хорошее настроение.
Пять дней тому назад он неожиданно был отозван из отпуска с приказом явиться в министерство иностранных дел. Там от статского советника Раймана он узнал, что ведется тайное расследование частной жизни князя Ойленбурга-Хертефельда, друга семейства Каради, который в период с 1894 по 1902 год был немецким послом при дворе императора Франца-Иосифа в Вене.
Во время своего пребывания в Вене князь был частым гостем старого графа Каради, поскольку мать Николаса, графиня Мелани, которая находилась в неустанных поисках выдающихся личностей для своего салона, видела в князе Ойленбурге одно из лучших своих приобретений. Князь был не только чрезвычайно привлекателен, но обладал многочисленными талантами: поэт, драматург, композитор и, что еще более важно, был близким другом кайзера Вильгельма II. С той поры, как этот монарх взошел на трон, ни одно из важных решений не принималось без предварительного обсуждения с Ойленбургом.
Князь, несмотря на то что был на двадцать лет старше Николаса, постоянно проявлял к нему живой интерес. Они не виделись последние два года. Время от времени Николас получал от князя письма с приложением его последних стихов или новых композиций, и он, Николас, не видел ничего особенного в этих знаках внимания. Поэтому его до глубины души потрясло, когда статский сопетник Райман спросил, не известно ли Николасу о некоторых проявлениях противоестественных привычек или склонностей у князя. Первоначальная ошеломленность сменилась растущим гневом: никогда еще ему не задавали столь непристойных вопросов. Он отреагировал с той резкостью, которую, собственно, капитан, даже принадлежащий к Генеральному штабу, не должен был позволять себе в общении с чиновником столь высокого ранга, но которую Николас, по своему происхождению и положению, занимаемому его семьей, мог, как он считал, себе позволить.
Дипломат пытался успокоить Николаса: мол, возникли только слухи об отношениях князя с одним из служителей общественных бань, что просьба провести расследование исходит, в общем-то, от Министерства иностранных дел в Берлине и что речь идет только об оказании услуги своему союзнику. Упоминал ли князь когда-нибудь об общественных банях?
— Вы имеете в виду тубаню? — Резко спросил Николас. — Нет, насколько мне известно.
Райман сделал вид, что он не понял намека Николаса на историю с эрцгерцогом Людвигом Виктором, младшим братом кайзера, который был постоянным посетителем тойкупальни и посему был удален от двора. В кулуарах бюрократической машины империи эта тема была абсолютным табу. Райман, неприятно задетый оборотом, который приняла беседа, сменил тему и поспешно, насколько это было возможно, закончил разговор.
Николас покинул министерство, все еще находясь в гневе. Так, значит, его отозвали из заслуженного отпуска, надеясь, что он станет чернить человека, которым он восхищается и которого уважает. Кому-то на самом верху, видимо, князь Ойленбург перешел дорогу.
Экипаж катил вдоль стены парка. Замок располагался за столетними, посаженными еще кем-то из давно умерших Каради, дубовыми деревьями. Еще не доехав до главных ворот, Николас почувствовал гонимый ветром запах гари. Резкое и раздражающее зловоние доносилось, по-видимому, не столько от сгоревшего дерева, сколько от тлеющего мусора, причем настолько сильно, что Николас стал чихать, глаза заслезились — пришлось достать носовой платок. Экипаж въехал в широко открытые ворота. Николас чихнул еще раз и, едва опустив платок, увидел, что левое крыло замка покрыто копотью от пожара. Он ударил кнутом по лошадям, которые, встав на дыбы, рванули к дому так, что экипаж опасно накренился и только в последний момент Николасу удалось его выпрямить. На широкой площадке перед домом, казалось, собралась вся многочисленная челядь. Николас бросил кому-то поводья и соскочил с козел.
— Что случилось? Где госпожа графиня? — закричал он Боднару, своему управляющему, который стоял перед пожарной телегой.
Николас схватил его за плечи и затряс с такой силой, что тот ударился головой о цистерну.
