Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий
В 26 г. Тиберий оставил Рим и жил по большей части на острове Капри, между тем как Сеян распоряжался в Риме по своему усмотрению. Орудием борьбы с действительными и мнимыми врагами Тйберий избрал возобновленный при Августе закон Апулея об оскорблении величества (lex Appuleia de majestate). К кровавым политическим процессам стали прибегать во всех случаях, когда нужно было погубить знатного, умного, честолюбивого, независимого или просто богатого человека. Деятельность доносчиков, готовых обвинить, в целях наживы, кого угодно и в чем угодно, до того усилилась, что сенату почти беспрерывно приходилось расследовать и судить политических преступников, причем доносчиками, следователями и судьями были также сенаторы. Дело дошло до того, что из выдающихся своим положением лиц редко кто умирал естественной смертью; даже женщины и дети гибли жертвами кровавого закона.
Между тем Сеян, устранив постепенно дом Юлиев-Клавдиев, принялся за дом Германика. Агриппина погибла вместе с двумя старшими сыновьями, Нероном и Друзом. Смерть Ливии (29 г.), имевшей некоторое влияние на сына, еще более омрачила его характер. Когда Сеян, обеспокоенный тем, что Тиберий приблизил к себе третьего сына Агриппины, Гая Цезаря, составил заговор и сам пал его жертвой, в Тиберии погасло всякое уважение к людям. На смену Сеяну явился другой временщик, преторианский префект Макрон, не менее жестокий, но более осторожный. Редкие появления Тиберия на кампанском берегу возбуждали среди запуганного сената величайший переполох.
Тиберий скончался 16 марта 37 г. в своем поместье, в Мизене. Сохранилось предание, будто император впал в обморок и вдруг, к ужасу всех, очнулся; тогда Макрон отдал приказание задушить его, набросив на него много одежд.
Тиберий был не чужд литературных и научных интересов, любил общество писателей и философов; упоминают о его поэтических и исторических трудах. Тем не менее время Тиберия вредно отразилось на римской литературе. Необходимость остерегаться доноса за каждое неосторожное слово подточило цветущую римскую прозу и поэзию. Красноречие, лишенное жизненных сил, превратилось в декламацию; история боязливо обходила современные темы и обращалась к давно прошедшему или к чужим народам; поэзия перестала быть зеркалом идеальных стремлений общества и опустилась до служения извращенным вкусам его; измельчавшая литература пыталась скрыть убожество содержания в вычурных словах.
В 25 г. историк Кремуций Корд был предан суду сената по обвинению в оскорблении величества за то, что в своей «Летописи» назвал Брута и Кассия последними римлянами. Он добровольно уморил себя голодом. Погиб также жертвой судебного убийства поэт Лутаций Приск. Элий Сатурнин за стихи против Тиберия был низвергнут с Тарпейской скалы. Из прозаиков этой эпохи более заметны ритор Анней Сенека и энциклопедист Корнелий Цельс, из поэтов — только баснописец Федр. Суд истории над Тиберием был чрезвычайно строг и не свободен от преувеличений. В новейшее время были попытки оправдания его. Сивере (Sievers, «Studies zur romischen Kais-ergeschichte») первый подвергнул критике характеристику Тацита. В том же духе написана книга Штара (Stahr, «Tiberius, Leben, Regierung, Charakter», Берл., 1863). См. еще Frentag, «Tiberius und Tacitus» (Берл., 1870); Драгоманов, «Император Тиберий» (Киев, 1864); Abraham, «Zur Geschichte der germanischen und pannonischen Kriege unter Augustus» (1875); Friedlander, «Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms von Augustus bis zum Ausgang der Antonine» (Лиц., 1862–1871); Beule, «Tibere et l'heritage d'Auguste»; Модестов, «Тацит и его сочинения»; его же, «Лекции по римской литературе»; Петров, «Лекции всемирной истории» (т. 1, 1888); Deppe, «Kriegszuge desT. In Deutschland» (1886); Pasch, «Zur Kritik der Gesch. des Kaisers Tiberius» (1866); Ihne, «Zur Ehrenrettung des Kaisers Tiberius» (1892); Tuxen, «Keiser Tiberius» (Копенгаген, 1896).
ПРОИГРАВШИЙ
1В конце сентября (764 года по римскому исчислению[2], за три дня до октябрьских календ[3]) Ливия Друзилла, жена и сподвижница великого Августа Цезаря, решила написать письмо своему старшему сыну Тиберию Клавдию Нерону. Тиберий в должности претора[4] и войскового трибуна[5] находился в это время в Паннонии, где во главе нескольких легионов, как всегда — неторопливо, но уверенно — усмирял бунтующие паннонские племена иллирийцев и кельтов, утверждая тяжелый римский порядок в новых северных провинциях империи.
