Тейлор Колдуэлл - Монгол
— Святейший шаман, я не знаю, что ты там шепчешь, но мне ясно, что ты даешь хану дурной совет. Воинов священнослужители лишают мужества. У них души шакалов, и они должны пользоваться глупым колдовством, потому что опасаются меча. У них растет брюхо от мяса животных, которых сами не смогли поймать. Они пьют молоко и кумыс, хотя не могут подоить кобылу. Священнослужители спят с женщинами, но они их не покупали, не захватили во время сражения и даже не смогли их украсть. Сердце у них подобно сердцу верблюда, и живут они за счет своей хитрости и уловок. Эти шаманы постоянно пугают людей, чтобы те прислуживали им.
Воины терпеть не могли шамана, так как он похотливо смотрел на их собственных жен, и, слушая такие речи, начали усмехаться. Шаман с ненавистью уставился на Кюрелена, побагровев от ярости. Есугей улыбнулся, пребывая в замешательстве. Кюрелен тем временем обратился к нему:
— Благородный хан, прошу тебя, ответь мне честно: что для тебя проще — расстаться с одним воином или распрощаться с этим глупым шаманом?
— Конечно, мне воин нужнее, чем шаман, — Есугей по простоте души даже не стал раздумывать. — Ремесленник ценится ниже воина, но и он ценнее шамана. Кюрелен, если ты желаешь жить среди нас, добро пожаловать!
Так Кюрелен, которому всю жизнь помогали выпутываться из трудностей собственный острый ум и умение вовремя говорить нужные слова, стал членом племени Есугея. Но шаман не простил обиды и стал его смертельным врагом. Воины всегда презирали побежденных и поэтому совершенно перестали прислушиваться к словам шамана. Его слушались только женщины и дети.
Сначала Оэлун не желала видеть брата, считая, что он предал ее и даже посмел насмехаться над нею, но прошло время, она забеременела от Есугея, и ей пришлось примириться с существующим положением вещей. Она не проливала зря слез, оплакивая свою судьбу, а постаралась использовать сложившуюся ситуацию для своей выгоды. Ей, конечно, пришлось пойти на компромисс, чтобы жить в комфорте и в относительном спокойствии. Она долго не желала видеть собственного братца и послала за ним только во время родов. Роды были трудными. Есугей был в ту пору на охоте, а Оэлун была испугана и желала, чтобы рядом с ней находился человек, которого она, несмотря ни на что, искренне любила.
Оэлун понимала, что народ ее мужа Кюрелена не любит и презирает, но побаивается. Ее соплеменники тоже не любили Кюрелена, да и ее саму, о чем ей было известно. Оэлун, холодную и надменную, люди были вынуждены уважать.
Кюрелена не уважали, считая, что он слишком болтлив и не гнушается разговоров с окружающими. Разве следует относиться к такому человеку серьезно? Даже пастухи не уважали его и смеялись над его трусостью, ведь он смирился с похищением собственной сестры!
Старуха Ясай подошла к его юрте, встала у порога и посмотрела на Кюрелена. Кюрелен ее заметил, допил кумыс, полюбовался красотой серебряной чаши, а потом, осторожно поставив чащу на устланный выделанными шкурами пол юрты, вытер узкие губы грязным рукавом халата и улыбнулся.
— Ясай, в чем дело? — спокойно поинтересовался Кюрелен.
Служанка едва скрыла возмущение: сын вождя, а разговаривает с ней, как с равной. Она презрительно скривила губы, а потом, хмыкнув, сплюнула на пол. Кюрелен спокойно наблюдал за старухой. Он сидел на шкуре, засунув изуродованные руки в широкие рукава одеяния. В полумраке юрты блестели его хитрые злые глазки. Старуху не обмануло его внешнее спокойствие и отсутствие высокомерия, как оно не обманывало окружающих. Никто не верил, что калека считал равными себе членов племени Есугея. Если бы он продемонстрировал им чувство собственного достоинства и гордость, а затем начал с ними общаться, люди были бы ему только благодарны и польщены тем, что он снизошел с высоты своего положения до них, они наверняка стали бы к нему лучше относиться. Однако люди догадывались, что он притворяется, показывая им, что они равны ему, а его напускное смирение — это всего лишь насмешка над ними. На самом деле он продолжал считать людей ниже себя, ненавидел и презирал их.
Кюрелен поднял широкие черные брови.
— Моя сестра? — спросил он, а потом усмехнулся и резко поднялся.
Ясай продолжала с отвращением смотреть на него. Монголов всегда смущало физическое уродство.
— Что ей нужно от меня? — спросил Кюрелен, помолчав.
— Она рожает, — ответила служанка и, повернувшись к калеке спиной, спустилась с настила.
