Нина Соротокина - Прекрасная посланница
Кроме как Ксаверию «примирять враждующие стороны» было некому. О дне и часе скорбной процедуры он был оповещен заранее.
«Вскрывать могилу… бррр… Это же надо такое удумать? Лежит в земле мертвец, ну и мир праху его! Или польская земля хуже французской? И погода с утра не заладилась. Холодно, сыро… Промерзнет там до костей. И еще придется утешать вдову, которая будет непременно рыдать и заламывать руки. И вообще, кто вскрывает могилы зимой? Лета не могли дождаться, не терпится им. Ну вот, еще и снег пошел».
С такими мыслями ехал Ксаверий в тряской карете на кладбище. Грязь летела из-под копыт лошадей.
У костела молодого князя встретил ксендз. Снег уже валил как на Рождество, и не какая-нибудь мелкая крупа, а полновесные пушистые хлопья. И сразу кладбище и аллейки меж могил приняли прибранный вид. Раскисшие в лужах листья опушились нарядным узором, могилы словно белыми полотнами прикрыли, в протянутой мраморной ручке ангела намело уже холмик — полновесный снежок слепить можно.
— Ох, как не хочется мне все это видеть, — пожаловался Ксаверий ксендзу.
— Вам это и не обязательно, — ответил священнослужитель, в голосе его прозвучало не только смирение, но и полное понимание. — Насколько я понял их сиятельство князя, вы только должны выразить соболезнование родственнице покойного. А сама процедура может происходить без вас.
— Так приезжая дама не жена Сюрвиля?
— Я и сам этого не понял. В документе она прозывается одновременно и вдовой и родственницей.
На этом разговор и кончился. Они уже подходили к месту назначения.
Народу у могилы собралось довольно много. Здесь были заезжие французы, конечно, хромоногой сторож Яцек, видно, он уже принял с утра, рожа так и полыхала. Тут же стояли его дружки, могильщики с лопатами и просто зеваки, не желавшие пропустить интересное зрелище. Несколько поодаль, выделяясь на снегу, словно клякса на скатерти, сидела черная собака.
Ксаверий нашел глазами вдову, но прежде чем сделать шаг, застыл в изумлении. Ну, я вам скажу, Панове! Мадам Шик — вот как бы он назвал ее. Конечно, она могла позволить себе не носить траур, ведь больше года прошло со дня смерти Виктора де Сюрвиля, но, право слово, на кладбище можно было одеться поскромнее. Словно атласная бабочка опустилась на заснеженные могилы и распустила свои красные, цвета спелого граната, крылья. Да и не похожа она на мадам: молоденькая, совсем девчонка. Как называется это одеяние? Ему ведь говорили… Контуш, вот как это называется, водопад складок, ниспадающих на широкую юбку. А может, если накидка мехом подбита, она называется просто плащ? Или, скажем, мантилья? Из-под капюшона на лоб выбился непокорный локон, наверное, на солнце он рыжий. Лицо премиленькое, но главное его украшение — глаза: длинные, аж на висок залезли, блестящие и неопределенного цвета. Последней мыслью было: «Видно, мой удел влюбляться во вдов». Ксаверий подошел к даме и склонился в изящном поклоне.
Разговор произошел быстрый, рваный. Ксаверий представился, выказал соболезнование, предложил помощь. Дама очень вежливо поблагодарила, от помощи отказалась. У нее был высокий, вибрирующий голос. Решив, что ее речь звучит неуместно звонко, она перешла на шепот.
Ксендз закончил читать молитву. Лопаты могильщиков вонзились в землю. Вначале вынули деревянный крест и положили его меж могил. Снежинки падали на личико неутешной вдовы, и она быстрым движением натянула на лоб капюшон. Черная собака вдруг подошла к самой могиле, села по-хозяйски и, вскинув морду завыла.
Это было так неожиданно, что могильщики прекратили свою работу, Яцек судорожно перекрестился, французы что-то залопотали негромко, а Ксаверий даже всхлипнул от неожиданности. «По спине пробежал холодок» — слова эти не просто литературный прием. Мышцы спины действительно вдруг напряглись, как-то зябко стало. Противное состояние! Он осторожно посмотрел на вдову. Та оставалась совершенно невозмутимой. В этот момент Ксаверий понял, что глаза у нее зеленые и, как ни странно, слегка косят. Впрочем, это ее не портило.
— Чья собака? — негромко спросил ксендз. — Уведите ее отсюда. Зачем нам этот концерт?
Никто не отозвался. Могильщики заглубились уже по пояс и дружно выбрасывали землю на поверхность. Слава богу, настоящие холода еще не наступили, копать было легко. Собака продолжала выть, и только когда лопаты стукнулись о крышку гроба, она вдруг смолкла и вскоре вообще исчезла.