Ливия, обычно сохранявшая расчетливость и рассудительность в самых невероятных ситуациях, на этот раз чувствовала себя не слишком уверенно, словно застигнутая врасплох своим же решением. Ее царственный супруг Август надолго отбыл в Грецию, и Ливия, оставшись почти единоличной хозяйкой Рима, решилась наконец на очередное злодеяние. Она никогда не доверила бы своих замыслов парламенту, да и Тиберию писала редко, но, поскольку он должен был стать главным действующим лицом в предстоящих событиях, ему следовало хотя бы ознакомиться с ролью. И Ливия, отложив в сторону насущные государственные дела, которым посвящала большую часть дня и половину ночи, отослала секретарей и слуг и положила перед собой чистый лист бумаги.
112 год до н. э.
«Милый и любимый сын», — написала она. И сразу зачеркнула написанное. Первая же фраза получилась такой фальшивой, что могла вызвать у Тиберия приступ его обычной недоверчивости по отношению к матери. Со своей угрюмой скептической усмешкой прочитав письмо, сын может не осознать его важности и, даже наоборот, заподозрить Ливию в том, что она, обещая ему главную роль, хочет сделать его лишь статистом, наподобие тех, что образуют в греческих трагедиях погибающую со стенаниями, но лишенную речей и возможности уцелеть толпу.
Ливия думала, что и сама бы насторожилась, получив от сына уверения в любви и почтительности. Это слегка позабавило ее и странным образом успокоило, как будто вместе с желчью души и чернилами на пергамент вылилась та самая жидкость, что, образуясь в жилах человека, заставляет его чувствовать тревогу и одиночество. Теперь Ливия снова была уверена в себе и даже поняла, какую глупость могла совершить, написав и отослав письмо Тиберию, если бы не споткнулась на такой незначительной части письма, как приветствие. Так с ней будет всегда, подумала Ливия, ее тонкое чутье, изощренный ум и огромный жизненный опыт всегда уберегут ее в этой жизни от непродуманных поступков.
Однако лист пергамента был уже испорчен, и она решила, что все-таки закончит письмо. Ничто так не приводит мысли в порядок, как изложение их на письме. Что же касается дальнейшей судьбы послания, то она будет тесно связана с бронзовой чашей, полной горячих углей, — той, что стоит недалеко от письменного стола с целью обогрева комнаты в нынешний ветреный и дождливый день.
«Милый Тиберий, — снова написала Ливия, позволив себе все же некоторую теплоту, — Письмо это секретное, не показывай его никому, и в первую очередь своей жене, Випсании. Тем более что речь пойдет именно о ней».
На этой строчке Ливия остановилась и задумалась. В самом деле, надо было подобрать такие слова, которые проняли бы ее твердолобого сына. Ведь все равно придется объясняться с ним лично — и надо говорить с ним так, чтобы убедить его бросить Випсанию. Всемогущие боги, кто мог подумать, что Тиберий, лишенный высоких порывов души, так трепетно и пылко станет любить свою тщедушную Випсанию? А между прочим, в этой страстной любви заключается, пожалуй, главное препятствие для замыслов Ливии.
Все это пустяки, сказала себе Ливия после небольшого раздумья. В конце концов уважение к матери и страх — да, именно страх перед нею — окажутся для Тиберия сильнее его супружеского чувства к Випсании. Они будут разведены, и без всякого скандала и сыновнего неповиновения. Все, что делает Ливия, — все делается во благо империи. Перед этим благом личное счастье — ничто. У Ливии, при всем ее богатстве, высоком положении, власти и любви к ней Августа, тоже нет никакого личного счастья, ее счастье — это величие и мощь Рима.
«Мой милый сын, — продолжала писать она. — Ты знаешь, что существует сила, которая сильнее нас. Это — долг. И долг моими устами повелевает тебе отбросить слабости и быть твердым. Ты должен хорошо понимать, что со смертью Агриппы[6] (здесь Ливия на миг остановилась, но справилась с собой и продолжила) мы потеряли в его лице один из тех столпов, на которых зиждется порядок в государстве. Ты понимаешь и то, что, не будь Агриппа женат на Юлии, не будь он зятем Августа и, следовательно, членом его рода, он не обрел бы того значения и положения третьего человека в Риме (после меня и Августа). Теперь бедный Агриппа умер, и Юлия (находящаяся еще в самом расцвете женской красоты) осталась одна. Ты, милый Тиберий, для блага всех нас обязан занять место ушедшего Агриппы — в постели Юлии, в умах граждан и в сердце Августа. Разведись с Випсанией и как можно скорее ее забудь».