Кюрелен остался в юрте один, глаза у него сверкали и на губах появилась кривая усмешка. Он опустил голову и, казалось, о чем-то серьезно задумался. Несмотря на попытки держаться гордо и с достоинством, у него был жалкий вид. Через несколько мгновений калека, выйдя из юрты, вдохнул горячий, розоватый от заката воздух.
Глава 2
В это время пастухи гнали с пастбищ скот в орду. Они двигались среди клубов серой и золотистой пыли, и горячий воздух пустыни наполнялся хриплыми резкими выкриками. Животные мычали низкими и грустными голосами, пробегая по узким извилистым проходам между черными конусовидными юртами, стоящими на деревянных настилах. Аил располагался неподалеку от реки Онон, и пастухи направляли к желто-серой реке стадо. Голые ребятишки с кожей темно-коричневого цвета играли в пыли и между куч отбросов, скопившихся возле юрт, однако, когда раздался шум приближающегося стада, дети быстро начали карабкаться на настилы и оттуда стали наблюдать за пастухами, проносившимися мимо в облаках пыли. Окутанные клубами пыли быстро проследовали, подобно привидениям, стада, и только изредка можно было увидеть головы волов, коз или овец, рога, хвосты, огромные волосатые ноги, потом все опять закрыли облака пыли, сверкающей в последних лучах садящегося красного солнца.
Женщины столпились у входов в юрты. Кое-кто из них держал младенцев, продолжая их кормить грудью. Насытившись, дети отворачивали лицо от обнаженных смуглых грудей, из которых капало молоко. Женщины пронзительными голосами ругали своих старших непослушных ребятишек. Шум в деревне стоял невыносимый. Некоторые женщины выходили из юрт с деревянными или медными ведрами в руках — после возвращения стада с реки они должны были доить животных.
Не успела улечься пыль, как появились пастухи со стадом диких мечущихся жеребцов и кобыл с молодыми жеребятами. Все люди поспешно забрались на настилы у юрт. Можно было вынести удар копытом козы, но страшно было попасть под копыта необъезженных коней. В золотистой пыли диким блеском сверкали их злобные глаза, крепкие тела покрывали хлопья грязной от пыли пены. Пастухи, сидевшие на крутобоких лошадках, ругались и орали, то и дело били животных длинными шестами. Эти пастухи превосходили свирепостью и дикостью жеребцов, и у них так же ярко сверкали узкие глазки. Темные лица пастухов были в поту, а черные губы потрескались от жары и пыли. Вопли и топот оглушали всех. Кюрелен с отвращением сморщил нос: пыльный вонючий воздух наполнил легкие.
За стадами следовали охотники на шустрых небольших арабских лошадках, везя с собой добычу: зайцев, антилоп, ежей, лисиц, куниц, других зверьков и всякую дичь. Охотники оглашали городок торжествующими выкриками, заставляли коней подниматься, сталкиваться с другими всадниками, хохотали, словно сумасшедшие, размахивали короткими изогнутыми мечами и луками, сдавливали кривыми ногами бока коней и двигались по кругу. Женщинам не нравились подобные игры, и когда мужчины входили в свои юрты, оттуда слышались пронзительные голоса и насмешки жен, отчитывающих своих мужей. Между рядами юрт уже разгорались костры, и люди ходили по лагерю с факелами, потому что великое небо над головами быстро становилось пурпурного цвета, надвигалась ночь.
Стада отправились к реке, и Кюрелен смог наконец продолжить путь среди юрт к самой большой из них, расположенной в центре, к юрте, где жила его сестра.
Желтая пыль все еще витала в воздухе, и сквозь нее едва виднелись очертания черных юрт. Казалось, что в тумане высоко в воздухе плавали огромные темные ульи. Пламя костров высоко взлетало, и в сумерках то появлялись, то исчезали дымные факелы. Голоса людей стали приглушенными и звучали из пустоты. Кюрелен шел по истолченной в пыль земле, все еще теплой после дневной жары, и ему казалось, что он ступает по мягкому бархату. Он посмотрел на быстро темнеющее небо, перевел взгляд в направлении желто-серой реки, которую огораживали заросли серо-зеленоватой растительности. Небо там горело ярким пламенем, но это пламя не освещало землю. Горизонт светился и пульсировал ярким кроваво-красным светом, острые невысокие черные холмы, подобно кривым острым зубам, делили его на неровные отрезки. Над пульсирующим кровавым светом, подобно бьющемуся огромному сердцу, пролегали ленты неяркого огня, полосы которого растекались вдоль горизонта. Их раздували порывы сильного ветра, и эти порывы пока не ощущались на земле. Над лентами огня можно было различить полосы зеленого и золотого цвета, красного и ослепительного синего оттенков, поднимающиеся к самому зениту, окрашенному в цвета гиацинта. Внизу расстилалась темная земля. Она лежала в хаосе, потерянная и пустынная с крохотными красными точками костров, тщетно пытавшимися отогнать тьму.
