Н. Северин - Авантюристы
Пред духовными очами бедного Углова точно завеса поднималась все больше и больше с каждым словом дяди. Неловкое и позорное положение, в котором он находился, сам того не подозревая, стало ему теперь ясно, как день, и он вспыхнул до ушей от негодования и стыда.
— Но за что же на меня такая напасть? За что? — воскликнул ой с отчаянием.
— Все узнаешь со временем…
— Но я не могу ждать! Я не могу жить с мыслью, что неизвестные враги подкапываются под мое счастье, под мою честь и что я ничего не могу сделать, чтобы от них оборониться…
— На твою персональную честь никто не посягает, и если ты уж непременно хочешь знать…
— Разумеется, мне это нужно знать! Я никуда не двинусь из Петербурга, пока не узнаю, в чем дело. Я у всех буду спрашивать, подам прошение государыне… великому князю… я поеду к канцлеру… я на все пойду, чтобы узнать, кто — мои враги…
— Этого ты не узнаешь; будет с тебя и того, если я скажу тебе: что на тебя подана государыне челобитная, в которой тебя обвиняют в неправильном владении имениями твоего отца.
— Кто посмел подать такую наглую челобитную? Кто? — воскликнул Углов, срываясь с места и сжимая кулаки в беспомощном гневе.
— Тише, успокойся и выслушай меня без крика и брани, а не то я ни слова больше тебе не скажу. Мне с безумцем разговаривать не охота, — с напускною холодностью заметил Иван Васильевич. — Челобитную на тебя подал императрице в собственные руки один из иностранных послов, — продолжал он, когда его собеседник, сдерживая волнение, уселся на прежнее место.
— Императрице… в собственные руки… иностранный посол? — машинально повторил Углов с целью уяснить себе смысл этих слов.
Но стоило только взглянуть на его лицо, чтобы убедиться в тщетности его усилий.
— И ничего тут особенного нет, — продолжал Таратин, стараясь говорить как можно беззаботнее, чтобы доказать своему слушателю, что его положение далеко не так ужасно, как ему кажется. — Нам каждый день приходится разбирать доносы, ябеды и челобитные, и не на таких мальчишек, как ты, а на людей почтенных и с знатным прошлым…
— Которым вы однако вряд ли советуете спасаться бегством за границу от клеветы, — с горечью заметил молодой человек.
— Да ты никак совсем рехнулся? Тебя посылают с царским курьером, тебе оказывают честь и доверие, и чем бы радоваться такому счастливому случаю, ты ропщешь? Стыдись, братец!
Лицо юноши мучительно исказилось.
— Я должен знать имя моего злодея, — глухо произнес он.
— Фу, ты, пропасть, как надоел! Сколько раз тебе повторять, что челобитная подана от имени личности, которой, кроме императрицы, никто не знает! Нам приказано рассмотреть претензию, — вот и все.
— У меня оспаривают право на наследство после батюшки? И только? — упорно проговорил Углов, устремляя на старика пристальный и пытливый взгляд.
— А тебе этого мало? — запальчиво воскликнул этот последний, в свою очередь поднимаясь с кресла и принимаясь в волнении прохаживаться большими шагами по комнате. — Чего ж тебе еще надо, скажи на милость? Наследство после отца! Угловскую волость! Богатейшую в воеводстве! Да тебе, мозгляк, вся цена будет ломаный грош, если твоим врагам эта штука удастся, — продолжал он, все больше и больше одушевляясь и возвышая голос до крика. — Ведь за тебя тогда не то что Чарушину, а даже и дочь последнего сенатского писаря не отдадут! На что ты тогда в гвардии будешь служить, экипажи держать, франтом одеваться? Подавай в отставку, поезжай в Ревякино свиней пасти, вот что тебя ждет! Да что это я, Господи Боже мой! — спохватился старик, испугавшись своих собственных слов. — Никогда этому не бывать! Никогда! Мы тоже не без связей… тоже верой и правдой царям служили… кровь свою за них проливали… наш род не из последних… за тебя есть кому постоять…
В своем волнении он шагал взад и вперед по кабинету, не замечая, что племянник уже давно не слушает его. В голове юноши кружилось такое множество разнообразных мыслей, что ни на одной из них он не мог остановиться, а сердце тоскливо ныло от странных, никогда еще доселе не испытанных, предчувствий. С ужасом отбрасывал он от себя мысль, что любимая девушка отвернется от него в такую тяжелую для него минуту, а между тем эта мысль все назойливее и назойливее залезала ему в душу.
— Сенатор Чарушин про мое дело знает? — спросил он наконец.
— А ты еще в этом сомневаешься? С чего же оспа-то так кстати с его дочками приключилась? — прибавил Таратин с злобной усмешкой.