— Может быть, вам лучше уйти, сударыня? — шепотом спросил Ксаверий. — Я к вашим услугам.
Дама ничего не ответила и даже не взглянула в его сторону. Ксаверий достоял до конца всей процедуры. Неожиданно возникший скандал как-то прошел мимо него. Во всяком случае, ему никто вопросов не задавал, и он решил не вмешиваться.
— Бедный Виктор, бедный Виктор, — твердила неутешная вдова, левую ручку ее скрывала надетая муфта, правая держала крохотный платочек, который она и не думала подносить к сухим глазам.
А Яцек, главный герой скандала, твердил, что «здесь нечисто», что «он давно заметил — плохая могила».
— Я сам видел голубой свет… вот! Эдак венчиком стоит над могилой и переливается таинственно. А люди говорят, что выходит сей рыцарь из могилы и бродит по ночам. Может, он вообще оборотень. Откуда здесь черная собака? Ведь ничья, а спина гладкая и шерсть блестит.
Оставалось только надеяться, что дама не понимает по-польски. Ксаверий махнул на все это действо рукой, пятясь выбрался из толпы и отбыл в замок.
* * *До отъезда в армию оставалось всего ничего. Будущее уже не страшило Ксаверия. В конце концов, армия ничуть не хуже палестры. Еще успеет он насидеться за канцелярским столом. О том, что его могут убить, он вообще не думал.
С Лизонькой удалось попрощаться отдельно. Резная парадная стена покрылась инеем, из-за чего изваянные на ней люди и птицы, дельфины, пальмы и прочая жизнь смотрелись особенно выпукло. Лизонька гладила пальчиком каменные крылья и шептала с придыханием:
— Счастья вам, Ксаверий. Вам и вашему дому. Я полюбила Польшу. Жаль, что мы больше не увидимся.
— Ах, милая Лизавета Карповна. Все в руках Господних.
— Вы верите, что мы еще встретимся?
— И пусть встреча будет более радостной, чем это прощание!
— Можно я вас поцелую? — спросила вдруг Лизонька и, не дожидаясь ответа, коснулась губами щеки Ксаверия, смутилась и тут же начала мелко крестить его грудь.
Вот и все. Прощай, родимый дом! Уже на подъезде к Варшаве произошло незначительное, но удивившее Ксаверия событие. Выскочив из дубравы, куда он забрался, чтобы сократить путь, он прямо носом уткнулся в задок кареты, которая показалась ему знакомой. Как же так? Еще вчера она вместе с катафалком отбыла во Францию, а теперь как ни в чем не бывало катит в противоположном направлении. Слюдяное оконце было не зашторено, и Ксаверий увидел в глубине кареты знакомый контуш гранатового цвета и отороченный мехом капюшон. Ксаверий хотел было поздороваться, но передумал, обогнал карету, и во весь дух припустил к столице.
2
— Святые угодники, вот уж кого не ожидал здесь увидеть! — воскликнул Шамбер, с вниманием рассматривая стоящую в дверях стройную фигурку. — Мадам де ля Мот собственной персоной. Какими судьбами?
— Не притворяйтесь, Огюст. Вас должны были предупредить о моем приезде.
— Кто мог меня предупредить? Я пленник, Николь! — он поправил забинтованную, неправдоподобно толстую ногу, которая лежала на подушке, поморщился, то ли от боли, то ли от собственного непрезентабельного вида, шумно вздохнул и откинулся на пуховики.
Если бы у Ксаверия достало терпения и любопытства, и он въехал бы в Варшаву вслед за каретой, и не поленился бы петлять по извилистым улицам с тем, чтобы добраться до незаметного особняка, примостившегося на задах монастыря бернардинцев, он, несомненно, узнал бы в приехавшей мадам де ля Мот красавицу, которую мысленно прозвал «безутешной вдовой».
Она решительно вошла в комнату, сбросила плащ и подошла к топившейся печи.
— Устала, замерзла, — проворчала она негромко. — Прикажите принести чего-нибудь горячего.
— Я здесь не приказываю. Я только подчиняюсь, — весело отозвался Шамбер, однако позвонил в крошечный колокольчик.
На дребезжащий призыв тут же явился слуга — косая сажень в плечах. Через несколько минут он уже вновь вошел с подносом, на котором стояла жаровня с кипятком, чашки, уже заваренный чай и соблазнительного вида булочки с маком. Через минуту он добавил к натюрморту еще пузатую бутыль вина и два бокала со старинной чеканкой.
Шамбер смотрел на гостью с насмешливой улыбкой, но видно было, что он рад ей несказанно. Даже худые с прозеленью щеки его если не порозовели, то приняли какой-то теплый, живой оттенок. Он был болен, очень болен, и ему немалого труда стоило играть в беспечность.