Губы Боднара шевелились, но он не мог издать ни одного звука.
— Где она! — закричал Николас.
Во дворе воцарилась гробовая тишина. Никто не шелохнулся. Люди, сначала шарахнувшиеся от лошадей, снова стояли безмолвной группой под покрытыми копотью окнами спальни Беаты.
— Где она? — снова закричал Николас.
Не получив ответа, он оставил Боднара и повернулся ко входу в дом. Скрип гравия под его ногами нарушил общее оцепенение. Его винодел, маленький белобрысый немец, преградил ему дорогу:
— Нет! Не ходите туда!
В этот момент торопливыми шагами из дома вышел старый Рети. Одежда его была в грязи, лицо в копоти. При виде Николаса он остолбенел, но затем, вдохнув глубоко воздух, подошел к нему и положил руки ему на плечи.
— Беата умерла, Ники, — сказал он безучастным голосом.
Николас взглянул в старческие глаза, заполненные слезами.
— Нет, — пробормотал он. — Нет.
— Это правда, Ники. Она умерла. Умерла сегодня утром.
Слова старика не доходили до его сознания. Николас задрожал.
— Она сгорела!
— Нет, нет! — возразил старый Рети. — Она задохнулась. В дыму. Она была уже давно мертва, когда огонь достиг ее спальни.
Он вытащил носовой платок из кармана и вытер пот со лба. Рети боялся встречи с Николасом и даже сейчас не знал, как он должен его утешить. С момента смерти Беаты прошло несколько часов, и собственная боль старого человека была еще слишком сильна.
Николас почувствовал, как его охватывает парализующий холод. Казалось, что он стоит в ледяном потоке, вода поднимается выше и выше, сейчас она стояла у самого подбородка и вот-вот унесет его прочь. Вспыхнул пожар, и Беата в нем погибла. Он поднял голову, невидящим взором уставившись на покрытую плющом стену с пятнами сажи и копоти, лопнувшими от огня стеклами и обгоревшими оконными переплетами. Это был не страшный сон, это была чудовищная действительность. И люди вокруг него, сочувствующие, но и одновременно полные любопытства, были реальностью, и вытоптанный газон около подъезда к дому был так же реален, как и обугленное дерево, и осколки стекла и всего в десяти метрах расположенная и чудом уцелевшая заросшая глицинией аллея.
— Где она?
Старый Рети схватил его за руку.
— Не ходи наверх, Ники. Сохрани ее в памяти такой, какой она была. Не ходи к ней наверх.
— Где она?
— В розовом салоне. На диване. До…
— Как это произошло? Как такое вообще могло случиться? Как? Как? — Николас повернулся и подошел к Боднару. — Где ты был? Где были все остальные? Вы что, все спали или все напились? Как вообще дело дошло до пожара? Где поначалу вспыхнул огонь?
— Должно быть, огонь вспыхнул в комнате госпожи графини, — ответил управляющий.
— Ну так как же?
— Горничная Юлия последней видела госпожу графиню. Она лежала в постели и читала книгу. Началась гроза, и Юлия поднялась к ней наверх, чтобы закрыть окна. Гроза длилась минут десять — пятнадцать.
Николас терял терпение.
— Огонь, слышишь, откуда же взялся огонь?
— Мы можем только догадываться, что госпожа графиня заснула, а свеча опрокинулась. Юлия говорит, что у госпожи графини всегда всю ночь горела свеча, когда господин граф были в отъезде. Наверняка свеча упала, и ковер начал тлеть.
Не говоря ни слова, Николас зашагал к дверям дома. Старый Рети следовал за ним. Всхлипывая, за ними тащился Боднар. Они пересекли зал, высокий, сводчатый потолок которого был расписан картинами с ангелами и богинями, парящими на облаках, и по лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, поднялись наверх. Кроме влажных пятен, грязи и сажи не было видно никаких следов повреждений. На втором этаже в коридоре, ведущем к спальным комнатам, стены были почерневшими от дыма, а высокая дверь флигеля в конце коридора обуглилась.