Ему было очень жаль племянника, но он был из тех людей, которые чувства свои за стыд считают выказывать, и придерживался такого мнения, что нежностью боли сердца не исцелишь, а скорее растравишь.
— Откуда он это узнал, этого я не знаю, — может быть, от канцлера, а может быть — от той старой девки, сестры его жены, которая при ее величестве состоит. Но так или иначе, а ты не вздумай с ним про это заговорить! Сам должен понять, что дело это составляет тайну, которую я нарушил лишь для того, чтобы тебя просветить, в полной уверенности, что ты этим не злоупотребишь. Решение государыни еще неизвестно, может быть, она прикажет оставить эту каверзу без внимания или повелит произвести секретное расследование, или просто пожелает дать делу законный ход, все в ее воле, — прибавил он, покорным жестом наклоняя голову и разводя руками.
— Понимаю теперь, произнес вполголоса Углов, отвечая на вопрос, не перестававший щемить ему сердце.
«Ничего ты не понимаешь, и слава Богу!» — подумал старик, но вслух прибавил:
— Ну, и хорошо! Надо быть мужчиной, Владимир. Отвернись от прошлого и смотри прямо в глаза будущему! Вот тебе мой совет. Поезжай себе с Богом. Если что нужно — пиши, ответом не замедлю… И советую тебе, до твоего возвращения, в публику не показываться. Не для чего тебе и к Чарушину ехать. Пока дело твое не распутается о сватовстве тебе думать нечего.
Таратин крепко обнял племянника. На глазах его были слезы, но это не помешало ему закричать вслед, когда он вышел в зал: — Помни, что до тех пор со всеми невестами, которые тебе приглянутся, оспа приключится!
Понял ли Владимир Борисович злую насмешку, или нет, но поступил так, как будто ее не слышал, и, садясь в карету, приказал себя везти на Гороховую, к сенатору Чарушину.
Ехать надо было долго — дорога была убийственная, и приходилось двигаться шагом, а от дома Таратина, близ Таврического дворца, по Гороховой было далеко. Владимир Борисович был очень рад этому. Он надеялся до приезда привести в порядок мысли и чувства, но свежий воздух и уличное движение не развлекали его, и, как ни старался он следовать совету дяди и думать исключительно толькоб предстоящей поездке в чужие края, ему это не удавалось. Проклятое дело, поднятое против него таинственными злодеями, таким огромным, черным пятном застилало все прочие мысли в его уме, что он на нем только и мог остановиться, на нем и на Фаине.
Не думал он до сих пор, что эта девушка так глубоко засела ему в сердце. Не дальше как сегодня утром, отправляясь к дяде просить его быть сватом, Владимир Борисович был убежден, что любит ее самой умеренной, самой благоразумной любовью и что он именно потому медлит декларацией, что не вполне уверен в том, что она нравится ему больше других девушек. А теперь, когда дядя дал ему понять, что нельзя рассчитывать на то, что ему отдадут Фаину, ему казалось, что он никогда не утешится, что на всем земном шаре одна только и существует девушка, которая может составить его счастье, и что девушка эта — Фаина. Мысль уехать в чужие края, не зная, что ждет его по возвращении и останется ли ему верна любимая девушка, повергала его в отчаяние.
На повороте с Невского проспекта в один из бесчисленных переулков, между огородами, окруженными изгородями, он услышал, что его окликают по имени:
— Господин Углов!
Углов высунулся из окна и увидел молодого франта, князя Барского, одного из любимцев цесаревича и завсегдатая Малого двора.
— О чем это вы так задумались, господин Углов? Не беспокойтесь останавливать лошадей; то, что я имею вам сообщить, не потребует больше одной минуты, а вы верно имеете важные причины торопиться туда, где, без сомнения, вас ждут, — прибавил он с лукавой усмешкой. — Поезжайте же туда, куда вас влечет сердце, но прежде скажите мне: известно ли вам, по чьему желанию вы назначены сопровождать курьера, который едет с депешами государыни за границу?
— Я только сию минуту узнал про эту командировку от моего дяди Таратина и ничего больше не знаю, — ответил Углов.
— Я так и думал и потому свернул с пути, как только завидел издали ваш экипаж, чтобы вам сказать, что вы отправляетесь по желанию великой княгини-цесаревны… До свидания, господин Углов, желаю вам удачи!
С этими словами он скрылся в калитке.
Углов, как всегда после встречи с Барским, подумал про себя: «Какой чудак этот князь!» — и, возвращаясь к прерванным мыслям, сказал себе: — «Вот кому все должно быть известно!» — и пожалел, что не выскочил из экипажа, чтобы обстоятельнее поговорить с князем.
